Десантники «Сил Спасения» - Виталий Каплан

Однако ситуация набирает обороты. Интересно. Почтенный дедуля оторвался от изучения «Вечёрки» и сделал парням строгое внушение. Дескать, им, подрастающему, понимаешь, поколению, вообще не положено матерно выражаться, тем более при пожилых женщинах и малых детях.

Один из парней поднял на деда скучающие оловянные глаза и посоветовал старому таракану заткнуть хлебало, пока не огрёб на полную катушку.

Дед, однако, хлебало не заткнул, а напротив – поднялся со скамейки и, подойдя к парням, потребовал извинения. Не для того он поднимал целину, чтобы всякая там шпана…

Ребятишки оживились, дурная энергия в них бурлила и пенилась, так что деда с его моралями они сочли подарком судьбы. Кто-то надвинул ему на глаза кепку, кто-то сорвал очки и швырнул их в конец вагона – давай, мол, дедуля, топай за окулярами.

И тут завизжала внучка. Словно котёнок, которому собираются отрезать лапу. Бабка растерянно хваталась то за сумку, то за спинку сиденья, разрываясь между мужем и девчонкой, обречённо ловя сухой воздух разинутым ртом.

«Ну ладно, хватит», – решил Сергей, поднимаясь. Противно засосало в животе, как всегда в таких делах. Кстати, любопытно, что до сего момента ребятки не брали его в расчет. Видно, решили, что спит. Или нализался до зелёных чёртиков.

– А со мной вы не хотите пообщаться, молодые люди? – ядовито осведомился он, подходя поближе.

– Тебе что, мужик, больше всех надо? – тут же услышал он стандартное приглашение.

– Ну, больше не больше, а кое-чего неплохо бы, – равнодушным тоном ответил Сергей и тут же, безо всякого перехода, резко ударил самого мощного каблуком в коленную чашечку, а потом, не давая опомниться – ребром ладони в основание шеи. «Так, – подумал он механически, – один имеется».

Когда оставшиеся двое поняли, что уже началось, Сергей принял низкую стойку и иронически оглядывал компанию.

– Имеются ещё кандидаты на соискание? – ласково поинтересовался он и как бы между делом уклонился от удара ноги. Впрочем, уклонился лишь на самую малость – чтобы, захватив её рукой, резко дёрнуть вверх. Да, сопляки и есть сопляки. И волком выть хочется, и хвост щенячий. Он сразу, ещё до того как поднялся, смекнул, что драться всерьёз эта молодёжь не умеет, а умеет только издеваться да калечить. Даже и без всякой китайщины – армейской десантной подготовки оказалось против них вполне достаточно.

– Мотаем отсюда! – скомандовал один из парней, самый мелкий и, по всему видать, самый сообразительный. – В натуре на каратиста нарвались!

Сергей чуть отодвинулся и будничным тоном произнёс:

– Нет уж, детишки, слегка погодите. Сперва извинитесь перед дедушкой и бабушкой. Мне любопытно, умеете ли вы это делать. Потом поднимите и подайте очки, а после, так уж и быть, уматывайте. А то ведь я вас могу и не отпустить. Вот так-то, братцы-поросятцы.

Ему было противно. До тошноты, до резей в желудке. Он молча наблюдал, как выполнялись условия капитуляции. Потом так же молча позволил парням удалиться. После чего пришлось выслушивать благодарности супругов, молча кивать распалившемуся деду, мечтающему лично покосить эту мразь из пулемёта. Отворачиваться к мокрому окну от внучки («Поблагодари дядю! Скажи дяде "спасибо"! Он нашего дедулю защитил. Дядя хороший!»).

Сергей бы с радостью ушёл в другой вагон, но оставалась ещё вероятность, что вернутся молокососы – брать реванш. Ничтожно малая вероятность, но всё-таки… Назвался груздем – полезай в кузов.

Неужели эта скучная, банальная сцена окажется последним его здешним воспоминанием? Грустно, коли так. Грязь, пошлость, наглость… Повсюду, со всех сторон. И в то же время Старик прав – как разделишь на овец и козлищ? Но его трясло точно в лихорадке. И он даже не мог понять, кто сильнее обжёг ему душу – шкодливые пацаны или вот эти милые старички, радеющие о пулемётной справедливости и так униженно благодарящие?

Ну и фиг с ними со всеми! Сергей повернулся к окну, но во тьме ничего нельзя было различить. Лампы над головой негромко гудели, мёртвый бледно-лиловый свет заливал вагон, а колёса выстукивали своё: «Один. Один. Совсем один».

