Литературная Газета 6363 ( № 11 2012) - Литературка Литературная Газета

Итак, допустим, вы (немосквич и непитерец) абсолютно ничего не знаете о характере питерского жителя. А вам очень надо узнать нечто важное, от чего, скажем, может зависеть успех вашего бизнеса. Вот тут прямо с третьей страницы: "А ветер? Знаете, какой в Питере ветер? Что плохо лежит - всё унесёт. Поэтому у нас всё в городе лежит исключительно хорошо". Только вы обрадуетесь, что у питерцев всё хорошо лежит, как на пятой странице - бац - питерец открывает окно "[?]чтобы в его затхлую жизнь ворвался свежий невский ветер и унёс прочь всё, что плохо лежит. Но ветер почему-то презрительно крутит носом и наконец уносит несколько крупных купюр разного достоинства".

То есть доверять денег питерцу нельзя. Питер ужасен, да, да, да! Так, в нём в изобилии встречаются "Психи всех мастей, фрики всех пород, городские сумасшедшие из других городов и деревенские дурачки из окрест[?]ных деревень, непризнанные гении, талантливые безумцы".

Напугались? Ай, бросьте! Это не взаправду. Это всего лишь тонкий "девочковый" юмор. При комментариях такой "ржаки" обычно разражаются скобочками, чтобы стало понятно - это очень смешно. Игривый автор, дабы окончательно закрепить за собой звание записной острячки, сочиняет крайне мутную и многословную главу о торговле фуфельками и пухряками. Что это? Да неважно! Какой-то товар, который требуется продать. С продажей фуфелек питерец справляется из рук вон. Наногламурный пухряк у питерца тоже не пойдёт. Покупатели напуганы питерским продавцом настолько, что просто не в состоянии оценить даже нечто, скорее всего, очень нужное всякому продвинутому современному человеку. Посему, очевидно, в Питере следует искать духовной пищи и большой любви.

Если же вы как гипотетический деловой человек отправитесь в Москву после Питера, то будете приятно удивлены деловой хваткой москвича. Москвич - существо бегающее и снующее, помешанное на деньгах и гламуре. Москву он любит потребительски (но патриотизма не чужд). Там "[?]можно делать всё, что можно, а что нельзя - тоже можно, но по специальным расценкам". Деньги от москвича никуда не улетают. Они рядом с ним с самого рождения. Новенького москвича даже измеряют с помощью стодолларовых купюр. Вначале москвич в длину долларов четыреста. Потом он подрастает и начинает измерять себя сам с помощью тысячеевровой бумажки.

Вот вы, деловой человек, уже и радуетесь, и руки потираете, подъезжая к Москве. А она уже сверкает навстречу вам своими пёстрыми обитателями и гостями. В Москве в отличие от Питера безумцев и юродивых нет. В Москве "[?]всё яркое, летучее, редкое и недолговечное".

Если вы уже прихватили с собой тестовый груз фуфелек и пухряков, то, поймав стремительно пробегающего мимо москвича, доверьтесь ему. Он непременно носит в кармане мегафон, превышающий размер кармана в три раза. У него обязательно есть прилавок. Разложив там фуфельки, он достанет мегафон и продаст их очень быстро и так выгодно, что за последнюю фуфельку будут сражаться хозяйка подпольного элитного BDSM салона и садовод-новатор из ближнего зарубежья. Но! На наногламурный пухряк московского запала не хватит. Обломавшаяся на фуфельках публика не отважится на новую покупку, хотя пухряк, судя по всему, круче. Москвича постигнет неудача. Они с питерцем пожмут друг другу руки, ибо тут достигнут отрадного примирения.

Культурную пищу в Москве найти ещё можно. Но вот настоящую любовь значительно сложнее.

И вообще про любовь в "Новом поребрике" смутно и сумбурно. Про секс - да, есть. Про то, что питерец после хорошего секса поёт в душе (в тексте ударения нет, поэтому неясно, что имеется в виду - гигиена или духовность). Москвич поёт в лифте.

И примерно в таком духе умилений от разного рода дурацких поступков жителей обеих столиц выполнена книжечка удобного формата. Неплохой бумаги. С картинками такими смешными и очень иллюстративными. Художница тоже нашла свою милую манеру. И получилось вполне себе сиропно.

Поэтому если будете дарить такую книжечку кому-нибудь, то заверните в бумажку с непременным бантиком. Приложите открыточку с котиком. А дарить её вы сможете и в Москве, и в Питере (да и где угодно в принципе). Потому как москвич найдёт в ней стёб над питерцем, питерец - ухмылку над москвичом, а житель любого другого города порадуется, что в двух таких замечательных и зажравшихся городах так много дебилковатых, но, в сущности, добрых существ.

