Взгляни на дом свой, ангел - Томас Вулф

Стало прохладно,— сказала она.— Этот небольшой дождь принес много пользы, не так ли?

Да, было жарко, — сказал он, — Я ненавижу жару.

— Я тоже не выношу ее,— сказала она.— Вот почему я и уезжаю на лето. У нас там пекло. Вы здесь и не знаете, что такое жара.

— Вы ведь из Милуоки?

Из Индианаполиса.

Я помнил, что откуда-то оттуда. Большой город? — спросил он с любопытством.

Да. Весь Алтамонт уместится в одном его уголке.

Ну, а насколько большой? — алчно расспрашивал он.— Сколько у вас там жителей?

Точно не знаю. Больше трехсот тысяч, если считать с пригородами.

Он обдумал этот ответ с жадным удовлетворением.Красивый город? Много красивых домов и общественных зданий?Да… пожалуй,— ответила она задумчиво.— Это очень хороший, уютный город.А люди какие? Чем они занимаются? Они богатые?Да-а… Это деловой и промышленный город. Там много богатых людей.Наверное, они живут в больших домах и разъезжают в больших автомобилях? — настойчиво спрашивал он. Потом, не дожидаясь ответа, продолжал: — Они едят вкусные вещи? Какие?Она неловко засмеялась, смущенная и сбитая с толку.Да, пожалуй. Немецкие блюда. Вы любите немецкую кухню?Пиво,— пробормотал он с вожделением.— Пиво, а? Вы его там делаете?Да.— Она сладострастно засмеялась.— По-моему, вы плохой мальчик, Юджин.А театры и библиотеки? У вас там часто гастролируют? Разные труппы?Да, очень. В Индианаполис привозят свои представления все труппы, имевшие успех в Чикаго и в Нью-Йорке.А библиотека у вас большая, а?

— Да, у нас хорошая библиотека.

— Сколько в ней книг?

Ну, этого я не знаю. Но это хорошая, большая библиотека.

Больше ста тысяч книг, как вам кажется? Полмиллиона там, наверно, не будет? — Он не дожидался ответов и говорил сам с собой.— Нет, конечно, нет. А сколь

ко книг можно брать сразу?

Великая тень его голода склонилась над ней: он рвался из себя, наружу, пожирая ее вопросами.

— А какие у вас девушки? Блондинки или брюнетки?

Да те и другие,— но темноволосых, пожалуй, больше.ъ

Она смотрела на него сквозь тьму, посмеиваясь.

Красивые?

— Ну, не знаю. Это уж вы сами должны решать, Юджин. Я ведь одна из них.—Она поглядела на него со скромным бесстыдством, предлагая себя для обозрения. Потом с дразнящим смешком сказала: — По-моему, вы плохой мальчик, Юджин. Очень плохой. Он лихорадочно закурил еще одну сигарету.

— Все бы отдала за папиросу,— пробормотала «мисс Браун».— Но тут, наверное, нельзя? — Она посмотрела по сторонам.

— Почему бы и нет? — нетерпеливо сказал он.— Никто вас не увидит. Сейчас темно. Да и какое это имеет значение?

По его спине пробегали электрические токи возбуждения.

— Пожалуй, я покурю,— шепнула она.— У вас найдется сигарета?

Он протянул ей пачку; она встала, чтобы прикурить от крохотного пламени, которое он прятал в ладонях. Прикуривая, она прислонилась к нему тяжелым телом, закрыв глаза и сморщив лицо. Она придержала его дрожащие руки, чтобы огонек не колебался, и не сразу отпустила их.

А что,— сказала «мисс Браун» с лукавой улыбкой,— если ваша мама увидит нас? Вам влетит!

Она нас не увидит,— сказал он.— К тому же, — добавил он великодушно,— почему женщины не могут курить, как мужчины? Ничего плохого в этом нет.

— Да,— сказала «мисс Браун».— Я тоже считаю, что на такие вещи следует смотреть широко.

Но в темноте он усмехнулся, потому что, закурив, она выдала себя. Это был знак — признак профессии, безошибочный признак разврата.

Потом, когда он сел возле нее на перила и положил ей на плечи руки, она пассивно отдалась его объятию.

— Юджин! Юджин! — сказала она с насмешливым упреком.

— Где ваша комната? — спросил он.

Она сказала.

Позднее Элиза во время одного из своих быстрых налетов из кухни бесшумно возникла возле них.

— Кто тут? Кто тут? — сказала она, подозрительно вглядываясь в темноту.— А? Э? Где Юджин? Кто-нибудь видел Юджина?

Она прекрасно знала, что он здесь.

— Да, я здесь,— сказал он.— Что тебе нужно?

— А! Кто это с тобой? Э?

— Со мной мисс Браун.

Почему бы вам не посидеть тут, миссис Гант? — сказала «мисс Браун».— Вам же, наверно, жарко, и вы устали.

