Терри на ограде - Бернард Эшли

— Ага…

— За транзисторы хорошую монету дадут, их сбыть проще простого. Ну, а про остальное не знаю. Всем будет на сигареты на месячишко-другой, да и мне самому монета во как нужна…

— Ага. Здорово сообразил, Лес.

Опять помолчали, и Терри, хоть был он и ошарашен и возмущен, что его запутали в такую историю, не посмел раскрыть рот. Он вдруг понял — думают они сейчас именно о нем.

— Про него, что ль, мозгуете? Так он у нас увязнет как миленький. На дело с нами пойдет, только долю не получит. — Он обернулся, глянул в широко раскрытые, испуганные глаза Терри: — Тогда уж ничего ты не сможешь, ясно? Никто тебе не поверит, скажут, ты с нами заодно был. Твое слово против пятерых. И против вот этого! — Перед глазами Терри опять блеснул нож. — Где живешь, мы знаем, попробуй только вякни — располосуем. — У Терри лицо было перепуганное, но Лес решил окончательно его добить. Он вдруг закинул голову назад, дернул вниз свой грязный ворот. — Вот как мы тебя взрежем! — Точно широкая белая резинка с лиловатым рубцом посередине, горло пересекал длинный шрам, настоящий хирургический шов со стежками, от которого начиналась заново выросшая кожа. — Еще похуже! Портрет попорчу!

Терри молчал. Ни одно слово не шло на ум, да и все равно голос бы изменил. Только громко, торопливо стучало сердце. Молчание длилось долгое, нестерпимое, и вдруг Мика прорвало:

— Это его так мамаша. Верно, Лес?

Лес медленно повернул голову, смерил выскочку Мика ненавидящим взглядом. Он был на два года старше Мика и не желал давать ему волю.

— Это ни при чем! — сказал он, уставясь на Мика своими змеиными глазками, сказал негромко, без всякого выражения, давал понять, что тон здесь пока задает он.

— Ясное дело ни при чем, — мудро согласился Мик. — Просто пускай Чушка знает, тебя голыми руками не возьмешь…

Лес все глядел на Мика, и взгляд его говорил, что тот чуть-чуть не схлопотал удар ножом.

— Да, — наконец вымолвил он, — голыми руками меня не возьмешь.

— Ясно, — подхватил Мик, желая поскорей перескочить барьер, который сам же по дурости и воздвиг. — Значит, заметано. Топаем на Фокс-хилл за приемничками…

— Ага.

— И колокольчики прихватим, — прибавил черный мальчишка.

Но теперь это уже никого не насмешило.

5

От строительного участка путь Хармеров лежал опять через Фокс-хилл, мимо той самой школы, в объезд узких улочек с недавно введенным односторонним движением, к шоссе, что отделяло пустошь от викторианских вилл.

Путь этот вел и мимо бакалеи дяди Чарли на углу, и так как на долгий объезд Джекова упрямства не хватило бы, он был рад, что за пеленой дождя можно проехать незамеченными. Большой «ровер» дяди Чарли стоял на улице у обочины, словно океанский лайнер среди буксиров, но сквозь витрину с надписью «Сегодня со скидкой!» старика видно не было.

Машин на шоссе уже поубавилось, и Хармеры очень быстро проехали вдоль пустоши и обогнули лощину. Глэдис поминутно вытирала ветровое стекло ветошью, пристально вглядывалась в пустоту. Ни души, под деревьями лишь вымокший сор, эстрада — безжизненный каркас.

— Нету его здесь, Джек, я знаю, нету. (Джек сердито крякнул.) Может, он уже давно дома…

Джек опять крякнул, глаза болели: ведь приходилось все время вглядываться сквозь дождь и в дорогу, и в подъезды домов справа.

Дождь лил, не ослабевая, как весь последний час, но гром и молния не столько обрушивались на землю, сколько будто перекидывались мячом по небу, и Глэдис очень хотелось сказать, что лучше бы им ехать домой и ждать, конечно же, Терри где-то прячется от грозы, а потом вылезет и вернется. Все эти поиски вдруг показались ей глуповатыми и никчемными — чувство такое, как было однажды, когда она сломя голову неслась к автобусу, а он потом простоял на конечной остановке еще минут десять. Все смотрели и сочувственно улыбались, а сами наверняка считали ее дурой. Гроза проходит, вполне можно ехать домой и там его ждать. Но только она приоткрыла рот, хотела заговорить, как над пустошью вспыхнул слепяще яркий свет, и сразу же грохнуло, качнуло машину силой электрического разряда. Молния, видно, ударила совсем рядом. Это напомнило Глэдис войну. Выл такой случай: все думали, что самолеты уже улетели, и тут взорвалась запоздалая бомба.

