В любви, как на войне - Дарья Асламова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я знаю, что вам сегодня ничего не дали, – сказала она. – Про вас тут всякое болтают. Что слава у вас дурная и ведете вы себя так, как не следует женщине себя вести. Да только мне наплевать. Я считаю, что мы, женщины, должны помогать друг другу. Негоже вам спать в этом свинарнике с толпой мужиков, вы тут с ума сойдете. Есть у меня одно свободное купе, мы его держим в резерве на случай визита какого-нибудь важного гостя. Самое главное, вы там будете одна, сможете раздеться и выспаться. Я и белье вам дам, и свечи.
Бывают же на свете такие хорошие люди!
Я чудесно устроилась, насколько это было возможно в здешних условиях. И сначала мне нравилось, что все друг друга знают, и от этого очень весело и приятно. И много отличных собутыльников. И эта непринужденность в обращении, которая свойственна большинству журналистов. И можно не-Плохо провести время, если, конечно, умеешь отличать шутку от оскорбления и не обижаться, когда на тебя что-нибудь проливают или прожигают тебе ^ сигаретой.
Только работать невозможно. Журналистов возят маленькими официальными табунчиками под строгим присмотром цензоров, которые желают контролировать всю информацию, поступающую в прессу. Так нас отвезли в аэропорт Грозного, где перед 23 февраля устроили парад. Почему заранее? Да потому что боялись террористических актов в День Советской Армии.
Это было эффектное зрелище. С неба спустились на вертолетах Рушайло, Ястржембский и прочие важные шишки. Под музыку духового оркестра бравые омоновцы печатали шаг. Можно было прослезиться, когда героев награждали официальные лица.
Рушайло был очень хорош в военной форме и фуражке. Почти красавец.
Пришел черед награждения именными часами чеченцев, бойцов Гантемирова, и тут случился конфуз. Гантемировцев вызывали по фамилиям по списку.
– Мурсалиев! – прокричал один из помощников Рушайло.
Тишина. Снова выкрик:
– Мурсалиев!
Нет ответа. Негромкий голос из толпы:
– Переметнулся на другую сторону.
Народ захихикал, стараясь держаться в рамках пристойности. Рушайло сам улыбался уголками губ. Уж больно комичной была реплика.
После парада награжденные бросились фотографироваться на память с большими людьми. Чеченцам было начхать на московских гостей, а может, они просто не знали, кто это такие. Зато они окружили меня плотной стеной, и один из них, скаля в улыбке золотые зубы, ткнул в меня пальцем и сказал:
– Вот с этой хотим сфотографироваться! Я залепетала что-то вроде:
– Да пожалуйста-пожалуйста! Журналисты делали снимки, ухмыляясь так, что стало худо. Я чувствовала себя белой овечкой в стаде волков. А ехидный Олег заметил:
– Ну, все. Теперь пошлют твоей маме в Хабаровск фотографию с надписью "Ваша дочь у нас. Готовьте деньги на выкуп".
– Дурацкие шутки! – рассердилась я и пребольно ударила его в бок.
После праздника мы на вертолетах вернулись в Ханкалу, в наш вагончик. Вечером мы, как всегда, пили и не знали, что над нами собирается гроза. Было очень душевно, потому что на смену старой группе НТВ приехала новая и привезла собой ящик водки. И оператор, у которого было сразу две клички Че Гевара и Беспредельский, очень мило напился и все время уговаривал меня стать крестной матерью его ребенку. Он так наклюкался, что общим решением постановили: "Этому коню сена больше не давать".
В разгар веселья явился мрачный начальник пресс-центра в Ханкале и заявил:
– Вы трое! – он указал на Олега, Витю и меня. – Завтра вы возвращаетесь в Моздок.
– Это с какой стати? – удивилась я.
– Вы приехали неорганизованно.
– Чего-чего? Неорганизованно? Что это значит?* нас официальные аккредитации, и мы представляем разные издания. Мы и так организовались сами по себе в группу.
Я тут ни при чем. Есть распоряжение из пресс- в Моздоке.
– Ах, вот как!
Я ни минуты не сомневалась, что все дело во мне. Ребят убирают заодно, для приличия, чтобы! нельзя было придраться. Они там, в Моздоке, пронюхали наконец, что мы нелегально прорвались в Чечню. И теперь пресс-центр в ярости, что ужасная! Дарья Асламова, эта шлюха насилует армию и разлагает ее изнутри.
Дебилы. Как я ненавижу эту породу тыловых крыс в погонах, которые зарабатывают себе боевые ордена, ничем не рискуя, с формулировкой за "предотвращение утечки информации в прессу", которые живут по принципу "как бы чего! не вышло". Война – это питательный бульон для микробов такого рода.
Но ничего у них не выйдет. Скорее рак на горе свистнет и рыба запоет, чем я буду плясать под чужую дудку. Я не принадлежу к числу людей, которых легко обескуражить, и я достаточно пьяна, чтобы не церемониться.
