До свидания, Сима - Станислав Буркин

Он рассказывал мне о своем родовом замке под чудесно выгнутой крышей с драконьими гребнями, обещал сделать меня его владычицей. Еще он якобы владел верфью и двумя рыбацкими деревнями. Врал, конечно. Я частенько расплачивалась за него в ресторане и снимала для нас дешевые номера в гостинице. Но однажды город окружили красные, и мой возлюбленный отправился на войну. Рассказывали, что когда его корпус попал в капкан краснознаменной конницы, он поднял свой самурайский меч и прокричал по-японски: «Да здравствует Раисасанна! Банзай!» Рубили его буденовцы молча затупившимися о немецкие танки шашками до тех пор, пока не осталась от бедного капитана Сикоцу Идзу одна требуха вперемежку с медалями и лохмотьями, да огромное трепещущее от любви сердце.

В общем, нам с папенькой пришлось возвращаться на родину. Вскоре мой бриллиантовый отец скончался на станции Приисковая от лихорадки и хронического недоедания. Тогда-то я и познакомилась с дядюшкой Румом, как я называла своего принца-старателя. Никакого белого коня, в отличие от покойного капитана, у него, конечно, не было, да и звали его на самом деле Румул Петрович Маркеев. Но что это был за мужчина! Боже, какие глаза! Какие ноги! Какие воспоминания! Мне и до сих пор кажется, что этот лихой человек лишь по ошибке оказался среди советских граждан того времени. Ибо на деле он принадлежал к числу тех неслабых духом мужчин, которые свирепствовали в кровавых морских предприятиях прошлого.

Я сразу же поняла, что с этим мужчиной мне будет что рассказать внукам и правнукам. Я даже боялась себе представить, скольких женщин он покорил своими голубыми, как Байкал, глазами, скольких удивил своими повадками и нравом, скольких придушил своими мускулистыми волосатыми ручищами. У меня оставалось от папы небольшое серебряное наследство из вилок, ножей и ложек, так что мы почти сразу же сыграли с ним скромную свадьбу. На третий год нашего счастливого супружества он пропал на две недели, а когда вернулся в наш уютный старательский вагончик, сказал с порога: «Теперь, старуха, одно из двух: либо мы умрем, либо будем богатыми!»

— Но, Ба, ты же была еще молодой?

— Это так говорят настоящие мужчины своим женщинам. Потому что, если мужчина настоящий, он не будет называть тебя «душенькой» или бросаться в какие-нибудь другие щенячьи нежности. Настоящий мужчина говорит коротко, ясно и всегда крепко держит тебя за задницу.

— И тебя он тоже крепко держал за задницу?

— Тоже. Но дядюшка Рум любил меня почти как вино и родину. Был он, кажется, молдаванином. Мы тогда занимались тем, что добывали авиационный металл из гнилых водоемов, куда побросали сбитые во время войны самолеты. Помню, стоишь босиком по пояс в рыжей воде и чувствуешь под ногами клепаное крыло. Мы жили в будках-вагончиках и называли себя гордо — амурские старатели. Как те, что просеивают песок в поисках золота. Среди нас не было робких, но дядюшка Рум был самым отчаянным.

Оказалось, те две недели, которые Рум пропадал, он пролежал в засаде, наблюдая за тем, как части НКВД разгружают бронированный вагон. Из вагона вытаскивали большие герметичные ящики, перекладывали их в грузовики и увозили в горы. Машины, натужно покряхтывая, закрученным ущельем взбирались к перевалу и останавливались в лесу у глубокого горного озера в сорока километрах от горняцкого городка. Солдаты разгружали кузова, отплывали на плоту и сбрасывали тяжкие железные короба в глубины озера. Страшная молва ходила в округе об этом озере. Говорили, что там водятся сонмы крупных рыб, но местные жители не то что рыбачить, подходить к нему не осмеливались. Дело в том, что во время войны рядом с озером находился лагерь для военнопленных солдат японской императорской армии. Там же их и хоронили, привязывая к истощенным маленьким телам тяжелые добытые ими же в каменоломнях глыбы. С тех пор озеро называли Красным, или, как в шутку прозвал его Рум, — Озеро Заходящего Солнца.

В итоге, легенды об этом озере настолько распространились в рабочих селениях забайкальских гор, что о нем даже появилось немало песен и другой лирики. И вот сейчас я спою тебе одну из печальных песен о Красном озере, — и закряхтела моя бабуся, как Марлен Дитрих в старости:

Средь долин, средь пыльных пастбищ,Под обрывом каменистым,Словно легким одеялом,Укрываясь слоем мглистым,Распростерлось горной линзойОзерцо воды хрустальной,Уводящей в сумрак бездныК усыпальнице печальной.

