Белый огонь - Пехов Алексей

Капюшона на голове у Сегу уже не было, и Пелл наконец-то разглядел его лицо. Бледно-серое, с пятнами начавшегося, но так и не продолжившегося разложения, отрезанным носом, губами, ушами, изрубленными кинжалом щеками и зеркальными глазами, невесть как уцелевшими на изуродованном кинжалом лице, и зеркальными глазами.

Пятнистый, теперь понимая, почему пламя горело синим и кто перед ним, заорал и отшатнулся. Споткнулся о табурет, растянулся на полу и тут же вскочил, чувствуя, что намокают штаны.

Шаутт шагнул к нему, сказав иным, многоголосым голосом, словно эхо:

– Некуда бежать.

И в этот момент между ними упало нечто.

Они оба уставились на эту непонятную бесформенную вещь, блеклую, с каплями крови, алой изнанкой и непонятными клочками. Забыв о демоне, находящемся от него всего в десяти ярдах, и без того шокированный бандит разглядел на странном материале рисунок – лисий хвост.

Перед ним была Шарлотта. А точнее, ее содранная кожа.

– Куда это ты собрался? Я вроде тебя не отпускала.

Нэ, как и прежде голышом, неспешно спускалась вниз, осторожно ступая большими ступнями, а ее птицы-татуировки жили своей жизнью, и тысячи глазок следили за незваными гостями так, что по спине побежали мурашки.

– Я… – проблеял Пятнистый, но старуха насмешливо хмыкнула.

– Ты? Ты тут лишний. Проваливай, пока я не передумала.

Дверь была все так же закрыта, и Пятнистый, которого не надо было просить дважды, кинулся мимо Нэ наверх, как можно дальше от страшного человека и нелюди.

Во рту было кисло. Пелл, давно избавившийся от остатка завтрака, мрачно сплюнул и вытер застрявшую в бороде слюну рукавом непонятно где успевшей порваться рубахи. Бандита мутило, он сам не понимал отчего, но тот ужас, что сковал его при появлении шаутта, липким комком застрял где-то в желудке и то и дело рвался наружу.

Пятнистый тихо застонал от подступающей дурноты, прислушиваясь к тому, что происходит внизу. Убежав сюда и спрятавшись в маленьком закутке, совершенно не казавшемся ему безопасным, он не слышал ничего. Не было ни грохота, ни молний, ни ужасного воя.

Если там, внизу, шел бой, то происходил он в абсолютной тишине.

Случившееся потрясло его. Безобидная старуха с бесконечной татуировкой, смерть Клота и Шарлотты, шаутт, прятавшийся в теле Сегу. Легенды ожили на его глазах, легенды зловещие, недружелюбные, и он не желал оставаться свидетелем дальнейших событий.

Шрев? Во тьму Шрева, Золотых и весь Ночной Клан! Пятнистый не собирался возвращаться и рассказывать о том, что здесь произошло. О нет. Он достаточно умен, чтобы этого не делать, и сейчас просчитывал, куда стоит бежать и насколько далеко такое место может быть от Пубира.

Прошло уже довольно много времени, но к нему так никто и не поднялся. Это могло означать что угодно. Например, и старуха и шаутт погибли. Или же кто-то один, а другой ушел. Или же… поджидает Пятнистого.

От последних мыслей у него мурашки пробежали по коже и вновь вернулась дурнота.

– Что ты как трусливая девка? – с яростью прошипел он себе под нос и, решив, что нельзя больше здесь торчать, ибо на одном месте он ничего не высидит, начал двигаться к выходу.

Теперь его заставлял потеть каждый звук, который он издавал. Слишком громкое дыхание, стук сердца, шорох одежды, шаги. Когда мимо распахнутого окна пролетел голубь, Пелл дернулся, локтем задел грязную чашку, и та противно звякнула. Он скрипнул зубами, полагая, что звон услышали на другом конце Пубира.

Замер, прислушиваясь, и простоял так больше минуты, но никто не пришел.

Лестница, вот ведь странность, всего лишь полчаса назад Пятнистый этого не замечал, скрипела при каждом шаге, и он молил ее заткнуться, помолчать хоть немного, не выдавать его.

Комната, в которой они встретили Нэ, разгромлена, а весь потолок испачкан кровью. Хотя прошло уже много времени с тех пор, рубиновые капли, тягуче, словно патока, продолжали падать с потолка, стуча по полу, столешнице, креслу и раздавленной ударом лютне.