– Вот что, – сказала я, переведя дух. – Вы может быть, завтра и поедете в Моздок, я лично не собираюсь. Я поеду тогда, когда закончу свою работу и когда мне это будет угодно.
– Вы не можете здесь остаться.
– Это что, депортация?
– Я бы на вашем месте не стал бы употреблять ¦ такие выражения.
– Но именно так это и называется – депортация трех журналистов ведущих изданий страны. Как вы это еще объясните? Вы думаете, мы будем молчать? Если вы решите вывезти меня на вертолете, вам придется нести меня к нему на руках, потому что двигаться я не собираюсь. А еще попрошу ребят из НТВ заснять это на камеру. Как вам это понравится? И что там у нас насчет свободы слова?
В любви, как на войне – У нас в вагоне мест не хватает.
– Для всех остальных хватает, а для нас нет? Имейте в виду, вы сейчас разговариваете не с дрянной девчонкой Дарьей Асламовой, а с корреспондентом "Комсомольской правды". И оскорбление вы наносите не мне, а газете.
Мы еще долго пререкались в сгущающейся темноте вагона. Под конец шумного спора начальник пресс-центра заявил: "Я все сказал". Сказал, как отрезал. Развернулся и вышел. (Наверное, кто-то ему объяснил, что настоящие военные уходят именно так.)После его ухода начался треп с водкой пополам, перекуры в тамбуре, какие-то перешептывания по углам, кто-то кого-то просит выйти на минутку, в общем, вся та муть, которая сопровождает любой скандал. Я легла спать с тяжелым ощущением, как будто у меня на груди сидит крыса, толстая и хитрая, с длинным шершавым хвостом и маленькими умными глазками. И нужно выпить немало водки, чтобы эта крыса ушла.
Я лежала и думала, почему всегда так бывает, что я при всем своем простодушии и неумении хитрить вечно оказываюсь втянутой в водоворот странных, изнурительных скандалов без всякого повода с моей стороны. Чертовщина какая-то!
Утром нам сказали, что мы можем остаться еще на два дня, и я не преминула заметить, что я-то останусь на столько, на сколько захочу. Но уже и так было ясно, что нас решили не трогать.
По отдельным репликам моих товарищей я поняла, что ночью что-то произошло, касающееся меня, но все стесняются сказать и отводят глаза. Когда я приперла их к стенке, выяснилось, что виной всему маленький очкастый репортер по кличке Джавдет, человек худой, хилый, умученный беспокойны" характером и собственными мелкими интригами, ядовитым, как жало скорпиона, языком.
Ночью, когда почти все в вагоне спали, Джавдет подошел к Олегу и тихо спросил:
– Слушай, ты с ней трахаешься?
– Нет, – ответил удивленный Олег.
– Знаешь, старик, проблема в ней, а не в вас. На нее в пресс-центре имеют зуб. Я мог бы все уладить. Если ты поможешь мне ее трахнуть, я договорюсь, и она уедет, а вы останетесь. Никто вас не тронет. v Можно себе представить, как далеко послал его Олег!
Меня передернуло от омерзения. Что за рыскающий мелкий подлец этот Джавдет! Я была мрачнее тучи. Как все скверно! Если я не отделаю этого поганца, то себя уважать не буду.
В вагоне с утра не было электричества, и я ушла пить чай к съемочной группе РТР, которые жили в отдельном вагончике и имели собственный генератор. И там, как нарочно, натолкнулась на Джавдета. Он был, как всегда, вызывающе нахален, агрессивен и с тяжкого похмелья. Но видно, что-то грызло его, потому что глаза у него бегали больше обычного.
Помимо журналистов в вагончике сидел какой-то веселый военный чин.
– Да бросьте вы чай! – сказал он мне. – Давайте лучше водки выпьем. У нас и закуска имеется.
Он открыл маленькую кастрюльку, где лежала вчерашняя посеревшая холодная картошка, посыпанная мелкой солью.
– Ладно, – согласилась я. – Водка с утра не помешает.
Вояка разлил водки на пятерых, все взяли стаканы, и тут я сказала, посмотрев на Джавдета:
– А с этим подонком я водку пить не буду. Несколько секунд все молчали.
– Ты что, совсем офигела? – сказал Джавдет.
– Да пошел ты!
Я не была настроена ломать комедию вежливости.
– Ты отлично знаешь, о чем я говорю!
Судя по всеобщему молчанию, остальные тоже отлично знали.
– Что ты себе вообразила! – закричал Джавдет.
И тут я стала употреблять такие выражения, которые никогда не повторю перед дочерью. Все то дурное и злое, что копилось во мне со вчерашнего вечера, вылилось разом, принеся мне огромное облегчение. Джавдет находился прямо в фокусе моего докрасна раскаленного гнева. Я не пай-девочка и не ангел, пора бы всем это усвоить. Если меня обижают, я позволяю себе быть девкой и не стесняться. А подонков я встречала и почище. У меня богатый опыт.
