Диктатор - Сергей Снегов

— Вспомнил спектакль, который вы разыграли в Патине. Зрелище было впечатляющее. Хочу предложить ещё одну женщину в проектируемый вами Верховный женский совет, который станет чем-то вроде зародыша Объединённого международного женского правительства — звучит сильно, не правда ли? Я говорю о дочери Путрамента. Не знаю, сколько в этом диком зверьке натуральной женственности, но что она не уступит всем перечисленным вами дамам в бурной энергии, поручусь головой. Во всяком случае, я поостерёгся бы безоружным встретиться один на один с этим рыжекудрым, веснушчатым, диким представителем так называемого слабого пола. А если вооружить её правом приказывать целой армии подчинённых женщин? В Нордаге она перемешает небо с землёй — им ведь близость с Кориной в нынешней обстановке особенно грозна.

Никто не возражал против участия Луизы Путрамент в проектируемом Международном женском Комитете Спасения.

Я назначил короткий перерыв и проводил Елену.

— Всё было так интересно и так важно! — сказала она восторженно.

— Да, ты вся замерла от восхищения, когда Гамов говорил.

— Я очень рада, что ты это заметил. Он диктатор и, стало быть, тиран, но временами поражает такой человечностью… Но ты не заметил другого, Андрей. Ты не увидел, как я слушала тебя, тебе в эти минуты было не до меня. А я любовалась тобой, ты был прекрасен, ты был проникновенно глубок! Я ещё не знала тебя такого и так рада, что довелось узнать! Что Гамов! Он всегда хорош. А ты сегодня был выше Гамова — так бесконечно важно всё, что ты предлагал.

— Ты преувеличиваешь. В тебе говорит любовь, — я смутился, восторженность раньше не была свойственна Елене.

— Да, и любовь! Разве это плохо? Скажи… Ты вчера случайно появился в своей квартире или решил воротиться? Я могу ждать тебя сегодня?

Я сказал очень серьёзно:

— Елена, вчерашний день сохранится в моей памяти как один из лучших дней моей жизни. Я буду мечтать о повторении наших встреч. Не сердись, Елена, я сегодня не приду. И не знаю, когда сумею прийти.

4

История движется неровно, её шествие — не праздничная прогулка по укатанной дороге. Но я не уставал поражаться, как сумбурно, судорожными толчками совершается то, что потом историки назовут плавным ходом исторического процесса. В общем, всё происходило, как мы планировали, если говорить о результате. Но совсем по другому образу, чем представлялось заранее.

Увлечённые страстной уверенностью Гамова, мы ожидали немедленного политического эффекта, когда создавали две диковинные международные компании — Террора и Милосердия, — и даже объявили их акционерными: вступай, любое государство, в такую компанию, казни и милуй своих сограждан и плати огромные деньги за свои казни и милосердия. Именно такой издевательской формулой описал наше новое предприятие язвительный лохмач Фагуста. У меня было серьёзное опасение, что «точно по Фагусте» воспримут наши акционерные предприятия за рубежом — и враги, и союзники, и нейтралы. Но было недоуменное молчание. Даже ретивые журналисты — кроме Фагусты, разумеется, — ограничивались сухой информацией. Никто и не подумал вступать в Акционерные компании Террора и Милосердия, только проницательный карлик Кнурка Девятый захотел местечка в Белом суде — на всякий случай. И массовые расправы за высокую плату с нашими врагами — большие надежды Гонсалеса — их тоже не было. Как будто за рубежом повывелись мафии и вольные гангстеры, даже обычных преступлений совершалось меньше — недоумевали, присматривались, готовились, так я это теперь понимаю.

И вдруг прорвалось!

Яростный выстрел одуревшей от горя женщины, её угрозы прикончить Аментолу, если она останется на свободе, пролетели искрой в набитом взрывчаткой складе. В своей стране она предстала героиней. Аментолу не перестали уважать, он оставался одним из самых популярных президентов в истории Кортезии, но её мужеством восхищались. Возникло движение в её защиту, на митингах требовали её оправдания. И почти одновременно с шумом вокруг неё возникло то, на что мы надеялись и что провоцировали: террор против политиков и военных, объявленных в зловещем списке Гонсалеса. Министры и генералы опасались без охраны показываться на людях. Гонсалес разработал способы оплаты террористов, но полиция Аментолы не бездействовала — вознаграждение не всегда доходило до тех, кто предъявлял на него права, оплата откладывалась. «Террор в долг, убийства в кредит!» — зло оценил вспыхнувшую в Кортезии вакханалию Фагуста. И что бывало не часто, я согласился с ним в такой жестокой оценке.