О! — неловко сказала Элиза.—Это вы, «мисс Браун»? Я не могла разглядеть, кто тут.— Она включила тусклую лампочку над дверью.— Здесь очень темно. Кто-нибудь может сломать ногу на ступеньках. Вот что я вам скажу,— продолжала она светским тоном,— как легко дышится на воздухе. Если бы я могла все бросить и жить в свое удовольствие…

Она продолжала этот добродушный монолог еще полчаса, все время быстро зондируя взглядом две темные фигуры перед собой. Потом нерешительно, неуклюже обрывая одну фразу за другой, она вернулась в дом.

— Сын,— тревожно сказала она перед уходом, — уже поздно. Ложись-ка ты спать. Да и всем пора.

«Мисс Браун» любезно согласилась и направилась к двери.

— Я пошла. Я что-то устала. Спокойной ночи.

Он неподвижно сидел на перилах, курил и прислушивался к звукам в доме. Дом отходил ко сну. Ок поднялся по черной лестнице и увидел, что Элиза собралась удалиться в свою келью.

Сын,— сказала она тихо, несколько раз укоризненно покачав сморщенным лицом.— Вот что я тебе скажу — мне это не нравится. Это нехорошо, что ты так

поздно засиживаешься наедне с этой женщиной. Она тебе в матери годится.

Она ведь у тебя живет? — сказал он грубо.— Не у меня. Я ее сюда не звал.

Во всяком случае,— обиженно сказала Элиза,— и с ними не якшаюсь. Я держу свою голову высоко, не хуже других.— Она улыбнулась ему горькой улыбкой.

Ну, спокойной ночи, мама,— сказал он с болью и стыдом.— Забудем о них хоть на время. Какое это имеет значение?

Будь хорошим мальчиком, — сказала Элиза робко. Я хочу, чтобы ты был хорошим мальчиком, сын.

В ее тоне была виноватость, оттенок сожаления и аяния.

— Не беспокойся! — сказал он резко, отворачиваясь, как всегда болезненно пронзенный ощущением детской невинности и упорства, которые лежали в основе ее жизни.— Не твоя вина, если я не такой. Я тебя не виню. Спокойной ночи!

Свет в кухне погас, он услышал, как тихонько стукнула дверь его матери. По темному дому веяли прохладные сквозняки. Медленно, с бьющимся сердцем, он начал подниматься по лестнице.

Но на темной лестнице, где звук его шагов глох в толстом ковре, он столкнулся с телом женщины и по благоуханию, похожему на аромат магнолии, узнал миссис Селборн. Они вцепились друг другу в плечи, застигнутые врасплох, затаившие дыхание. Она наклонилась к нему, и по его лицу, воспламеняя щеки, скользнули пряди ее белокурых волос.

— Тсс! — прошептала она.

И секунду они простояли, обнявшись, грудь к груди,— единственный раз соприкоснувшись так. Затем, получив подтверждение темному знанию, которое жило в них обоих, они разошлись, разделив жизнь друг друга, чтобы и дальше встречаться на людях со спокойными, ничего не говорящими глазами.

Он бесшумно нащупывал дорогу в темном коридоре, пока не добрался до двери «мисс Браун». Дверь была чуть-чуть приоткрыта. Он вошел.

Она забрала его медали, все медали, которые он получил в школе Леонарда — одну за искусство ведения спора, одну за декламацию и одну, бронзовую, за Вильяма Шекспира. «V. III. 1616—1916» — пошла за дукат!

У него не было денег, чтобы платить ей. Она не требовала много — одну-две монеты каждый раз. Дело, говорила она, не в деньгах, а в принципе. Он признавал справедливость такой точки зрения.

— Если бы мне были нужны деньги, — говорила она,— я бы не стала путаться с тобой. Меня каждый день кто-нибудь да приглашает. Один из богатейших людей города (старик Тайсон) пристает ко мне с самого моего приезда. Он предложил мне десять долларов, если я поеду покататься с ним в автомобиле. Твои деньги мне не нужны. Но ты должен мне что-нибудь давать. Хоть самую малость. Без этого я не смогу чувствовать себя порядочной женщиной. Ведь я не какая-нибудь потаскушка из общества вроде тех, которые шляются по городу каждый день. Я слишком себя уважаю для этого.

Поэтому вместо денег он давал ей медали, как залоги.

Если ты не выкупишь их,— сказала «мисс Браун»,— я отдам их своему сыну, когда вернусь домой.

У вас есть сын?

— Да. Ему восемнадцать лет. Он почти такой же высокий, как ты, и вдвое шире в плечах. Все девушки от него без ума.

Он резко отвернул голову, побелев от тошноты и ужаса, чувствуя себя оскверненным кровосмешением.

— Ну, хватит,— сказала «мисс Браун» со знанием дела,— теперь пойди к себе в комнату и немного поспи.

Но, в отличие от той первой в табачном городке, она никогда не называла его «сынком».

Бедняжка Баттерфляй, как тяжело ей было,

Бедняжка Баттерфляй так его любила…