Глава 2

Как рождаются доносы

Всё же уснуть не удалось. Непрошеные мысли тучами роились в голове, жёлтыми вспышками мелькали во тьме, и справиться с ними было невозможно. От этой невозможности становилось тоскливо – видать, болезнь берёт своё. Странная болезнь, поначалу тихая и незаметная: ну подумаешь, настроение плохое или слово какое-то непонятное выплывает. А потом как разыгралась! Все эти подозрительные воспоминания о том, чего не было, визиты Белого… И чего Белому надо? Зачем является? Может, ему просто нравится мучить Костю своими идиотскими разговорами? Может, он от них кайф ловит? И не прогнать его никак. Надо в следующий раз попробовать поиграть в молчанку. Ни слова не говорить ему, не отвечать на вопросы, просто стоять, глядя под ноги, точно воды в рот набрал. Да не получится, наверное. Хочешь не хочешь, а приходится с ним общаться. И к тому же эти его глаза. Поначалу вроде бы глаза как глаза – ну большие, ну серые. Самые обычные глаза. А притягивают. И ничего тут не поделаешь – приходится в них смотреть.

Стоп! Как-то странно он, Костя, рассуждает. Получается, будто Белый на самом деле есть? Но разве он не галлюцинация? Видно, придётся завтра всё рассказать Серпету. Хватит тянуть. Тем более что Серпет сам ему велел завтра после ужина прийти к себе в кабинет на личную беседу. А кстати, зачем? Раньше-то он никогда заранее не назначал. И вообще в его кабинет Костя попадал нечасто, всего, наверное, раза два или три. Сейчас уже и не вспомнить, когда и зачем. Ладно, завтра всё прояснится. Интересно, а что Серпет скажет, когда Костя ему расскажет про Белого? Вдруг сразу Санитаров вызовет? Тем более он, наверное, по какой-нибудь инструкции просто обязан это сделать. Может, не говорить ему всего? Про Белого рассказать, а про ложную память не стоит. Или наоборот? Но тогда что толку говорить? Ведь болезнь так и останется. Всё останется – и клюшка, и мама, и Белый со своими моралями.

Но откуда же Белый про всё знает? Про клюшку, про тётю Аню и градусник? Ведь как получается? Белый – это глюк. Значит, всё, что он говорит, Косте лишь чудится. А на самом деле этого нет. Вроде бы всё правильно. Но тут выплывает мелкий вопросик. Мелкий, но пакостный. Откуда берётся всё это? Всё, что чудится? Конечно же, из его собственной, Костиной головы. И что тогда выходит? Выходит, Костя раньше и сам знал про клюшку и про всё такое? Но как можно знать то, чего нет? Значит, они есть на самом деле? И вообще, что такое клюшка? Слово вроде бы непонятное, а ведь помнит он белые полосы на тёмно-синем…

Но хватит себя мучить. Завтра Серпет всё ему объяснит как следует. Наверное. Не может быть, чтобы не объяснил. А сейчас надо выкинуть всё из головы и обязательно уснуть.

Только сперва в туалет сходить. А то вроде бы надо. Лень, конечно, из-под нагретого одеяла выползать, но потом ведь ещё сильнее захочется и всё равно вставать придётся.

Он откинул одеяло и сел на койке, нашаривая ногами тапочки. Потом осторожно, чтобы никого не разбудить, пошёл по лунной дорожке к двери.

В коридоре было темновато – жёлтый плафон горел лишь в дальнем конце, над столом дежурных Наблюдательниц.

Хорошо хоть, дверь туалета оказалась открыта. Иногда, особенно если дежурила Марва, её запирали. Совершенно неясно, на кой чёрт. Конечно, это несмертельно. Тогда пришлось бы вернуться в палату, взять из тумбочки расчёску с двумя выломанными крайними зубьями и поддеть этой самодельной отмычкой язычок замка. Вот и вся проблема. Такие расчёски-отмычки были у каждого. Костя ребятам не запрещал. Всё-таки хочешь жить сам – давай другому. Но сейчас расчёска не понадобилась. И сделав всё необходимое, он отправился обратно.

Однако, не успев сделать и пары шагов, замер, услышав голоса. За столом для дежурных Наблюдательниц шёл негромкий разговор. Вглядевшись, Костя увидел три фигуры в серых форменных халатах. Кажется, там были Светлана Андреевна, Марва и ещё какая-то незнакомая тётка, наверное, из другой Группы.

Плафон над столом горел хоть и тускло, но всё было видно. А сам Костя стоял в темноте, прислонясь к стеклянной двери туалета, зная, что оттуда, из-за стола, его не замечают. Он и сам не понимал, зачем не идёт в палату, почему он замер и вслушивается? Какое ему дело до их разговоров? А вот однако же стоял и чувствовал, что не может уйти.

– Не переживай, Светланочка, – доносился скрипучий, точно гвоздём по стеклу, голос Марвы. – Что уж теперь дёргаться? Всё равно прошлого не воротишь, так на кой ляд себя растравлять?

– Да, а если они узнают? – всхлипнув, отвечала Светлана Андреевна. – И что тогда? Я ведь, между прочим, ещё не старая, мне жить хочется.

– Ну сама посуди, – убеждала Марва, – откуда им узнать? Что, у начальства никаких других дел нет, кроме как за тобой следить?