— Ой, а я думала, гроза уже проходит!…

Джек опять только крякнул. Иной раз мысли так бегут, не поспеваешь выразить их словами. Он остановил машину, нахмурясь, стал вглядываться между бегающими по стеклу «дворниками». Вся эта история ему совсем не нравится. Какая-то опасность нависла над ними, и опять в нем проснулся давний страх: страшно, что в какую-то роковую минуту семья окажется разделена и не сможет он всех защитить и утешить. Ужасное это чувство, и у него тоскливо засосало под ложечкой. Сейчас, в грозу, когда опасность выражалась в тысячах вольт, разряжающихся над головой, он хотел бы крепко прижать к себе все свое семейство и так оградить от опасности.

— Давай заглянем к твоей матери и к дяде Чарли, — сказала Глэдис. — Но сто против одного, что он спокойно сидит где-нибудь под крышей.

Последний могучий удар, прогремевший над пустошью, убедил Леса, что он не ошибся в расчетах. Он грубо тащил Терри через переполненные водой сточные канавы и уверен был — сегодня вечером вряд ли кто-нибудь станет слоняться вокруг Фокс-хилла, выслеживая бандитов. Никто и носу на улицу не высунет, все разумные люди либо знай себе дремлют перед телевизором, либо выпивают у стойки.

Теперь, в пути, мальчишки помалкивали. Если б до того, как было решено устроить налет на школу, кто-нибудь прикрикнул на них, они наподдали бы этому в черной рубашке, обложили его как следует и отпустили, а сами разбежались. Но теперь, когда ему известно, что они задумали, — а в случае неудачи, они лишатся многого, — им совсем не хотелось обращать на себя внимание. Прежде только Лес знал, чего хочет, теперь это знали все, и от всех зависел успех затеи. Если что-то не заладится, она может им и наскучить, но пока все заодно с Лесом. Кроме Терри. Шершавые пальцы Леса тисками сжимают его руку выше локтя, заставляя шагать быстрей под проливным дождем, со всех сторон его окружает молчащая шайка, и мучит стыд и недобрые предчувствия, как бывало, когда вместе с другими ребятами он потешался над отцом или матерью. Ворваться в свою школу, мокрыми ногами наследить в кабинете мистера Маршалла, украсть транзисторы и кассеты — это ужас, какой-то дурной сон, в который невозможно поверить, даже когда он тебе снится. Как слиняла, какой пустяковой кажется теперь и ссора с Трейси, и стычка с мамой.

Обычно, в какой переплет ни попадешь, всегда можно что-нибудь придумать: попросить прощения, или скопить денег и потом купить то, что разбил, или склеить, или на час убраться с глаз долой. Теперь же выхода нет, и как бы потом все ни повернулось, что бы он ни сказал папе, все равно придется отвечать либо перед мистером Маршаллом и перед законом, либо перед Лесом, а у Леса нож. Папа, может, еще и поверит ему, а уж больше, конечно, никто. Мистер Эванс, правда, относится к нему неплохо, но уж никак не числит его в примерных, не из тех он учеников, которых все учителя прочат в старосты. А мистер Маршалл вообще едва его знает. Мистер Маршалл наверняка будет считаться только с фактами и даже не подумает прислушаться к объяснениям Терри.

Терри взвешивал все это в уме, пока его вели по зеркальным, от дождя тротуарам, и понял, выхода нет, одна надежда, что налет пройдет успешно и они потом благополучно улизнут. Эти ребята, по крайней мере, знают, чего хотят. Они, может, и подонки, но свое дело знают. Да, уж наверно, им все удастся, и тогда можно будет обо всем забыть, выбросить эту историю из головы и снова стать самим собой. Он, кажется, сумел себя убедить. Если так на это посмотреть, другого пути у него и вправду нет. Да, хватит, у него есть полное право не мучиться угрызениями совести, теперь надо обдумать, как действовать. И Терри стал соображать, где что в школе расположено, где стоит домик сторожа, как понезаметней пробраться на школьный двор и проникнуть в здание. Представил самый верный путь в кабинет директора — чтобы поменьше дверей оказалось на пути, представил белый шкаф, в котором, он знал, хранятся транзисторы. Теперь голова у него работала совсем как у соучастника, и он чуть не заговорил с ними. Но вовремя вспомнил их правило: на ходу — молчок. Итак, в эти самые трудные минуты своей жизни, под проливным дождем, на унылых безлюдных улицах, он уже готов был переступить границу между «мы» и «они» — между теми, кто окружал его в прежнем законопослушном существовании, и теми, кого дядя Чарли называл преступным миром. Голова все еще трещала и рука болела, и он уговаривал себя, что угрызения совести ему сейчас не помогут. Он закрыл глаза и вздохнул. Видно, во всем рано или поздно волей-неволей делаешь первый шаг.