Спартак - Валентин Лесков

В силу вполне определенного тяжелого опыта среди значительной части рабов создается свой нравственный кодекс полной покорности господам. Один раб из «Привидения» Плавта рассуждает так: «Моя кожа до сих пор чиста, и ее следует и впредь охранять от ударов. Поскольку я сумею владеть собой, ей не будут грозить побои, которые сыплются на других, не задевая меня. В самом деле, ведь хозяин таков, каким его хотят видеть рабы: добрый с хорошими рабами, жестокий с дурными. Посмотрите на наших рабов. Это почти все негодные рабы, расточающие свое достояние, вечно битые. Когда их зовешь, чтобы идти к хозяину в город, они отвечают: „Не хочу, ты мне надоел; я знаю, куда ты спешишь; тебе не терпится совершить прогулку в одно место. Клянусь Геркулесом! Ты можешь идти, добрый мул, на кормежку“. Вот что я получил за свое усердие, и с этим я ушел. И теперь я один из всей толпы рабов иду за хозяином. Завтра, когда он узнает о том, что произошло, он их с самого утра накажет ремнями. Впрочем, мне моя спина дороже, чем их. И они познакомятся раньше с ремнем, чем я с веревкою».

При таком сложном социально-бытовом положении очень странным кажется, что рабов сильно беспокоил вопрос о погребении после смерти. Обычная участь раба, не имевшего никаких сбережений, оказывалась такова: его тело ночью сбрасывали в один из погребальных колодцев на Эсквилинском холме (позже Меценат построил там превосходный дом, а император Тит — свои термы). Такое погребение даже среди рабов считалось позорным и губительным для души. Поэтому тысячи рабов, упорно собирая деньги для своего освобождения, одновременно всю жизнь копили средства для своего погребения, для могилы и эпитафии. Если рабу или вольноотпущеннику везло и ему удавалось разбогатеть, он строил себе обширную гробницу. Принять в свою могилу другого человека было знаком наивысшего расположения! И немало аристократов и разбогатевших отпущенников оставляли место в гробнице для своих друзей, отпущенников и рабов. Еще чаще, однако, бывали случаи иного рода, когда умершего раба хоронили 2—3 его товарища в складчину, вырезав на памятнике соответствующие случаю стихи. Многие рабы заранее вступали в похоронное общество или покупали себе место в общем склепе-колумбарии, где прах умершего лежал в особой глиняной урне с мраморной дощечкой и надписью на ней.

Конечно — это необходимо еще раз повторить, — и рабовладельцы, и отпущенники, и рабы в повседневной жизни были далеко не одинаковыми. Многое определялось не только сословно-классовым положением, но и семейными традициями, воспитанием и личным характером. Многочисленные античные надписи, где бы они ни делались, очень ярко показывают это, передают определенные жизненные коллизии того времени. Люди самых различных сословий говорят о себе, своих друзьях и домочадцах так:

Строит хоромы богач, мудрец воздвигает гробницу.То — для тела приют временный, это — наш дом.Там мы только гостим ненадолго, а здесь обитаем;То — беспокойство, а здесь вековечный приют.

«Секундиан, ветеринар, сделал себе вечное жилище».

«Квинт Граний, отпущенник Квинта, Прим, торговец сандалями, из Субурры, прожил 25 лет».

«Я хочу, чтобы после моей смерти мой раб Кронион был свободен, если он будет честно вести дела и все передаст моему вышеназванному наследнику или распорядителю, а также я хочу ему даровать 1/20 моего имущества».

Завтрашний день, несмотря на некоторые внутренние неприятности, представлялся римским рабовладельцам достаточно прочным и счастливым. Только одно их беспокоило: затянувшееся сопротивление серторианской партии. Оглядываясь назад ко времени смерти Суллы (78 г.), италийские рабовладельцы и главы различных групп в сенате вновь и вновь припоминали развитие политических событий за истекшее четырехлетие… В самом деле, не следует ли пойти на соглашение с серторианцами и прекратить гибельную войну с согражданами? Но возможно ли переступить через принцип единовластия сената?.. Как амнистировать тех, с кем неустанная борьба идет в течение шести лет?.. Как добиться приемлемого компромисса?[8]

III

Смерть грозного Суллы (78 г.) воодушевила остатки марианской партии и привела их в движение. Все полны надежд, недовольных подогревают известия о блестящих победах Сертория в Испании.

Между Испанией и Италией засновали секретные курьеры. Покрытые пылью дальних дорог, в столицу начали прибывать первые изгнанники.

