Ачайваямская весна - Владимир Лебедев

— Пришли мы.

— Етти (так), — бесстрастно ответил дядя. — Зачем пришли? — спросил он после некоторого молчания.

— Около твоего стойбища кончается след моих оленей. — Чванство и высокомерие в голосе говорившего заставило Ахалькута сесть. Он быстро нащупал одежду и стал бесшумно натягивать ее. За ним молча следили расширенными от страха глазами жена дяди и его большие дочери.

— Может, ты, пришелец, покажешь мне их, — тонкая ирония прозвучала в дядином голосе.

— Не надо искать далеко. Вон, прямо против входа в твою ярангу следы моих оленей.

— Ты ошибся, пришелец, — голос дяди стал твердым, но вкрадчивым. — Это — след оленей моего племянника. Это ходили его прекрасные пестрые олени, которых он привел с торгового праздника. Если ты плохо видишь, то он может вылечить тебя копьем.

Ахалькут опять услышал, как со всех сторон яранги заскрипели шаги. Это пастухи вышли вооруженные, как договаривались раньше.

Молчание затянулось.

— О-ох, — не выдержав, вздохнула тетка и спрятала лицо в ладонях.

— Твой племянник увел моих оленей, — в словах уже не было прежней уверенности.

— Он взял их, а ты не мог отобрать их обратно… Сильнее тот, кому нельзя отомстить.

Ахалькут услышал, как в разных сторонах стукнуло железо о железо. Пастухи явно пришли не с пустыми руками.

— Твой племянник — хороший бегун, — вдруг раздался дребезжащий старческий голос (говорил кто-то из приезжих). — Наверное, нет равного по силе бегуна твоему племяннику. Мой сын не может так быстро бегать. Он предлагает бороться…

— Каждый борется как умеет…

— И-и, и-и, ты правильно говоришь. Мы пришли знакомиться с вами, ачайваямские люди, а не ссориться. Два самых лучших оленя не стоят того, чтобы люди ссорились…

— Тогда идите ко мне в ярангу, гости, — сказал дядя после мгновенной заминки… Забейте двух самых жирных холощеных быков, — это он уже сказал пастухам. — Надо хорошо угостить наших гостей.

Отец Ахалькута приехал с дедом только на следующий день. Он рассказывал, как радовались люди, когда силач с родичами вернулся без оленей. Люди приходили к отцу Ахалькута и говорили:

— Твой сын нас всех защитил. Мы всегда будем ему помогать.

— Теперь я могу спокойно идти к верхним людям, — сказал задумчиво отец Ахалькута. — Есть твердое сердце и крепкие руки, которые проводят меня к верхним людям.

Через два года отец умер. Ахалькут проводил его. Старик сам приставил к сердцу наконечник сыновьего копья. Оленное счастье не изменяло Ахалькуту. У него стало оленей в два, а может быть, и в три раза больше, чем у отца. Ахалькут уже не ходил каждый день в стадо — мужчин хватало, и беды пока обходили его стороной.

И еще одна зима началась хорошо. Богатый справили праздник — выльгынкоранмат — возвращения оленей осенью. Много забили оленчиков для шкур и мяса. Ушли довольными малооленные люди, которые пасли вместе с Ахалькутовым и свои стада…

Душа у старого чаучу была неспокойна, когда уехал от него сосед Эттувьи, который рассказал, что к нему приезжал мильгитан-гит — русский огненный человек. Он приехал совсем без товаров. Только с ним были местный русский каюр Антоска из Марково и его сын. Этот мильгитангит все расспрашивал, сколько людей у Эттувьи и сколько у него оленей. Все это он записывал на ровные тоненькие кожицы, которые амрыканкиси называют «пэпа» — бумага. Что такое записывать — Эттувьи и Ахалькут знали оба. Амрыканкиси (американские торговцы) так делали следы долгов чауку, когда те брали товар без расплаты мехами или оленями.

— Почему ты ставишь следы долгов, которых у меня нет? — спросил Эттувьи у мильгитангит. — Я же у тебя ничего не брал. Зачем, тебе нужны следы моих людей и моих оленей?

Антоска перевел вопрос русскому, тот долго отвечал. Потом Антоска по-чукотски объяснил, что делают «перепись» — у всех людей так, а не только у Эттувьи. И к Ахалькуту скоро придут.

Еще рассказал Эттувьи, что в Марково сделали приезжие таньгит (чужие люди) «культбач» — построили два дома, где лечат всех людей и держат детей, чтобы научить их записывать, как мильгитангит или амрыканкиси. Этот новый поселок приезжие люди называют «культ-база», а свои, с побережья, — «культбач». Приезжий мильгитангит сказал Эттувьи, что в «культбач» можно отдавать не только мальчиков, но и девочек.

— Ты как думаешь, — спросил Эттувьи, — это он про мою дочь Кутавнаут говорил?.. Зачем я буду этим русским свою дочь отдавать?.. Ей лучше за чаучу замуж идти. Она уже взрослая. Я хочу, чтобы к ней молодой чаучу посватался. У меня столько же оленей, сколько у тебя, Ахалькут. Когда я уйду к верхним людям, все мое стадо этой дочери останется, и ее детям, и зятю, который будет их хранить.

— У зятя свои олени могут быть, — хмуро промолвил Ахалькут. — А дети — все равно его будут…

Он понял, что сосед намекает на его младшего сына Вантуляна. Однако надо ему дать знать, что сыновья Ахалькута могут и без его оленей обойтись, но Ахалькут будет думать о возможной женитьбе сына. Не скажет утвердительно сразу, а просто еще подумает.

— Пускай и свои олени будут, — примирительно сказал Эттувьи. — Одна у меня дочь осталась. Хочу скорее, чтобы мои руки потрогали внуков… Пусть из семьи равных мне чаучу дочь мою возьмет, я тем людям сумэй (товарищем по женатым детям) буду…

После отъезда Эттувьи Ахалькуту стало тревожно. Жизнь менялась. Непонятное и чуждое пришло в тундру.

Вечером из стада вернулся старший сын Коян. Его лицо было мокро от пота. Коян притащил тушу теленка и сбросил ее с плеч возле самого входа. На немой вопрос отца он ответил:

— Плохо. Длиннохвостые пришли и зарезали десять важенок и одного теленка…

— Это нам стыдно, — произнес Ахалькут, помолчав, — могли вчера оленя забить, хвостатым их долю оставить. Теперь они за нашу жадность наказывают…

Коян повалился в своем пологе и мгновенно уснул, а старик все сидел и думал: «Может быть, келе (духи) разозлились на меня и посылают своих помощников — волков? Я никак не мешал келе…»

Старик вдруг ощутил, как внутри его проснулась какая-то тяжкая боль. Она очень редко мучила Ахалькута. Но каждый раз с этой болью приходила и мысль, которая выжимала из сухого тела испарину: «Может быть, келе уже едят меня?»

Русский, о котором говорил Эттувьи, приехал ночью. Его привез Антоска из Марково.

— Амто! — приветствовал Антоску чаучу, вышедший встретить гостей.

— Амто! — повторил мильгитангит, улыбаясь.

В яранге суетились женщины.

Старая жена Ахалькута раскраснелась, руководя женщинами.