Если же вы (или одарённый вами человек) случайно забудете эту удобную книжку где-нибудь в поезде или автобусе, поликлинике или родильном доме, то не огорчайтесь. Пусть немного порадуются водители, машинисты, медсёстры и врачи. Порадуются-порадуются - и тоже забудут её где-нибудь.

Не на полку же книжную её ставить в самом деле[?]

Смерть длиною в жизнь

Смерть длиною в жизнь

ПРЕМЬЕРА

Кшиштоф Занусси в очередной раз убеждает нас в том, что жизнь - лишь смертельная болезнь, передающаяся половым путём. На этот раз в театральной форме - постановкой пьесы знаменитого провокатора Эжена Ионеско. Очередная, вот уже четвёртая подряд, премьера Театра на Таганке вносит разнообразие в премьерный репертуар этого сезона, разбавляя комедии размышлением на "единственно серьёзную" философскую тему.

Трагифарс "Король умирает" - это, как всегда бывает у Ионеско, экзистенциальное философствование на сцене, но решённое в духе Занусси, оно сделалось максимально сосредоточенным, лишившись горькой насмешливости француза. Сам Ионеско, утверждающий, что правда вымысла выше реальности, этот законченный формалист, разрушающий язык не только в лингвистическом, но и в художественном смысле этого слова, признавал свою позднюю пьесу в достаточной степени литературной. Больше не слышны со сцены многократные повторения и перечисления, девальвирующие слово, каламбуры, заставляющие зрителя порой волей-неволей прыснуть смехом, несмотря на трагичность происходящего. Увидевшая свет в феврале 1963 года пьеса сильно преобразилась в прочтении Занусси: во многом потеряна абсурдистская направленность как благодаря сокращению изначального текста, так и трактовке сценографии и костюмов, приближающей действие к нашей собственной повседневности. Кшиштоф Занусси оживляет Беранже, переодевая короля из красной мантии в современный деловой костюм, а вместо скипетра вручая ему мобильный телефон. Готический тронный зал заменяет подобие офиса. Здесь нет жанровой чистоты. Болезненно-нервозный "антитеатр" берёт себя в руки, укрощая свой порыв всё свести к пароксизму. Гротескная, почти карикатурная игра актёров заменяется глубоким драматизмом, вместо отстранения - вживание в образ, так смущавшее Ионеско. Исполняющий главную роль Валерий Золотухин признаётся, что ныряет в глубины, от которых самому страшно становится, каждый раз умирает на сцене сам за себя: ведь зритель-то пришёл посмотреть не на короля, а на Золотухина. И при всём этом трагический каркас пьесы остаётся, "онормаливаясь", так что страх смерти, пронизывающий всё существование героев, выходит из своей сказочности и нелепости прямо в зрительный зал, обретая плоть и кровь в неожиданно камерных монологах.

Казалось, что и сам Ионеско на этот раз прямолинейно воспринял поднятый вопрос, и сквозной персонаж Беранже, появлявшийся прежде в "Бескорыстном убийце", "Носороге" и "Воздушном пешеходе" как маленький, рассеянный, безвластный порой даже над своими настроениями человечек, теперь предстаёт уже совершенно лишённым комизма героем. Беранже I - устроитель государства, серьёзный деловой человек. В его руках находилась власть над народом, землёй, солнцем и стихиями, он был абсолютно уверен в себе, но и этот сильный правитель сталкивается с непреодолимым препятствием - смертью.

Собственно, эта тема и стала предметом полуторачасовой медитации героев на полупустой сцене Таганки. Из фатального несовпадения собственной королевской воли с мировой рождается трагический абсурд, вылившийся в размышления вслух. Брошенное в чужой и неприветливый мир сознание Беранже никак не может смириться с иррациональностью происходящего, бессмысленностью жизни, бесцельностью смерти. "О-о-о, зачем я родился, если родился не навсегда? Проклятые родители! Какая глупая, подлая шутка!" - вырывается у измученного короля. Экзистенциальные вопрошания ставят в тупик не только Беранже, но и зрителя. Из черноты с оттеняющим молчанием вдруг прямо в лоб произносятся отчаянные гипнотизирующие монологи короля. С последней надеждой он ищет спасения у своего народа, вглядываясь в нас с края сцены. Единственное звериное желание - желание жить, хотя бы даже с зубной болью, заставляет могущественного правителя унизиться и снизойти до толпы, ниже толпы. Но мольбы лишь отскакивают многократным эхом от холодных стен и столь же беспомощного зрителя.