В дальнем углу лежало нечто красное, голое, похожее не то на червя, не то на только что рожденного крысеныша. Тело Шарлотты.

На этаж ниже, потом еще. Нэ отсутствовала, впрочем, как и шаутт. На полу расползлось темное пятно, блестевшее, чем-то похожее на ртуть. Он никогда не видел такого, так что с опаской, по стеночке обошел, едва не наступив на содранную кожу, и оказался рядом с выходом.

За спиной тихо и странно булькнуло, бандит подскочил, хватаясь за нож, крутанулся и увидел, что красный, истекающий кровью обрубок, раньше бывший грозной сойкой, неуклюже ползет по ступеням.

Шарлотта издала горловой звук, словно желала исторгнуть из себя клубок змей, затем громко всхлипнула и проскулила:

– Помоги. Не бросай!

Он заколебался. Она все равно не жилец, даже со всеми своими способностями, живучестью и силой. Но ее плечи вздрагивали от слез, и ему не хватило жесткости, чтобы бросить умирающую.

Коря себя за это, Пятнистый вернулся назад и склонился над ней, стараясь скрыть отвращение.

– Эй. Я приведу помощь. – Он не решился коснуться открытой плоти. – Держись.

Ее рука цепким крабом вцепилась Пеллу в лодыжку, так сильно, что он вскрикнул от боли, пошатнулся и, чтобы не упасть назад, спиной, схватился за перила.

Шарлотта резко подняла голову, он увидел зеркальные глаза, а затем шаутт, успевший сбежать из тела Сегу и спрятавшийся в теле сойки, сказал:

– Ты уже очень мне помог.

Глава третья

ПЕС

В слезах пришла ученица к старой учительнице и, заплакав у нее на плече, сказала:

– Он обещал всегда быть со мной! Оставаться верным! Честным! И выполнять любые мои желания. Любить! Но он обманул меня! Бросил! Ушел к другой!

– Таков закон жизни, – утешила ее старуха, гладя по спине. – Некоторые люди уходят от нас. Кто-то раньше, а кто-то позже. Мы не всегда можем их остановить и вернуть. А порой и не должны этого делать.

– Я презираю жизнь! – в сердцах вскричала девушка.

– Ты еще слишком молода и не понимаешь ее красоты, – печально вздохнула старуха.

И ученица не понимала, плача днями и ночами. Жалея себя и ненавидя его. Но настал день, когда он ушел на ту сторону, и учительница вернула его своей ученице. Привела к ней и отдала в подарок.

– Он всегда будет с тобой, – сказала тзамас. – Останется верным. Честным. И станет выполнять любые твои желания.

– А любить? Любить он меня будет?

– Нет, Дакрас, – покачала головой старуха. – Мертвые не умеют любить. Лишь ненавидеть.

Рот был полон слюны, и Лавиани, не отрывая взгляда от своей цели, сплюнула, не преминув сказать:

– Рыба полосатая!

Гнездо, находящееся на высоком каменистом карнизе, манило ее, как только может манить золото жадин. До сумасшествия. До тряски. До навязчивой идеи.

Она знала, что там, в гнезде, ее ждут птичьи яйца. Можно сказать, рыдают несуществующими слезами, тоскуя без внимания сойки. И Лавиани, как человек сердобольный, собиралась выполнить их слезную мольбу и вытащить из гнезда.

Только-только светало, все вокруг было неярким, тусклым, словно засыпанным желтовато-серой пылью. Этот оттенок давала пустыня, и, стоя на самом гребне высокого бархана, сойка видела, как пока еще не злое солнце лениво швыряло спицы-лучи из-за горизонта.

До Мандариновых утесов оставалась пара часов, но туаре устали, и пришлось остановиться под защитой единственного на много лиг каменного утеса, даровавшего путникам благословенную тень.

– Рыба полосатая! – вновь пробормотала Лавиани, думая о том, как ее достало это проклятущее путешествие через мертвую Феннефат.

А на материке еще кто-то смеет жаловаться на Летос! Сойка с уверенностью могла сказать, что родной Нимад, место тихое, безопасное и невероятно приятное для любого, кто хоть когда-либо оказывался в Карифе и отходил на лигу от стен Эльвата.