Пылающий остров - Генрих Боровик

Те бежали в нижнем белье в комендатуру. Иногда таких голоштанников собиралось за ночь два-три человека.

Была у нас, подпольщиков, своя агентура среди кубинцев, работавших на американской военной базе в Гуантанамо. Иногда там оружие похищали, а иногда просто покупали у американских солдат за ром бакарди — как они потом отчитывались перед начальством, не знаю.

Ездил я на машине один. Иногда перевозил не только продукты и оружие, но и нужных людей. Тогда объяснял солдатам — это, мол, мой помощник…

Прошло несколько месяцев. Батиста понял, что все его меры — ерунда. Не действуют его меры. Число повстанцев увеличивается, оружие к ним помалу, но течет, с голоду они тоже не умирают… И тогда Батиста издал приказ, по которому солдаты теперь обязаны были проверять каждый мешок, каждый кулечек в отдельности.

А был как раз сезон дождей. Я ездил обязательно в дождь и мешки ничем не прикрывал. Возиться с мокрыми мешками — дело хлопотное, и самим под дождем мокнуть солдатам тоже не очень хотелось. Так мне все сходило с рук месяца полтора.

Я познакомился со многими солдатами на контрольных постах. Угощал их сигарами, дарил разные безделушки. Они мне верили и почти не проверяли. Часто просили подвезти. Я не отказывался. Так и ездил: на мешках батистовский солдат, в мешках рис, а под рисом оружие для Фиделя. Я настолько к этому привык, что когда вез особенно опасный груз, специально напрашивался: не надо ли сеньоров солдат и офицеров подвезти куда-нибудь? И очень радовался, если попутчик находился: меньше было опасности — с ним почти не проверяли.

Так прошло еще месяца полтора. И вдруг по приказу Батисты сменили все посты. На место знакомых мне солдат пришли новые. Говорят, им за каждого пойманного «контрабандиста» полагался крупный куш, а за каждого пропущенного — арест. Они работали как звери и в жару и в дождь: проверяли каждый мешок.

Мы тогда в подполье вместе с Франком Паисом долго обсуждали: что же делать дальше, как переправлять необходимые вещи? Таких связных на машинах, как я, было несколько.

Франк Паис придумал перевозить грузы в бензобаках. Да, в обыкновенном бензобаке, который есть в каждой машине.

Предложение было принято. Бензобаки мы перегородили железными переборками, так что бензина там оставалось всего литров десять-пятнадцать, а все остальное пространство заполнялось нужными вещами. Конечно, много тут не перевезешь, но все-таки.

Так вот и сделали мы. Приходилось брать в кузов канистры и пополнять бак чуть ли не каждые сто километров. Важно было, чтобы это не бросалось в глаза.

Винтовки мы перевозили в разобранном виде. Но однажды наши друзья в Сантьяго раздобыли где-то ручной пулемет. Ручной пулемет в горах — на вес золота, нужно было доставить его быстро. А ствол его не помещался в бензобаке никак. Долго думали, как выйти из положения. Наконец придумали. Взялась за это дело Флавия. Та самая, что перевезла облигации революционного займа в коробке из-под торта. Не слышали? Вы здесь у любого спросите — вам расскажут. Так вот, она села со мной в кабину, на краешек сиденья, поставила пулемет перед собой так, что ручки стояли на полу, а конец ствола подходил к самому ее подбородку. Обложила ствол подушками. А сверху надела широченное платье и стала похожа на беременную. Так на краешке сиденья и на краю смерти проехала она со мной в Мансанильо. На первом контрольном пункте ее попросили выйти, она схватилась за «живот», заохала, побледнела — действительно побледнела, было с чего, — закатила глаза, а я объяснил, что ей очень плохо, ее везут к знакомому врачу и, если она сдвинется с места, ей может быть хуже. Солдаты засмеялись, но, видно, боялись, если действительно случится с ней что-нибудь — потом хлопот с сеньорой не оберешься, — и пропустили. Так на трех постах. Только один раз, уже около самого Мансанильо, вдруг встретился, как назло, какой-то знакомый Флавии. При всех солдатах он, болван, закричал:

— Что с тобой? Опухла-то как! Ведь месяц назад ничего не было.

Солдаты насторожились. Но Флавия заохала и обозвала его дураком, который ничего не понимает в болезнях. Это почему-то подействовало… Так и довезли ручной пулемет прямехонько до Фиделя.

