Свидетель или история поиска - Джон Годолфин Беннетт

вернуться в Англию, чтобы о ней смогли позаботиться. Я не удерживал ее. Она занимала чересчур мало места в моей жизни. И тогда, и еще более сейчас мне думается, что единственной истинной причиной нашего брака было предопределение, что она должна родить ребенка, а я должен стать его отцом. Вот та единственная связь, которая была между нами, связь очень сильная, и я верю, что ни жизнь, ни смерть не могут ее разрушить.

Когда Эвелин уехала в Англию, я регулярно, два-три раза в неделю, писал ей. Эти письма сохранились, и, перечитывая их теперь, я вижу, насколько я был эгоистичным и непонимающим. Письма полны жалоб на собственную усталость и отягощенность заботами. Выражения любви и симпатии, но полное отсутствие понимания того, что переживает женщина, когда носит первого ребенка. Наша дочь родилась 18 августа 1920 года. Практически тотчас же я ощутил полнейшую невозможность продолжать писать домой. Англия, семья, жена и дочь принадлежали одному миру, а я — другому. Мои письма стали редкими и вымученными.

После долгих колебаний и очень смущаясь, я завел интрижку с армянской девушкой. Начал я и пить, временами довольно сильно. Все, что меня действительно заботило, моя работа, и даже субботние регби постепенно я стал посещать все реже и вскоре совсем забросил. Я словно бы слишком круто вел машину и не знал, куда направляюсь.

Чтобы проиллюстрировать то постоянное давление, которое я испытывал, опишу события 20 марта 1920 года. Моя жена недавно уехала в Англию и я устроил себе постель прямо в конторе, чтобы работать ночью.

В это время турецкая палата депутатов, избранных под надзором союзников с очевидной целью придать вес незаконному Севрскому договору, заседала в Константинополе. Мустафа Кемаль-паша сколотил сильную армию, но союзники были далеки от осознания его силы. В этот момент совершилась чудовищная ошибка. Палата депутатов постепенно почувствовала себя уверенней и открыто критиковала правительство Дамад Ферид-паши за его раболепное отношение к грекам, вторгшимся в Малую Азию и на Ближний Восток. Дебаты, возникшие вокруг этого, были необходимы для выхода накопившегося возмущения турков, и при мудром руководстве палата депутатов могла перекинуть мостик между султаном и его правительством в Константинополе и Мустафой Кемалем и его армией.

Вместо этого в критический момент было принято паническое решение арестовать всех депутатов и интернировать их на Мальту. Я получил совершенно секретное уведомление об этом решении, согласно которому операция должна была быть проведена не полицией союзников, а армейскими подразделениями в форме. Дома членов парламента следовало окружить в четыре утра 20 марта, а ордер на арест предъявить на пороге.

Нелепость этой процедуры была очевидна, и не только мне. Я доложил в штаб разведки, что само устройство турецких домов с их сералем и гаремом позволят депутату с легкостью ускользнуть через тайный выход, непременно присутствующий в гареме, и оставить армию в дураках. Должен пояснить, что британцы несли ответственность за Пера, Галату и северное побережье Босфора, французы — за Истамбул и морское побережье Мармары, а итальянцы — за азиатскую сторону, поэтому на нас приходилась основная часть операции, поскольку большинство депутатов жили в нашем округе.

Единственной реакцией на все мои предупреждения оказалось распоряжение, чтобы за домами было установлено секретное наблюдение людьми в штатском и военными. В моем распоряжении находилось не более десяти верных агентов, тогда как количество депутатов составляло сто двадцать человек. Эта нерешаемая задача была выполнена моим наиболее верным агентом, храбрым и преданным армянским джентльменом, которого я буду называть мистер П. Он предложил предоставить в мое распоряжение ресурсы армянского тайного общества, наводящего ужас — Дашмак Зутиум. По крайней мере три сотни членов Дашмак были привлечены к наблюдению за турецкими депутатами утром 20 марта.

Всю ночь я провел в своей конторе, а с четырех утра начали поступать сообщения моих агентов о полнейшем провале операции: арестовано восемь добровольно сдавшихся депутатов; остальные спрятались. Я был спокоен и ничего не предпринимал.

В восемь утра пришел срочный запрос из ставки. Могу ли я взять на себя аресты нескольких, к сожалению, скрывшихся депутатов? Я спросил, сколько из них в действительности находятся в руках властей, и получил ответ: «Около десяти». Я обратился за помощью в полицию союзников. Мне было известно, что мой друг Бернард Рикатсон-Хатт имел хорошо обученную дисциплинированную группу с несколькими переводчиками.

Когда наконец настала ночь, восемьдесят пять депутатов встретили ее под замком и наша честь была спасена. Меня пригласили в ставку и поздравили. Мне пообещали награду, но я был уверен, что об этом эпизоде постараются забыть как можно скорее. Сам я чувствовал себя довольно паршиво. Все это казалось трагической ошибкой. Сорок депутатов, избегнувших ареста, направились прямо в Анкару, где провозгласили временный турецкий парламент, объявили султана и его правительство низложенным и поставили союзников перед проблемой, решение которой стоило немалых унижений.

Я ожидал, что из-за участия в этом деле все мои турецкие друзья отвернутся от меня. Но оказалось, что всем известно истинное положение вещей, и даже мой настойчивый протест против ареста облетел все рынки. Более того, мне удалось освободить нескольких депутатов по семейным обстоятельствам и не отсылать их на Мальту. Все сочли, что у меня гораздо больше авторитета, чем было на самом деле, и моя контора переполнилась родственниками политических заключенных. На мне, кажется, были испробованы все формы взяточничества. Вполне обычно в моей конторе выглядел козел, водруженный прямо на стол, и пара гусей, возящихся на полу.

Неожиданно я сам чуть не оказался в ловушке. Своим успехом 20 марта я был обязан членам организации Дашмак Зутиум. Я почти ничего не знал о них, кроме того, что, основанное в России как революционное секретное общество, оно поставило своей целью освободить Армению из-под ига царской России. Во время войны оно содействовало союзникам в борьбе против Турции. Сейчас оно стало инструментом армянской мести, направленной против тех, кто принимал участие в депортации и преследовании армян. Дашмак считался ответственным за убийство Талаат- паши в Берлине, Махмуд-паши в Милане и даже Энвер-паши в далеком Туркестане. Теперь они принялись убивать в Турции армян, сотрудничающих с молодым турецким правительством.

Убийства планировались и исполнялись с потрясающей точностью. Они совершались среди бела дня в толпе, в которой насчитывались десятки и сотни армян, и убийца легко мог потеряться среди них. Полиция пыталась проникнуть в массу кричащих и снующих людей, криками и жестами привлекая к себе внимание, но было уже поздно. Если даже и арестовывали дюжину свидетелей из толпы, те ничего не могли сообщить. Большинство действительно ничего