Помнят люди, что таятсяТам в подводном тихом мракеДесять тысяч юных братьев,Онемевших в вечном страхе…В плен ушедших с поля браниДух богини ОмикамиНа чужбине смерти предал,Мне старик о том поведал.

Как когда-то в ЗабайкальеЧеловечьими рекáмиВойск японских два мильонаНа рудник подгорный гнали,Шли шеренги строй за строем,Шли шеренги под конвоем,Углубляясь в катакомбы,Добывать уран для бомбы.

— Господи, Ба, — говорю, — ну почему у тебя кругом утопленники? Ты же знаешь!

— Подожди, не перебивай, слушай дальше. Кроме того, ходили еще легенды, что по ночам из глубин доносятся голоса грустного хорового пения и что его отзвуки растекаются по всему металлургическому бассейну.

На самолетном промысле нас было семей восемь-десять, то есть целая артель старателей из бывших горняков и перешедших на вольное поселение каторжников. Всех их Румул, после того как понял, что в одиночку ему не справиться, посвятил в свои планы. Стали думать и гадать, что же там в этих ящиках: химические отбросы, списанное оружие, маньчжурское золото? Споров было множество, пока Рум не сумел познакомиться с одним из железнодорожников и кое-что у него выведать. Ящики, оказывается, были набиты советскими денежными купонами. Почему их топят? Зачем их топят? — мы могли только догадываться. Предположений было несколько, но самым правдоподобным было то, что к моменту отмены карточного режима денег в Советском Союзе просто значительно перепечатали. И от греха подальше, может быть, опасаясь инфляции, решили увезти их как можно дальше и запрятать там, куда уж точно никто не сунется. Ну, а где же еще такое место, как не на дне Красного озера?

Но мой Румул был не из таких людей, которые боятся какой-то там армии узкоглазых утопленников. Он быстренько сколотил команду и со снаряжением отправился в горы к тому самому мрачному водоему.

На самом деле оказалось, что места на Красном озере на редкость живописные. Широкий и чистый водоем окружали лесистые склоны, местами у самого берега вырывались из трав красноватые скалы. В густом лиственном лесу было много голубики и другой ягоды. Мы делали из нее морс и брагу. Я собирала на горных склонах цветы и украшала ими нашу с супругом хижину. Запасов продовольствия, как нам казалось, у нас было предостаточно.

У нас был грузовик «Захар», кроме того, небольшой кран для подъема металлолома, самодельный подводный колокол и другое примитивное водолазное снаряжение. Местные нам говорили, что озеро это затопленный кратер вулкана и что там глубина просто невообразимая. Если начнешь погружаться, того и гляди все перевернется, как в песочных часах, и ты окажешься ближе к противоположной земной поверхности. Но Рум, ослепленный идеей обогащения, не предавал этим словам никакого значения.

Вскоре на берегу озера возникла целая колония из кладоискателей. Сюда были перевезены все наши лодки, мы сварили некое подобие баржи из самолетных корпусов, на которую водрузили нашу квадратную хижину и кран. Мы трудились не покладая рук около месяца, пока наконец не подняли на белый свет первый облепленный илом ящик. Его нашли случайно, почти у самого берега. Видимо, его обронили, не довезя на плоту до глубины. Но все равно, чтобы его вытянуть на поверхность, потребовалось немало сил и времени. Денег в нем должно было быть столько, сколько хватило бы на всех до седьмого колена. Устроен он был наподобие несгораемого шкафа, но не имел никакой замочной скважины или другой щели или отверстия.

Мы уже хотели устроить небольшую пирушку, но Рум сказал, что мы не должны расслабляться, пока не поднимем все остальные ящики.

— Наш человек трудился много недель, чтобы поднять со дна этот один, — галдели старатели. — Скорее мы присоединимся к япошкам на дне, чем одолеем еще хотя бы пять ящиков. У нас нет для этого ни средств, ни сил.

Но Рум был упрям. Один из старателей по прозвищу Серый, беглый каторжник, косоглазый, вороватого вида человек, усмехнулся и что-то шепнул своему товарищу.

Никто из нас на это не обратил внимания, но Рум был не из тех, кто упускает такие, казалось бы, мелочи.

После еще трех недель работы наши люди заметили в ущелье трех всадников НКВД, которые следили за нами через бинокли. Рум приказал продолжать работы, и мы возились в воде до тех пор, пока в спину нам не раздались выстрелы. Чекисты прятались в кустах на берегу. Мы ответили им несколькими выстрелами из ружья.