Ну, а я все-таки провалился в конце концов. Это случилось месяца через три после истории с пулеметом. Была облава, и меня арестовали с машиной. Это уже случалось не первый раз и всегда сходило благополучно. Но тут какому-то непоседливому офицеру понадобилось съездить за сотню километров от места, где я был под арестом. Он взял мою машину и поехал. Я понял, что песенка моя спета. Бензин был на исходе. Через каких-нибудь десять километров машина станет, он проверит бак, и все раскроется.

Это было в Эстрада-Пальме. В двухстах метрах от сарая, где я находился, начиналось поле сахарного тростника и тянулось, я знал, на много километров. Часовой был далеко, один, и я решил подождать на всякий случай, вдруг все обойдется. Но не обошлось. Через полчаса прикатила моя машина. Я видел, как из нее вылез офицер и принялся орать на солдат, указывая на бензобак. Солдаты начали сбивать бак прикладами. Я бросился бежать в тростник. Найти человека в поле тростника — все равно что иголку в стоге сена. Они стреляли часа два, даже самолет вызвали, он покружился над полем и улетел. Места эти я знал с детства и через несколько суток был уже в горах — у Фиделя.

С тех пор я остался в Сьерре. Целый год шли бои, мелкие стычки. Мы применяли партизанскую тактику: не шли на крупные сражения, но изматывали противника неожиданными быстрыми ударами. Силы наши росли…

Наконец взбешенный диктатор предпринял «решающее наступление» и раззвонил об этом по всему миру. Это было в мае 1958 года. Сражения шли два с половиной месяца. Батиста бросил против нас четырнадцать пехотных батальонов, семь отдельных рот, танки и самолеты с напалмовыми бомбами. Вначале батистовцы теснили нас, но в июле мы одержали первую крупную победу при Эль Хигуэ. С тех пор все пошло иначе. Я расскажу вам, как это было.

11 июля восемнадцатый батальон Батисты стал лагерем в Эль Хигуэ, в десяти километрах от пика Туркино. Фидель в это время сконцентрировал здесь все свои группы и занял позиции вокруг противника.

Ночью мы выкрали нескольких пленных. Продержали их до утра, а утром собрали хорошо одетых бойцов, вооружили их как следует и сделали так, чтобы пленные их видели. Потом пленных накормили и ночью снова доставили в батальон Батисты, чтобы те рассказали, во-первых, о нашей силе, во-вторых, о том, как мы обращаемся с пленными. Кроме того, один из пленных передал своему командиру письмо от Фиделя.

Дело в том, что батальоном командовал капитан Хосе Кеведо — один из немногих офицеров Батисты, который не потерял человеческого облика и не опустился до издевательства над населением и солдатами. Фидель знал капитана Кеведо лично. Когда-то они вместе учились в университете на юридическом факультете.

(Копию этого письма я получил потом у секретаря Фиделя Кастро, поэтому привожу его здесь текстуально, лишь с незначительными сокращениями. — Г. Б.)

«Сьерра-Маэстра

Командир Хосе Кеведо!

С глубокой грустью узнал я от первых пленных, что вы командир осажденного войска… Вы знаете, что дело, за которое жертвуют собой и умирают эти солдаты и вы сами, — несправедливое дело. Вы — военный, сохранивший свою честь и знаток законов, вы знаете, что диктатура — это насилие над всеми конституционными и человеческими правами нашего народа. Вы знаете, что диктатура не имеет права жертвовать солдатами республики для защиты режима, который угнетает страну, попирает свободу и держится лишь террором и преступлением. Она не имеет права посылать солдат республики биться против своих собственных братьев, которые требуют только того, чтобы жить свободными… Мы не воюем против армии. Мы горько оплакиваем каждого солдата, который умирает, защищая подлое и несправедливое дело.

Министры, сенаторы и генералы находятся в Гаване. Они не подвергаются риску и не выполняют тяжелой работы, в то время как их солдаты, окруженные стальными кольцами, терпят голод и находятся на краю гибели.

Ваше войско осаждено, у вас нет ни малейшей надежды на спасение. Все пути — сушей и водой — отрезаны, они перерыты траншеями и заминированы…

Вы погибнете от голода или от пуль, если битва будет продолжаться. Жертвовать этими людьми в безнадежной битве ради позорного дела — это преступление, которое человек чувств, человек сердца не может совершить.

В этом положении я предлагаю вам сдаться с почетом и достоинством. Со всеми людьми мы будем обращаться с уважением. Офицеры смогут оставить при себе оружие.

Примите эти предложения.

Вы сдадитесь не врагу родины, а искреннему революционеру, бойцу, который борется за счастье всех кубинцев, даже тех солдат, которые с нами сражаются.