Страшные вещи Лизы Макиной - Виталий Сертаков

Этот придурок Макину не заметил.

Он слышал, как звенел звонок, слышал наш треп, а когда поднял зад с лежбища и добрался до кухни, словно ослеп. То есть он, конечно, не ослеп, таким козлам ничего не делается, но Лизу он пропустил, как пустое место. А она минералку потягивает, кивает маме своим носиком-пуговкой и делает вид, что Сережу тоже не заметила. Это ж какую выдержку надо иметь, чтобы вот так, спокойно, хамство пропустить.

И тут я ее снова зауважал. И почти позабыл про наши с Гошкой похождения и про то, как за окнами ее подглядывал. Я сказал себе, что это наверняка непросто — всю жизнь слышать, как тебя обзывают Жиртрестом, или Корейкой, или еще как-нибудь. Всегда ходить и знать, что за спиной ржут и мажут мелом портфель и никогда не позовут на танцы... Какой надо кремневый характер выработать, чтобы таких козлов, как наш Сережа, в ответ не замечать!

И мы поперлись на выставку, хотя мне эти художники были до лампочки. Но с Макиной оказалось страшно интересно. Мне, наверное, до нее бабы тупые попадались: единственная, кого я слушал разинув рот, — это географичка в прежней школе. Она так классно рассказывала и про древних инков, и про пирамиды, и про всякие загадочные камни, разбросанные в джунглях, что у нее на уроках никто не спал и не трепался. Напротив, когда на перемену звонили, все просили еще рассказать.

С Лизой было не совсем так, она же не училка, но тоже клево доносила тему. Я даже картины эти, на выставке, перенес почти без потерь, и голова болеть перестала. Макина знала про краски и про художников раз в сто или в тысячу больше, чем я. Если честно, я из художников знал только Шишкина и еще этого... Ну, который богатырей нарисовал.

Но Лиза ухитрилась повернуть все так, что я себя ни разу тупарем не ощутил. Наоборот, мне вдруг стало совсем не зазорно спрашивать, что да как. Часа два мы бродили от холста к холсту, и я точно на десяти выставках разом побывал. В башке, правда, такая каша началась — спасайся кто может! Макина про каждого художника знала столько, будто жила с ними по соседству, — и про стили, и про манеру, и про рамки, и про полутени всякие...

Я спрашивал, спрашивал, аж язык устал, а она, как ни в чем не бывало, без всякого зазнайства такие тонкости выдает, что не каждый экскурсовод дотюмкает. А потом оказалось, что она не одна говорит, а я вроде как в беседу втянулся и тоже свои мнения пытаюсь излагать. Ну, смех да и только! И чем дольше мы базарим, тем меня сильнее на треп пробивает.

— Вот тут, — говорю, — круги мне напоминают отчаяние, а эти желтые комочки — вроде как надежду...

А она кивает, поддакивает, вокруг нас народ толпиться начал. Решили, видно, что два знатных искусствоведа издалече прибыли, спецы по авангарду! Особенно я, спец великий. Ну, блин, болтаю и болтаю и никак остановиться не могу. Сам понимаю, что выгляжу полным кретином, а продолжаю мнения высказывать. Пока на картинах люди и пейзажи всякие попадались — это еще туда-сюда, а потом-то забрели мы в зал, где вообще сплошной авангард. Я и не знал, что эта мазня так лихо называется. От Лизкиных «измов» башка кругом идет, а сам раздухарился, похлеще экскурсовода. Тут из толпы, что за нами пристроилась, бабка какая-то спрашивает, что я думаю по поводу влияния ранних кубистов на творчество такого-то, и тыкает ручонкой в холст.

— Ну, базара нет, — отвечаю. — Как пить дать, налицо это самое влияние, да еще и с примесями поздних... этих самых, как вы их обозвали!

А на картине такое творится, будто три ведра краски случайно опрокинули, а после на лыжах туда и обратно пробежались.

— А что вы тут видите, молодой человек? — ехидно спрашивает какой-то хмырь с биркой на груди, сам небось из этих... квадратистов.

Я решил не заводиться — все-таки Лиза рядом, поможет, если что — и выдал ему про толпу и про ноги. И вдруг на меня вдохновение такое накатило, словно я сам эту фигню рисовал, и отчетливо так проникся, о чем художник думал, когда красками кидался.

— Справа темно, а слева — светлее, — говорю. — Я так полагаю, что это Красный Восток и Дикий Запад, а люди мечутся между ними, потому что не могут решить, где им лучше жить. А вот эти потеки голубые с обеих сторон — это вроде как слезы, потому что и тут и там приходится иногда несладко...

Трещу, трещу и чувствую, что несу полную ахинею, но все молчат, человек восемь собралось. И Макина молчит, только как-то странно на меня поглядывает. А этот, с биркой на пиджаке, внезапно говорит:

— А вы читали по каталогу, как эта работа называется?

А у самого в руках толстенный такой журнал. Я гляжу — там табличка мелкая, возле картины, и по-английски написано. Ну, думаю, сейчас опозорюсь, на хрена вылез в калашный ряд?! Окажется какая-нибудь «Девушка с веслом» или «Гроза над лесом»...

А хмырь журнал открыл и читает:

— Номер восемьдесят три. Арачинский В. А.«Два полюса цивилизаций»...

— Во дает пацан! — присвистнули позади.

А я на Лизу обернулся — смеется или нет, а у самого дыхалка аж остановилась. Это вроде как меня похвалили?

— Молодец, — говорит Лиза и совсем не улыбался, только смотрит очень строго, словно вспомнила про утюг включенный... А бабка любознательная, и мужик с биркой, и еще двое бородатых все лезут и еще со мной побазарить хотят, типа, угадаю я или нет, что рядом изображено. Ну, нашли себе игрушку — что я им, бесплатный справочник?!

Хотел я на всех разозлиться и воздуху уже набрал, чтобы отшить этих любителей кубов и овалов, но тут неожиданно увидел нас со стороны. Это ведь не первый экспонат был, что мы с Макиной обсудили, да там и не только картины встречались, а еще железяки всякие крученые, и шары висели, и из дерева фигуры непонятные. Ну вот, мы везде ходили и мусолили, а я шептать не люблю, говорю себе нормальным голосом. Мать бы уже давно на меня зашикала, чтобы не кричал — ей вечно кажется, куда ни заглянем, что мы пришли в библиотеку и надо замереть.

Лиза, ясный перец, мной не командовала, и так вышло, что мы громче всех болтали. Но я ж говорю, оказалось, что там половина посетителей — сами авторы, так что им далее в кайф было, когда про них перетирают.

Это я все к тому, что со мной; заговаривают, а на Макину — ноль внимания, хотя она умнее меня в искусстве в сто раз. Что верно, то верно: я где тупой, там сам это честно признаю. Ну не для меня вся эта лабуда, мазня и железяки гнутые.

Лизу опять не замечали. Но ее не просто не замечали, типа, на ноги наступали, а как раз наоборот. Словно бы видели препятствие, но что-то мешало им увидеть в этом препятствии человека. И со сворой авангардистов мне пришлось отдуваться в одиночку. Макина только глядела на меня и тихонько кивала. А если ей казалось, что я не прав, кивала отрицательно.