Корабль идет дальше - Юрий Клименченко

— Я считаю, что целесообразно руководить проводкой ваших судов с ледокола. Что, если тебе с Федором Васильевичем перейти на «Белоусов»? Поговори с ним, большое облегчение было бы, а то все решения надо передавать по радиотелефону. То шумы, то непрохождение… А погода ведь не ждет.

— Пожалуй, — согласился я, — спрошу его.

Вернувшись с ледокола, я передал наш разговор с Татарчуком. Надо было видеть лицо и глаза Наянова.

— Если тебе надо, можешь отправляться туда хоть сейчас! А я никуда не пойду, понял? На безопасном ледоколе, конечно, лучше сидеть, чем на наших судах. Можешь идти.

Больше этот вопрос я не поднимал. Ну, не хочет — и не надо. Но, к моему счастью, Наянова вызвал к телефону капитан атомохода «Ленин» Пономарев, флагман проводки, и сказал, что было бы все-таки удобнее, если Наянов со своим штабом перейдет на «Белоусов». Наянов вежливо отказался. Но что с ним было потом! Он позвал меня и кричал, что все эти приглашения на ледокол мои происки, что это я хочу попасть к своим приятелям на «Белоусов», что я не думаю о караване и ищу личных удобств. Чего только он мне не наговорил! Клянусь, я не был виноват! И обиделся за незаслуженный разнос. Обедать в каюту к начальнику я не пошел. На следующий день тоже. На третий день вахтенный матрос сказал, что начальник приказал явиться. Я пришел. Наянов стоял посреди каюты, лицом к двери. Я официально доложил:

— По вашему приказанию явился.

Федор Васильевич посмотрел на меня смеющимися глазами.

— Ну, ладно, ладно. Садись обедать. Скучно мне без тебя. — И улыбнулся своей обаятельной улыбкой. — Садись. Ладно.

Я сразу почувствовал, что ему неловко за свою вспышку, да и я не мог долго сердиться на него. Так и закончилась эта смешная ссора. А в море Лаптевых, когда наш караван был на грани гибели, я понял, отчего Наянов не ушел на ледокол. Он не хотел быть в более безопасной обстановке, чем все наши люди.

Наянов давно мог руководить экспедицией из Москвы, из своего кабинета на улице Куйбышева. Возраст, опыт, заслуги — все позволяло ему это сделать. Но он, человек неуемной энергии, отказался от такой перспективы. Только в море, только вместе с людьми…

Как легко было решать все вопросы за широкой спиной Наянова! Я давал какой-нибудь совет по проводке, он взвешивал, обдумывал его. Просчетов быть не должно. А потом принимал решение. Или соглашался, или предлагал что-нибудь свое. Наряду с этим Наянов был не чужд тщеславия. Дело прошлое — любил он славу, любил для всех быть хорошим, сделать что-нибудь другим. Вот, мол, какой Наянов! И это иногда нам мешало.

В один из приходов Ленского каравана на остров Диксон мы поехали с Федором Васильевичем в штаб проводки. Его там все знали, пожимали руки, спрашивали о здоровье, рассказывали ему полярные новости. Встретился нам в штабе и капитан-наставник Севморпути Леон Константинович Шарбаронов. Зная натуру Наянова, он обнял его, похлопал по спине, лукаво спросил:

— Федор Васильевич, ты не можешь нам сделать одолжение? Вчера ваши буксиры привели две маленькие шаландочки. Ну, такие крошки, знаешь? Ваши обязательства и договор на Диксоне кончаются. Дальше в Тикси их должны вести мы. Понимаешь, нет у нас буксировщиков. Может быть, возьмут их твои богатыри?

Богатыри! Это была явная, сознательная лесть. «Богатыри» имели толщину обшивки четыре миллиметра. Им предстояло преодолеть тяжелый лед. Но надо было знать Наянова. Он хлопнул Шарбаронова по плечу, засмеялся.

— Что, оказались несостоятельными? Могучий северный флот! Ладно. Сделаем. Для вас сделаем, Леон Константинович.

