Освобождение беллетриста Р - Валерий Сегаль

Я вышел из ресторана изрядно охмелевшим с определенным ощущением, что меньше всего я хочу вновь оказаться в постели с Корой, а больше всего -- еще выпить. Для последнего в "Замке короля Артура" имелись все условия. Мы отправились играть в рулетку -- играл я, а Кора стояла сзади -- и я поминутно "добавлял", а она злилась, и я злился на нее и на себя, но не мог ничего с собой поделать. Одним словом, к полудню я был "готов". Как комментировал подобные ситуации покойный Гамбринус (иронично поглядывая на нас, студентов, из под своих кустистых, как у Президента, бровей): "С утра выпил -- весь день свободен".

События того дня я помню смутно. Мы обедали с водкой в соседнем отеле, после чего Кора "выгуливала" меня на морском берегу. Помнится я еще где-то пил пиво, а потом у меня болела голова, и двоились предметы перед глазами. Засыпал я вновь под "музыку Мерлина" -- видно Коре она тоже нравилась -- и даже помню, как подумал, что надо бы все-таки сходить на его шоу.

Проснулся я на другое утро в том "безобидном" (можно было ожидать худшего) состоянии, когда очень хочется пива, и когда -- я знал это по опыту -- сей благородный напиток особенно хорошо усваивается организмом. В номере звучала все та же музыка -- Кора уже проснулась и включила телевизор. Увидев, что я зашевелился, она уставилась на меня вопросительно и недовольно; затем в ироничной манере осведомилась насчет наших планов на сегодня ("Кто-то обещал сводить меня на Мерлина"). "Сначала пиво, -- отвечал я и тут же, уловив ее нараставшее возмущение, поспешил добавить: -- Кассы, торгующие билетами на шоу, все равно открываются лишь в полдень".

В стильном пивном баре (излишне говорить, что это было в "Европе") я залпом выпил две кружки, после чего заказал третью и -- конечно же! --дюжину устриц. Мое пересохшее за ночь нутро впитывало пиво, словно губка. Я выпил еще кружку, полил устрицы острым соусом и вновь подозвал бармена. Тут Кора взбеленилась и заявила, что я могу отдыхать, как мне вздумается, она же пойдет погуляет, посмотрит другие казино. Я испытал нечто даже вроде облегчения, возражать не стал, спросил только -- есть ли у нее деньги. Она ничего не ответила и ушла.

Я чувствовал себя последней свиньей. Мне было стыдно перед самим собой за то облегчение, которое я испытал при уходе Коры. Надо уметь всегда оставаться джентльменом, подумал я. Надо, но порой очень не хочется.

Я выпил еще две кружки и вернулся в свой номер. Я ощущал настоятельную потребность выспаться, но все же собрался с силами и, прежде чем лечь, порылся в телефонной книге и заказал два билета на вечернее шоу Мерлина.

Спал я долго, а когда проснулся -- в вполне, кстати, удовлетворительном состоянии -- часы показывали шесть. Кора еще не возвращалась, и я начал тревожиться. Впрочем, времени до шоу еще оставалось достаточно, и я решил пока принять ванну, а затем спуститься в бар, чтобы взбодриться рюмкой коньяку. Стоя под душем, я напевал вьевшуюся в память "волшебную мелодию" и вспоминал фокусы Мерлина. Я чувствовал себя последней скотиной и думал о Коре не без нежности. Возможно, это был похмельный синдром.

Когда я вышел из ванной, Кора была уже в номере и собирала свои вещи.

-- Отдай мне, пожалуйста, мой билет на самолет, -- потребовала она.

-- Кора я взял билеты на вечернее шоу, -- сказал я глупо и растерянно.

Она не ответила и продолжала упаковывать свою необъятную сумку. Вид у нее был удовлетворенный и победоносный. По всему чувствовалось, что она нашла себе нового партнера и переселялась к нему в номер. Я отдал ей авиабилет.

Когда он ушла, я позвонил в roomcervice и попросил кофе, пирожных и бутылку коньяку. Еще я подумал, что неплохо бы завтра же поменять авиабилет, чтобы не лететь обратно вместе с Корой.

Я определенно пребывал в расстроенных чувствах, хотя еще несколькими часами ранее не знал как отделаться от Коры. Теперь же больная совесть не давала мне покоя. Я перебирал в уме все недостатки Коры, напоминал себе, как еще два дня тому назад пришел к выводу, что она мне не пара. Ничего не помогало; меня не покидало ощущение вины и тревоги; стоило Коре уйти, как моя любовь к ней вспыхнула с новой силой, если только можно столь благородно охарактеризовать одолевавшие меня чувства.

В следующие два часа я выпил почти весь коньяк и отправился на шоу.

Я спустился в казино (вход в театр Мерлина расположен там же) за четверть часа до начала представления и присел пока поиграть в покер. Одновременно, я попробовал поприставать к грациозной чернокожей красавице (с лишним-то билетом на шоу!), но она отшатнулась от меня, как от прокаженного; вид я имел, скорее всего, ужасный.

Проиграв несколько монет, я прошел в зрительный зал, занял свое место за столиком прямо перед сценой; грустно взглянув на пустой соседний стул, заказал рюмку коньяку. Вот эта-то рюмка, по-видимому, меня и скосила. А может, меня разморило в полумраке душного зала. Так или иначе, дальнейшие события я помню не слишком отчетливо.

Мерлин парил над сценой, распиливал себя пополам, целовался с девушками, подносившими ему цветы, а я поминутно заказывал себе еще коньяку и пребывал в том состоянии опьянения, которому свойственны восторженность и отсутствие желания ее скрывать; мне все нравилось, я улыбался незнакомым людям, кивая им головой в сторону сцены, и одновременно -- помню это, хотя и смутно -- с нетерпением ждал своего излюбленного чуда.

Оно не преминуло свершиться -- оно свершалось здесь каждый вечер; на сцену вышла женщина в черном, расписанном звездами халате, заиграла моя любимая мелодия, и легким мановением руки Мерлин выбросил женщину в никуда, обратил ее в ничто, а мгновенье спустя уже улыбался и кланялся, небрежно накинув пустой халат себе на плечо. Зал взорвался аплодисментами, как взрывался после каждого номера; для всех это был рядовой фокус, далеко не самый яркий в программе, и только я почему-то внушил себе особое к нему отношение. Теперь уже невозможно объяснить причину -- все могло сложиться по-иному -- но в силу странного стечения обстоятельств именно этот фокус вызывал у меня особое чувство восторга. Быть может, тому имелись и объективные предпосылки -- гармония музыки, женской грации, изящества иллюзиониста, простоты средств (да-да, всего лишь неизвестная мне игра света и тени, не более); но скорее всего моя слабость к этому маленькому чуду Мерлина носила случайный характер.

Повторюсь: события того вечера сохранились в моей памяти не слишком отчетливо -- что-то лучше, что-то хуже. Словно в ярком цветном сне помню, что как только Мерлин начал кланяться, я выпил новую стопку и неистово заорал: "Браво!". Мой крик не утонул в шуме аплодисментов; с улыбкой всесильного мага, вызывающе поглядывая на меня, Мерлин поведал залу, что другой женщины у него нет, а потому он сможет повторить последний номер лишь в случае, если кто-нибудь из гостей согласится выступить ассистентом. Он явно меня провоцировал, кое-где в зале раздались надсадные смешки; меня это задело, и пошатываясь я поднялся на сцену.