В тени алтарей - Винцас Миколайтис-Путинас

Выехали они оба загодя, чтобы поспеть к вечерне. Прибыло еще несколько ксендзов. Народу собралось много, и уже заранее можно было предугадать, что праздник, действительно, будет большим и по количеству людей и по количеству господних благ.

— Хорошо, что ты приехал, Людас, — радовался Петрила, здороваясь с товарищем. — Хоть к концу каникул покутим у моего настоятеля. Он, брат, умеет угостить. — Так, разговаривая, они пошли в костел, потому что уже начиналась вечерня.

Семинаристы надели красивые стихари и стали прислуживать за вечерней. С зажженными свечами в руках, вместе с другими ксендзами, они участвовали в праздничной процессии вокруг костела. Оба чувствовали, что на них, как на самых молодых, обращают больше всего внимания, и поэтому держались скромно и шли, не оглядываясь, как это пристало примерным семинаристам и как их учили.

После вечерни два самых молодых викария вернулись в исповедальни, в то время как другие, смеясь и громко разговаривая, гуляли в саду настоятеля. Семинаристам предстояло ужинать и ночевать у настоятеля. Таков был его строгий приказ. За ужином сидело человек десять, и Васарис дивился обилию угощения. Старшие ксендзы пили какой-то напиток, названия которого Людас не знал. На обязанности Петрилы было наполнять рюмки.

— Больше не наливай, — приказал настоятель в разгаре ужина, — нам еще предстоит серьезная работа, а если напьются — какие из них работники!

После ужина настоятель велел Петриле приготовить все необходимое, а тот, знакомый с порядками дома, выдвинул на середину зала ломберный стол, достал мелки, подал зажженные свечи и карты. Тут только понял Васарис, о какой «работе» шла речь. За ломберный стол уселись настоятель и трое гостей.

— Ну, теперь мы больше не нужны, — сказал Васарису Петрила, — пойдем, немного погуляем по саду, а потом и на боковую!

Прогуливаясь, семинаристы видели, что и на кухне трудились неустанно. Там стучали ножи, гремела посуда, что-то шипело, что-то пеклось и жарилось.

Васарису было интересно хоть что-нибудь услышать от товарища о местных ксендзах и о настоятельской усадьбе. Поэтому он сразу заговорил на волновавшую его тему:

— Так вот какова жизнь в настоятельской усадьбе, которой меня пугал Варёкас, а между тем, я ничего особенного не вижу ни у своего настоятеля, ни у твоего.

Но Петрила был несколько иного мнения.

— У твоего настоятеля ты, хоть сто лет проживешь, ничего особенного не увидишь. Здесь же, братец, дело обстоит иначе. Я после каникул вернусь в семинарию, изрядно просветившись. Наконец ведь и ксендзы люди! Не все же могут быть такими святыми, как твой настоятель или шилучяйский викарий.

— Что же у вас происходит?

— Ишь какой, так тебе все и расскажи! Поживешь — увидишь, — увиливал Петрила.

Но Васариса это не удовлетворило.

— Если все равно увижу, так и ты можешь рассказать. Я ведь не прошу выдавать какие-нибудь тайны. Поделимся впечатлениями.

— Видишь ли, тут есть большая разница. Твой настоятель не пьет, мой пьет, твой держит старую экономку, а у моего экономка молодая и похожа на барышню. У твоего настоятеля не живет родственница, а у моего живет. У твоего нет викария, а у моего есть. Из всех этих различий вытекает многое другое.

Васарис уловил в словах товарища какие-то намеки, но расспрашивать подробней ему было неловко, к тому же, если бы они продолжали разговор на эту тему, то не избежали бы критики и осуждения старших. Да и Петрила отвечал на вопросы неохотно.

Молча шли они дальше по дорожке, с обоих сторон поросшей кустами смородины. Ночь была тихая и теплая. На лугу стрекотали кузнечики. Во дворе скрипел колодезный журавль. Вдруг неподалеку от них раздался громкий женский смех.

Оба застыли на месте, но слов, произнесенных низким мужским голосом, не разобрали. Петрила нарочито громко кашлянул и, ухватив Васариса за полу, потянул его в кусты. Вскоре они увидали, как две фигуры, одна в светлом, другая в темном, разошлись в разные стороны.

— Трикаускас и Люце, — объяснил Петрила. — Ох, и взбалмошная девчонка!

— Что за Люце? — Васарис от волнения едва выговорил это имя.

— Племянница настоятеля, воспитанница его. Семинаристы, пробираясь ощупью, как воры, забрались в мезонин, где были постланы для них постели, и, не зажигая света, улеглись. В тот вечер Васарис долго не мог заснуть. Он, наверное, и вовсе не уснул бы, если бы только предчувствовал, какой сюрприз ожидает его завтра.

