Скучный декабрь - Макс Акиньшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шуму в тот год было много, особенно после того, как к немалому удовлетворению казначея пана Дуниковского и самого городского головы, весь металлический лист, приготовленный для кровли городской больницы, поели мыши. Уж тем более, великой удачей была начавшаяся незамедлительно война. Литерный из Петербурга еще ходил пару месяцев, но на перроне не было пляшущих погромщиков, а вскоре и сами мягкие вагоны сменились унылыми теплушками. А потом все запуталось и утонуло в неопределенности и бедах.
— Прелестно, Ядичка, — похвалил пан Кулонский, уловив паузу в бормотании жены, все еще листавшей снулую тетрадь. Пан Вуху, для разнообразия, летавший вокруг керосиновой лампы, сделал ручкой и отбыл, напоследок издевательски пожелав: «Желаю здравствовать, Антоний. До новых встреч… мгеге».
— Тебе правда понравилось, Тоничек?
— Очень. — покривил душой пан распорядитель и скомкано предложил, — пойдем спать, Ядичка? Завтра храм начинать. Работы много теперь у нас. Золотой век чай без забот не наступит.
Ночь заглядывала в окна, расталкивая суету декабрьских чудовищ, а пан Кулонский, лежа близ посапывающей жены, рассматривал тени бродящие по потолку и тосковал. И было ему настолько грустно и обидно за все про все, что перевернувшись на бок, он даже пару раз по-бабьи всхлипнул. Легче от этого не стало. Тьма, кутающая Город сгустилась над ним и градоначальник, наконец, уснул.
Глава 5. Ес ист ниманд да, Макс!
— Двери-то, двери ломать будем, пан распорядитель? — стройка кипела третий день. Табличка, со строгим обозначением «Участок» была перевернута и, на оборотной стороне ее белой краской намалевано новое название: «Храм Свободы» Причем сама надпись на маленький кусок металла не влезла, в силу чего буква Ы, залихватским росчерком гнездилась на штукатурке рядом. Пол в строении был вскрыт, а доски дружно растащены жителями по домам. Единственным нетронутым местом оставался небольшой кусок, над которым возвышался несгораемый шкаф покойного десятника Вуху: большое и неподъемное сооружение, судьбу которого еще надо было решить.
— Двери будем ломать, пан распорядитель? — повторил торговец сеном Мурзенко, заглядывая в чистые глаза согражданина Кулонского. В возведении нового, светлого дома участвовали все, за исключением доктора Смелы, заявившего делегатам через дверь, что он идет собирать камни.
— Да ну их, холодно буде, — возразил за молчавшего градоначальника путеец, орудовавший ломом. — Или как, согражданин распорядитель?
— Будет. — подтвердил Антоний Кулонский и мучительно подумал о двух мерах муки, сэкономленных на покраске. Предательские надписи «Полицейский архив» и «Надзиратель сыска», выгоревшие за многие года на темной дереве, будили мрачные размышления. — Картона надобно бы раздобыть, сограждане трудящиеся. Или бумажки, какой. Заклеить.
Получалось совсем неудобно. Главе представилось, как сияющие недавними будущими победами делегаты укоризненно взирают на него. А вокруг бушует апрель или что-то там с веселым весенним солнцем. Представилось также, как ведут его, облаченного почему-то в синий мундир, и Ядичка, любимая жена, читает перед гогочущим строем анархо-синдикалистов выстроенным в расстрельную шеренгу Бальмонта. Поежившись от всех этих видений, пан Антоний ощутимо приуныл.
— Так вот же бумажек этих… - пан Штычка, сгребавший мусор в углу, поднял целый ворох пожелтевших документов. На верхнем, крупным и аккуратным почерком десятника было выведено:
«… Еще, к вышеизложенному, имею доложить следующее:
По получении в городскую казну одной тысячи двухсот десяти рублей сорока копеек, назначением на устройство в Городе памятника «Страждущим инокам», оные деньги были присвоены паном головой Антонием Кулонским в полной мере. Работы ожиданием сентября произведены не были. На что мне доложил агент «Секретный конский яблок» нумер 14/5 бис.
Инженером путейцем Коломыйцем, сеются отношения, касательно центральной власти и Речи Посполитовой, кои подрывают и ведут к нарушению. О чем, был неоднократно предупрежден. По сегодняшнему дню отзывы о нем положительные. Дело же о пропаже шести шпал еще не раскрыто в силу непостижимых обстоятельств. Осмелюсь запросить более пристальное внимание.
Из неблагонадежного элемента в Городе, присовокупляю: флейтиста городского оркестра пана Штычку, имеющего чешские связи, через папашу его, покойного пана Матея, также бабку Вахорову. Та на прошлой неделе похвалялась четырнадцатью рублями, происхождением имеющих темным и путаным. Сама поясняет, что подкинули на порог. Дружбу означенная бабка водит с подозрительным революционно-криминальным элементом. Скупает краденые вещи. Племянник ее Ежи Ковальский занимается кражами, за что замечен и осужден в Лодзи на три года. Происхождением Ковальский ведет из мещан, по отцу, владельцу мелочной лавки. Настоящим временем в Городе ни в чем предосудительном наблюден не был, так как находится в Варшаве в окружной тюрьме.
А вышеозначенный пан Штычка гуляет по кабакам и рассказывает вральные истории за полицейских, нагнетает за неуважение к властям. Третьего дню был замечен пьяным у управы, где рассказывал, что в Варшаве у пана полицмейстера родился младеньчик с хвостиком. И что хвостик этот у всех полицейских теперь быть необходим. Прошу сообщить соответственность правомерности младеньчика, иначе буду заставлен приступить к мерам.
Также прошу выделить пятьдесят рублей на мероприятия по понятию духовности и общего настроя в городе….»
Старательные буквы покойного на этом обрывались, а музыкант нежно погладил их.
«Работал же человек! Тоже правду искал. Да загиб, царствие небесное, в поисках своих. Тяжело вот это вот, до правды докопаться, если по всему свету неправды много. Тут упорство надо иметь, и тщательное усердие. А где его взять, если человек слаб?». - подумал он, — «Но память то оставил. Обо всех память оставил. Старался то как, пан Вуху наш. Никого не забыл, ну может Мурзенко, или еще кого. Тут такие вещи