В местах наибольшего скопления народов, в публичных домах и тавернах, начинаются разговоры о необходимости отмены сулланского режима, амнистии ссыльных, восстановления бесплатных раздач хлеба. Агитация ведется осторожно. Многое недосказывается: еще не наступил решительный час…

А в сенате усиливаются споры между различными группами консервативной партии. Их было пять. На крайнем правом фланге находились твердые сулланцы во главе с Кв. Катуллом Капитолийским (120—60 гг. до н.э.), человеком, «чей авторитет всегда будет жить в нашем государстве», как говорил о нем Цицерон. Он являлся виднейшим оптиматом, сыном Кв. Катулла, консула 102 года, участника победы над кимврами (кончил самоубийством в 87 году после марианского переворота). Кв. Катулла-сына, по словам Цицерона, «ни опасные бури, ни легкий ветерок почета никогда не могли сбить с пути, ни подавая надежду, ни устрашая». Более левые позиции занимали консервативные реформаторы. Их главами были поочередно три брата: Гай Аврелий Котта (124—73 гг. до н.э.), дядя Цезаря и друг Ливия Друза, поплатившийся за это ссылкой и вернувшийся в Рим после победы Суллы, консул 75 года, выдающийся оратор; Марк Аврелий Котта, консул 74 года, разбитый Митридатом при Калхедоне и потерявший все свои 70 военных судов; позже он был осужден за вымогательства в Вифинии; Луций Аврелий Котта, претор 70 года. Имя Котты получит закон о реформе суда, отменяющий его подчинение сенату. Позже он являлся консулом (65 г.) и цензором (64 г.). Цицерон говорил о нем с величайшей похвалой: «муж выдающихся дарований и величайшего ума». За консервативными реформаторами шла группа Помпея. Еще левее располагалась группа Марка Красса. Крайний левый фланг занимали бывшие марианцы, прощенные Суллой, во главе с Марком Лепидом и Публием Цетегом, ставшим в 74 году претором. О последнем, видном аристократе (он был потомком консула М. Корнелия Цетега, жившего в 1-ю Пуническую войну, первого красноречивейшего римского оратора, и родственник Суллы), Цицерон отзывается так: «Красноречия его как раз хватало для выступлений по государственным делам, которые он полностью постиг и понимал до тонкостей, так что в сенате его уважали не меньше, чем мужей консульского звания; но в уголовных делах он был ничто, а в частных не более как ловкий стряпчий».

Преследуя свои цели, Помпей начинает выдвигать и рекламировать Марка Эмилия Лепида (120—77 гг. до н. э.). Сам Помпей играет в политической жизни уже значительную роль. Он молод (ему всего 28 лет), не занимает еще ни одной государственной должности, но уже отмечен за исключительные заслуги в войне с марианцами вниманием Суллы и триумфом. К нему с восторженным удивлением относятся простые граждане и солдаты: у него прекрасный характер, большой ум и такт, он блестяще знает военное дело, на войне предусмотрителен, в бою храбр, Помпею нравится любовь солдат и сограждан. Пылкие честолюбивые надежды подстрекают его к новым деяниям. Он хочет сравняться славой со своим отцом и даже с самим Суллой. Помпей гордится тем, что он сын знаменитого полководца Помпея Страбона, кровным родством связанный с выдающимся поэтом, создателем римской сатиры, другом великого полководца Сципиона Эмилиана — Луцилием (его брат, сенатор, — дед Гнея Помпея Великого).[9]

Помпей знает заветное желание рядовых граждан: добиться хотя бы смягчения тиранического режима, установленного Суллой. С этой целью Помпей и хочет сделать консулом Лепида и через него провести необходимые мероприятия. Ему удается склонить на свою сторону Красса, оскорбленного Суллой во время проскрипций. В 82 году по злобе и алчности Красс внес в списки смертников некоторых сторонников диктатора, своих личных врагов. За это Сулла отстранил его от ведения общественных дел. Затаив обиду, Красс теперь не показывал склонности поддерживать твердых сулланцев во главе с Катуллом.

Сам Лепид очень знатен и богач, каких мало: он имеет роскошный дворец в Риме, обширные имения и много дорогого имущества, приобретенного по приказу Суллы на торгах из достояния казненных марианцев. Сулла таким путем надеялся привязать Лепида к себе и сделать его ненавистным для бывших товарищей по партии. Но расчет не оправдался. Приобретая имущество проскрибированных, Лепид все-таки склонялся к оппозиция во главе с Помпеем.

План, составленный Лепидом (а сводился его замысел к одному: как бы провести своего «благодетеля» Помпея), удался блестяще. При дружной поддержке сторонников Помпея, Красса и Котты Лепид легко прошел в консулы. Тотчас перейдя на сторону крайних элементов своей группировки из бывших марианцев, вновь избранный консул начал совершенно открытую и резкую агитацию против сулланских порядков.