Chernovodie - Reshetko
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это как? – не понял Жамов.
– Очень просто, пиши заявление, комиссия рассмотрит, – все так же загадочно улыбался комендант.
Иван Кужелев подошел к Жамову.
– Дядя Лаврентий, напиши! Ведь партизанил же ты!
Лаврентий посмотрел на Ивана, на душе у мужика потеплело, и он горько произнес:
– Куда писать, Иван! Не нужон я совецкой власти. Да и куда вертаться. Все описано. Никто уже назад ниче не возвернет!
Тут вмешалась в разговор Анна:
– Напиши, отец, может, помилуют! – проговорила она с надеждой.
– Меня миловать, мать, не надо. Я за эту власть кровь свою проливал и милости просить у нее не буду. Я не пес шелудивый, чтобы хвостом вилять да в глаза ей заглядывать.
Анна заплакала и прижалась лицом к плечу мужа.
– Ох, Лаврентий… – только и смогла проговорить женщина.
– Как фамилия? – спросил у Быстрова комендант.
– Жамов Лаврентий.
Лаврентий вскинул голову, отстранил жену и процедил сквозь зубы:
– Жамов, я Жамов… ваш бродь!
Лицо Стукова стало медленно багроветь:
– В глаза заглядывать, хвостом вилять! – прохрипел яростно комендант. – Врешь, контра, будешь. Не таких обламывали!
– Это я – контра?!
– Отец, отец! – испугано прильнула к напружинившемуся Лаврентию Анна. – Помолчи Христа ради. Детьми заклинаю тебя.
Жамов обмяк, с трудом проглотив горячий комок в горле. Комендант резко повернулся и пошел к стоящим поодаль милиционерам, а Лаврентий стал распрягать коня, руки у него мелко подрагивали, и он никак не мог ухватить зажатый конец супони.
– Поговорил, значит, с начальством! – вдруг услыхал Лаврентий сочувствующий голос. Он поднял голову: недалеко от его воза сидел на телеге мужик с ярко-рыжей бородой и светло-голубыми глазами, с крупными руками, усыпанными веснушками.
– Поговорил, – ответил Лаврентий, внимательно приглядываясь к человеку, но никак не мог вспомнить, где видел собеседника, и с интересом спросил:
– Чьи будете?
– Костоморовские мы, Зеверовы!
– Нет, вроде не знаю! – с сомнением ответил Лаврентий.
– А вы откуда? – спросил рыжий мужик.
– С Лисьего Мыса.
– Тогда, паря, понятно! – улыбнулся Зеверов. – Дядя у меня в Лисьем Мысе живет, старик Нефед. Приходилось бывать у вас в Лисьем Мысе.
– Вот я и смотрю, что где-то видел, а вспомнить не могу! – проговорил Лаврентий, привязывая коня к телеге.
– Будем знакомы, – осклабился рыжий мужик. – Прокопием меня зовут, а младшего брата – Николаем!
– Ну, меня слышал, как зовут! – ответил Лаврентий и поинтересовался: – А брательник твой где?
– В комиссию пошел, жалиться, – пояснил Прокопий. – Тут, паря, такое дело, жену заместо батрачки приписали.
– Хреново дело, – посочувствовал собеседнику Лаврентий.
– Куда уж хуже, – согласился Прокопий. Он полез в карман за кисетом, свернул толстую самокрутку и, прикурив, пыхнул густой струей дыма. – Костомарово наше вполовину Лисьего Мыса будет, а разнарядка на две семьи. Была бы зацепка – вот за нас и зацепились, – Зеверов смачно сплюнул под ноги. – Ниче у Кольки не получится!
– У кого-нибудь получилось? – спросил Лаврентий.
– Не слыхать. Целый день уже здесь сижу.
Ивана Кужелева неудержимо потянуло посмотреть самому на комиссию. Обходя телеги, проталкиваясь через толпящихся людей, он стал продираться на край площади.
– Иван, куда ты? – окликнул его Роман.
– Погоди, я щас! – отмахнулся от друга Кужелев.
Остановился Иван недалеко от двух столов, сдвинутых вместе. За столами сидело пять человек: четверо мужчин и молоденькая девушка, прилепившаяся сбоку. Перед ней лежала раскрытая тетрадь, около тетради – ученическая ручка и фарфоровая чернильница-непроливашка. В центре сидел человек средних лет в военной форме. На петлицах шинели – три кубаря, грудь перетянута портупеей, из-под фуражки выбивались коротко стриженные русые волосы. Холодно и строго поблескивали темно-серые глаза. Иван невольно оробел при виде военного, и у него вдруг мелькнула мысль, что военный и комендант Стуков чем-то похожи друг на друга. Справа сидел милиционер тех же примерно лет в синей шинели и форменной фуражке с красным околышем; слева – двое гражданских, зябко кутавшихся в драповые пальто. Около стола стоял молодой парень в короткой стеганой куртке и в добротно сшитых сапогах. Густые рыжие волосы выбивались из-под кепки-восьмиклинки, на боку у него висела гармонь, которую он неловко придерживал рукой. Рядом с ним стояла молоденькая женщина, голова у нее повязана темной шерстяной шалью, из-под жакетки – длинная, ниже колен, юбка, на ногах – аккуратные ботинки с высокими голяшками, закрывающими наполовину икры ног. На каждой голяшке сбоку пришит длинный ряд мелких кожаных пуговиц.