Шарбаронов расплылся в улыбке. Ему только этого и надо было. Я не выдержал, вмешался в разговор:

— Ради бога, не берите шаланды, Федор Васильевич. Их привел капитан Башко. Проклинает все на свете. Они плохо идут даже по чистой воде. У него на полторы мили уменьшился ход. Не берите. Намучаемся. Лед тяжелый впереди.

— Возьмем, — сердито блеснул глазами Наянов, вероятно, уже сожалея, что пообещал, но слово было сказано. — Возьмем, — закрепил он. — Подумай, кому их прицепить.

Я начал доказывать, что шаланды брать нельзя. Но чем больше доводов я приводил, тем упрямее становился начальник. Кончилось тем, что он по-настоящему рассердился.

— Делай, что тебе приказано. Беру шаланды.

Шарбаронов наградил меня уничтожающим взглядом и принялся благодарить Наянова. А я, злой, понимая, что шаланды принесут нам много хлопот и неприятностей, вышел на воздух, думая, кому их дать на буксир. Выбор пал на Маслова — нашего опытного капитана. Начался рейс на Тикси. Караван, как и предполагалось, шел в тяжелом льду. Шаланды все время застревали. Приходилось специально возвращать ледоколы, чтобы их околоть. Скорость всего каравана снизилась. Нельзя же было бросить Маслова с шаландами на произвол судьбы! Приходилось его ждать.

Федор Васильевич рвал и метал. Как только не ругал он себя!

— Черт бы меня побрал! Зачем я согласился их взять! Этот хитрец Шар знал, что просить. Ах, черт возьми, эти шаланды совсем не идут. Эх, дурак, дурак…

Я злорадно заметил:

— Я же вас предупреждал…

Наянов обернулся ко мне и сердито проговорил:

— Убедить должен был. Предупреждал, предупреждал, а не убедил. Да еще неизвестно, кто из нас прав.

Я засмеялся. А когда мы пришли в Тикси, он мне сказал:

— Видишь, все-таки по-государственному поступил. Зимовали бы эти шаланды на Диксоне целый год, а так работать будут, пользу принесут. Ну, помучились, правда.

…Было это сравнительно недавно. На Дальнем Востоке погибло два наших судна. Они попали в ураган, эти малыши, и были вынесены на камни у мыса Наварин. Тут они и нашли свою гибель. Все люди спаслись. С караваном, как всегда, шел Наянов.

Сейчас мы сидели в его маленьком кабинете в Москве, и он с горечью рассказывал мне про то, как поднялся ураганный ветер, как непрекращающиеся заряды забили локаторы снегом, как не оправдался прогноз и не вышло навстречу морское обеспечение, как в этом же районе погибли в этот день рыболовецкие сейнера, как большинство команд и капитанов все-таки сумели сберечь свои суденышки.

Я слушал его и представлял, как все это происходило. Их долго не выпускали из бухты Провидения. Все решали вопрос: идти или зимовать. Время было позднее. Наконец пришло распоряжение оставить маломощные суда на зимовку в бухте Провидения, а более сильным двигаться вперед.

— …и, понимаешь, — говорил Наянов, неумело затягиваясь (он курил только в минуты сильного волнения), — все уже было решено. Назначен час отхода, сказали, кому оставаться, кому идти. И вдруг ночью прибежали капитаны с этих остающихся судов, радостные, с криком: «Выпускают! Идем!» Наверное, не надо было их брать с собой… Но я ведь тоже человек. Очень мне хотелось привести на Амур весь караван. А тут все капитаны в один голос: «Пошли. Раз выпускают, значит, можно. Дойдем…» И я невольно поддался голосу этих оптимистов. Все было за нас: прогноз, обеспечение, фактическая погода. Ну, ты знаешь, какой-то риск был. Он всегда есть. Не будешь рисковать, не проведешь ни одного судна. Теперь я себя ругаю: ведь мог оставить. Но хотелось, чтобы они пришли, работали в полную силу в будущую навигацию. Вот почему так нужен был мне хоть один голос против принятого решения. А его не оказалось… Как тогда… помнишь, с шаландами?