Александр Александрович Богданов - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Богданова в нашей семье вспоминали по разным поводам, без регулярности, иногда как будто случайно. Соответственно, и сами семейные предания отрывочны, выглядят как лоскутное одеяло, не имеют последовательного сюжета и объединены только самой фигурой революционера и философа.
Для удобства изложения (и установления смысловой связи) в тексте используется прямая речь. Разумеется, нельзя воспринимать ее как дословно точное воспроизведение реплик вековой давности, кроме двух оговоренных случаев, когда именно точная форма высказываний запомнилась и сделала их «крылатыми выражениями» в семье.
В тексте учтены исправления и дополнения, сделанные внучкой и правнуками Богданова (моими теткой и кузенами) – соответственно Натальей Александровной, Дмитрием Владимировичем и Софьей Владимировной Смирновыми. Изложение сверено с аудиозаписями рассказов сына Богданова, сделанными Д. В. Смирновым.
Отец Богданова был инспектором городского училища. Своих детей он бил (а их было множество обоего пола, и дочери были младше). Когда будущий революционер и его братья подросли, они воспротивились таким порядкам.
В бытность гимназистом Александру необходимо было быть на хорошем счету, желательно «первым», чтобы не подвести семью в финансовом отношении. Успевая на «отлично», он учился на казенный счет. Страдал от невозможности поехать домой на каникулах. Насколько морально тяжело далась ему золотая медаль за гимназию, показывает следующая ситуация.
Впоследствии Богданов, будучи арестованным за революционную деятельность, вскакивал ночью, мучимый кошмаром: ему снилось, что он опять в гимназии. Проснувшись и оглядевшись, соображал: все нормально, он просто в тюрьме. Ложился снова и засыпал, уже успокоенный. Так повторялось не раз.
Однажды сидели в саду у Базарова и ели апельсины. Наталья Богдановна Корсак попала в Богданова (еще не создавшего из ее отчества этот псевдоним) брошенной апельсиновой коркой.
– У-у, ж-животное! – высказался тот, усмотрев здесь грубую манеру кокетства.
Эти первые, кажется, слова, обращенные к будущей жене, хорошо запомнились и стали одной из любимых в семье «хохм».
Одно время Богданов и Базаров вместе снимали жилье у некой женщины – простоватой, в сущности доброй, но очень чинной. Друзья любили веселиться и дурачиться. Из их комнаты то и дело доносились шум, громкий смех, нелепые возгласы и всевозможные странные звуки. Хозяйка заглядывала в дверь и пробовала их урезонивать:
– Молодые люди! Позволительно ли так себя вести? Что о вас подумают?
Тогда один из квартирантов, показывая на своего соседа, произносил торжественно и серьезно:
– Поймите же: мы с ним – великие люди! Поэтому нам все можно!
На этой фразе хозяйка полностью теряла самообладание и начинала с негодованием выкрикивать:
– Кто-о?! Вы-то?! Да какие вы великие люди?! Кто вас в порядочный дом впустит? Что вы такое о себе возомнили?
Ответом ей становился взрыв дикого хохота с новым потоком шуток.
Богданов не только пропагандировал в «Красной звезде» множественность параллельных любовных отношений, но и сам ее практиковал. Вторая его жена (и в дальнейшем мать сына), Анфуса Ивановна Смирнова бежала из родительского дома близ Барнаула, связав себя с революционной борьбой и с Богдановым.
Ревнивая Наталья Богдановна поставила условие: если будет вторая жена, она должна жить в другом городе. Партийное подполье и эмиграция способствовали кочевой жизни, облегчавшей выполнение этого условия. До смены власти в России Анфуса Ивановна не дожила, умерла от туберкулеза.
Условие, поставленное мужу Натальей Богдановной, было связано с тем, что сама она не могла иметь детей.
Однажды скрывавшиеся от полиции Богданов и Наталья Корсак заметили шпика, бродившего вокруг дома, где они занимали квартиру. Целый вечер супруги спорили, как с ним поступить. Наталья Корсак предлагала облить его кислотой. Богданов отговорил ее и нашел какое-то решение, не предполагавшее жестокости. (Оценивая этот эпизод, необходимо понимать, что обнаружение могло повлечь за собой для подпольщиков казнь или долгое, подчас смертоносное заключение.)
Богданов очень отрицательно отзывался о мещанах (в старом социальном, но одновременно уже и в новом этическом смысле), об узости их кругозора, замкнутости внимания на быте, безразличии к общественно-политическим бурям. Порой, однако, ему доводилось у них укрываться. Не желая знать никаких подробностей о делах своего постояльца и излишне сообщничать с ним, они все-таки показывали себя вполне надежными в плане (не)общения с полицией.
Богданов с насмешливым скептицизмом отзывался о характере начитанности Ленина. Припоминал свои непосредственные наблюдения над тем, как Владимир Ильич читал или, скорее, работал с книгами – набирал себе огромную их стопку на день и торопливо просматривал, преимущественно отыскивая подходящие ему цитаты, зачастую не только не долистывая до конца, но не успевая ухватить даже общий смысл и идею автора.
Как-то на многолюдном собрании Богданову и Луначарскому сильно досталось от партийных сотоварищей, которые обвиняли их в идейных ошибках и отступлении от марксизма. Тучи сгущались, дело шло к серьезному разрыву. Ход дискуссии переломило блестящее выступление Луначарского, давшего отпор оппонентам. Изюминкой его выступления стала приведенная им ссылка на Маха, сделавшая убедительной позицию обоих друзей. Очередной идеологический бой был выигран, противники ушли посрамленными. Когда друзья остались вдвоем, Богданов сказал:
– Здорово как ты их, а!.. Послушай, а где это у Маха такие замечательные слова? Сколько ни перебираю, вспомнить не могу.
– Да нету этого у Маха, я сам на ходу цитату выдумал.
– Но как же это так? – оторопел Богданов.
– А, ничего! Зато одним Махом семерых побивахом!
Вот это «одним Махом…» стало «крылатым выражением» в нашей семье. Луначарский и в других случаях отличался остроумием и любил затейливые игры со словами. Уже в советское (очевидно) время он говорил:
– Надо мне сделать ДОКЛАД, чтобы нам повысили ОКЛАД. Это будет просто КЛАД, и тогда дела у нас пойдут на ЛАД. А иначе будет просто АД.
Амнистия к 300-летию правления Романовых застала Богданова в эмиграции. Чтобы вернуться в Россию вместе с сыном, необходимо было его крестить. Крестными родителями пятилетнего Саши стали Луначарский и Александра Мечникова (о ней чуть ниже). Хотя впоследствии сын Богданова считал это событие весьма важным для своей жизни, взрослые участники действа рассматривали его только как вынужденный шаг. Горький, прослышав о случившемся, с большой издевкой пересказывал эту историю разным людям в эмиграции, напоминая о твердокаменном атеизме автора «Красной звезды» и намекая, что тот пошел на позорное соглашательство. Богданов отреагировал болезненно и не забыл этого Горькому, характеризуя его впоследствии как человека ненадежного: вроде как будто свой, а потом возьмет да