Но вот что интересно — и тоже неклассично, если не просто парадоксально. О гневном приёме Гамовым женщин из Кортезии широко оповещали печать и стерео. Не только Исиро, не только неусмиряемый Фагуста и его антипод Георгиу, но и все нейтралы сладостно смаковали суровые обвинения, брошенные активисткам помощи. В Кортезии получили богатую пищу для изображения Гамова женоненавистником и хулиганом и, разумеется, были вдохновенны в обвинительной живописи. А результат вышел обратный. Норма Фриз в Кортезии объявила, что в мире есть один мужчина, понимающий естественное назначение женщин в мире, — и этот единственный настоящий мужчина — диктатор Латании. Мгновенно отозвалась Людмила Милошевская. На стерео во всём блеске своей необыкновенной красоты она вещала, что Гамов открыл ей глаза на то, что женщины могут совершить в государстве, и что только теперь она постигла своё истинное назначение — быть высшей силой, усмиряющей ребяческие схватки мужчин-руководителей. «Мужчины тешатся красочными пустяками, они, как павлины, распускают роскошные хвосты обещаний, фантазий и угроз, вся их деятельность — красивая игра на государственных подмостках, — сурово выговаривала она политикам. — Мужчины незаменимы в творении фантазий, но надо их сдерживать и направлять». И Прищепа докладывал, что в Патине эта удивительная речь новой правительницы страны вызвала у мужчин не возмущение, а весёлое одобрение. «Ну, мама Люда! Вот голова на плечах!» — такими восторженными восклицаниями повсеместно сопровождалось появление Людмилы на экране. И мужчины сочувствовали обоим враждующим вождям: «Теперь и Понсий, и Вилькомир покрутятся, мама им спуску не даст!» О том, что реальная власть вовсе не у Милошевской и не у Маркварда с Торбой, а у отца Павла Прищепы, генерала Леонида Прищепы, в Патине как бы забыли. Оба врага и их верховная примирительница заслонили собой командующего нашими оккупационными войсками. Я обратил внимание Гамова на этот любопытный факт. Он усмехнулся.

— То самое, что нам нужно.

Не убеждён, что понял в тот момент всё огромное значение, какое Гамов вкладывал в ответ.

Объективности ради должен сказать, что в общей вспышке активности женщин некоторую роль сыграло и моё поведение в Нордаге. И то, что я разрешил стерео показывать, как Луиза вела себя у виселицы и как осыпала меня упрёками и обвинениями, а я терпел; и как я немедленно освободил её после появления отца, а самого Франца Путрамента не послал на виселицу, но дал ему побыть с дочерью, а потом отправил обоих в Адан — всё это поразило воображение и у нас, и у врагов гораздо больше, чем мог сам по себе подействовать простой факт поимки неудачного политика. Гамов не ошибался — яркие спектакли на видимой всем политической сцене куда эффективней невидимых трагедий на залитых кровью полях сражений.

И сейчас я вижу, что психологически мир уже был подготовлен к великим действиям, когда Омар Исиро обнародовал кампанию против водной аллергии. Конечно, умные люди сразу отметили, что Гамов в ещё большей степени, чем прежде, когда создавал международные компании Террора и Милосердия, присваивает себе отнюдь не завоёванные права мирового правителя. Но была важная разница в том, как встретили его планы тогда и теперь. Тогда Латания виделась обречённой на поражение, пытающейся в предсмертный час экстравагантными средствами отсрочить гибель. Сейчас к миру обращалась страна, одержавшая победу в схватке с самой могучей коалицией держав, страна, открыто высказавшая претензии на полную победу. И если раньше она пеклась лишь о собственной выгоде, то сейчас, пренебрегая сиюминутной пользой, предлагала помощь врагам — ещё не слыханное действие: объединение всех, воюющих и нейтральных, во имя общего дела — спасения больных детей. Дружеское пожатие рук над ещё пылающими очагами сражений — так прозвучал на весь мир призыв Омара Исиро.

Ответ был быстрым. Норма Фриз, председательница компании Помощи военнопленным, призвала создать Комитет Борьбы с водной аллергией, а всех кормящих матерей продавать своё грудное молоко, наметила сеть приёмных пунктов молока, его консервации и пути транспортировки в места эпидемий. Аментола разрешил Комитету Борьбы и нашему Пустовойту перевести в Кортезию любые суммы, какие они выделят для закупок спасительного молока.