Молодой парень неловко переступал с ноги на ногу и, слегка заикаясь от волнения, с трудом говорил:
– Так что, гражданин начальник, напраслина все это, зазря нас на выселку.
– Из какой деревни? – поднял голову военный.
– Костомаровские – Зеверов Николай!
– Лена, дай протокол! – попросил председатель.
Девушка перебрала на столе бумаги и подала несколько листков. Тот стал вполголоса читать: «Решением общего собрания деревни Костомарово подлежат раскулачиванию две семьи – Прокопий Зеверов, Николай Зеверов… В хозяйстве имеют молотилку, сноповязку, три коня». Работник НКВД поднял глаза:
– Прокопий Зеверов – родственник?
– Старший брат.
– Все написано правильно?
– Все, да не все, гражданин начальник. На паях мы купили с брательником молотилку и сноповязку. Опять же без коней в хозяйстве нельзя…
Военный снова уткнулся в бумагу и стал читать дальше. «В хозяйстве держали батрачку Анастасию Чередову». Он поднял голову и неприязненно сказал:
– Вот как, гражданин Зеверов, и батраков держал!
– Каких батраков? – искренне удивился Николай. – Настя, что ли? Так она жена моя!
– Ничего не знаю! – сказал холодно член комиссии, которую народ уже окрестил «пятеркой», – документов о регистрации нет.
Николай беспомощно огляделся, словно призывая в свидетели гудящую площадь:
– Какой документ нужен? Мы с Настей уже целый год вместе живем!
– Да жена я ему, жена! – выкрикнула женщина и густо покраснела.
– Если, гражданка Чередова, вы с ним спали, это еще ничего не значит. Нужна бумага о регистрации. Понимаешь – бумага! – назидательно объявил Чередовой член «пятерки».
– Это почему ничего не значит? – возмутилась Анастасия и перешла в наступление: – Церкви сломали, сельсовета в деревне нет. Мы где возьмем твою гумагу? – плача, она в отчаянии распахнулась и выставила уже явно наметившийся живот. – Это тебе не гумага? Смотри на мою гумагу! – захлебываясь слезами, невнятно кричала женщина. – Если не веришь – я и подол могу поднять! – она быстро нагнулась и стала судорожно ловить край юбки.
– Но-но! – откачнулся от стола работник НКВД, остальные члены комиссии опустили глаза. – Перестаньте хулиганить, гражданка Чередова.
Николай перехватил жену и тихо, с горечью сказал:
– Не позорься, Настя! – он посмотрел на членов комиссии и зло бросил им в лицо: – Их голой жопой не проймешь. Пошли отсель!
– Как же я, Коля, без тебя – с пузом… Где я жить буду? – запричитала Анастасия. Из глаз у нее неудержимо бежали слезы, опухшее лицо болезненно исказилось. – Все описано!
– Проживешь, в бане проживешь, – успокаивал ее Николай. – Из бани, поди, не выгонят. Устроюсь – письмо пришлю. Ко мне приедешь!
Чередова заревела в голос:
– Не вернусь я, Коля, назад! С тобой пойду!
Работник НКВД поморщился и что-то сказал сидящему рядом милиционеру. Тот кивнул головой, повернулся и, поискав глазами, крикнул:
– Широких, убери Чередову!
Пожилой милиционер, коренастый и плотный, с пушистыми буденновскими усами и добрыми глазами, подошел и взял женщину за плечо:
– Пойдем, милая!
Анастасия судорожно вцепилась в Николая:
– Никуда я не пойду, слышите? Везите вместе! И-ро-ды!
– Да куда же ты рвешься, милая! – глухо проговорил милиционер, пытаясь оторвать ее от Николая.
– Пусти меня, пусти! – вырываясь, кричала женщина.
У Зеверова предательски блестели глаза. Неловко поправляя постоянно съезжавший с плеча ремень от гармони, он взял женщину за руки и стал с силой отрывать их от себя:
– Настенька, Настя! Ну куда же ты со мной – брюхатая! Кто знат, че там будет. Уезжай, Настя. Ночуй у тетки Варвары и завтра же уезжай! – Наконец Николай оторвал от себя цепкие руки жены и закричал милиционеру: – Да уведи ты ее отсюда!
Широких подхватил ослабевшую вдруг женщину и осторожно повел ее из толпы.
Николай продолжал кричать вслед, точно заклиная ее:
– Уезжай, Настя! Слышишь, уезжай! Уезжай!..
Жизнь на площади шла своим чередом, точно никакой трагедии не произошло. Все так же шумела многоликая толпа. Избавившись от докучливой женщины, о чем-то деловито переговаривалась вполголоса комиссия. Только молоденькая девчушка, по всей вероятности, комсомолка, исполняющая обязанности секретаря, уткнувшись в свои бумаги, сидела не поднимая головы.