Оба семинариста поднялись довольно рано и, стараясь не вспоминать вчерашних приключений, пошли к исповеди, причастились, позавтракали. Незаметно подошло время обедни. Приехало еще два старшекурсника, все они участвовали в службе. Пел хор, играл оркестр. Не только в костеле, но и во дворе была давка, словом, престольный праздник первого сорта! Ксендзы трудились в поте лица своего. Исповедальни ломились от исповедывающихся, и только благодаря проворству нескольких опытных ксендзов удалось вскоре после вечерни кончить всю работу в костеле. Ксендзы и семинаристы собрались у настоятеля, одни в гостиной, другие на крыльце, все шутили, обменивались впечатлениями.

— Ну пьяницы, держитесь! — крикнул, входя, один из гостей — маленький, толстый и краснолицый настоятель. — Держитесь! «Апостол» прибыл.

Петрила объяснил семинаристам, что «апостолом» настоятели прозвали шилучяйского викария, сурового поборника трезвости. В то время вопрос трезвости стоял очень остро среди духовенства. На его почве возникало много различных инцидентов.

— Все равно! Пусть будет хоть десять «апостолов», — объявил настоятель, — а если после такой страды не выпить, это уж конец света!

— Хе-хе-хе! — радостно засмеялся толстяк. — Что же, попробуем, попробуем!

— Будем держаться! — отозвались другие.

Тем временем пришел и сам «апостол», рослый, крепкий человек со смелым и гордым взглядом.

Всех пригласили к обеду. «Апостол» занял место посредине стола. На одном конце сидели настоятели и пожилые ксендзы, на другом — викарии и семинаристы. На столе красовались графин с водкой, бутылка коньяка и несколько бутылок вина.

Начали с закусок, и Петрила тотчас же приступил к исполнению своих обязанностей, то есть следил за тем, чтобы не пустовали рюмки. Но лишь только он стал разливать водку, как шилучяйский викарий демонстративно перевернул свою рюмку вверх дном и громко сказал:

— Я призываю молодежь не следовать примеру стариков. Долой водку! Эй, Морта! Принеси нам водицы из колодца, — обратился он к служанке.

Однако настоятель Кимша был человек самолюбивый, к тому же вспыльчивый. Позволить, чтобы чей-то викарий распоряжался за его столом, казалось ему унизительным и позорным.

| — Юозас, — крикнул он Петриле, — наливай всем, как я велел. Не обходи и шилучяйского викария.

Пожилые ксендзы уже пропустили по одной. Петрила снова начал наполнять рюмки, но когда дошел до «апостола», тот отнял у него графин и поставил перед собой.

— Арестовано! И не пытайся больше лезть.

Настоятель сердито поглядел на «апостола», опять приложился к рюмке и, стукнув кулаком по столу, сдерживая злобу, сказал:

— В моем доме, за моим столом просил бы гостей не распоряжаться! Юозас, наливай всем, а викария можешь обойти.

Но «апостол» уже обратился к своему соседу, молодому, смирному ксендзу:

— Хочешь налакаться? Изволь! Сам налью!

Тот пожал плечами, не зная, на чью сторону стать.

— Молодец! Не хочет! — решил «апостол», отодвигая графин.

— Хочет! — возразил настоятель. — Наливай, Петрила, раз я говорю!

«Апостол» снова хотел убрать графин, но нечаянно задел рюмку соседа и опрокинул ее на скатерть. Началась суматоха.

— Ксендз, что же это такое? — уже не сдерживаясь, крикнул настоятель. — Кто позволил тебе здесь распоряжаться? После этого ты не гость, а нахал! Я пожалуюсь на тебя епископу, ты у меня на коленях прощения попросишь!

Викарий, ничего не говоря, вышел из-за стола и приказал подавать лошадь. Поднялся переполох. Одни подскочили к настоятелю, другие к «апостолу» — убеждали, мирили, но все было напрасно. Слишком много наслушался настоятель о деятельности «апостола», а тот давно точил на настоятеля зубы из-за «пирушек», и когда наконец выпал случай свести счеты — не стоило тут же мириться! «Апостол» уехал, не извинившись.

После обеда гости перешли в просторную и богато убранную гостиную, где хозяин принялся угощать их сигарами, кофе и ликерами.

Разливала кофе барышня, которую Людас видел впервые. Но когда он услыхал, что ее зовут Люце, то почувствовал странное волнение, смешанное с любопытством, и принялся зорко наблюдать за ней. Люце была красивая девушка лет двадцати, темноволосая и загорелая. Несколько вздернутый нос и живые, сверкающие глаза придавали ее лицу задорное и даже вызывающее выражение. Людас видел, как она, подавая кофе, стреляла глазами в молодых викариев и каждому что-нибудь, улыбаясь или смеясь, говорила звонким, как колокольчик, голосом. Он заметил, что два викария и ксендз Трикаускас провожали ее жадными взглядами, и вспомнил вчерашнее приключение в саду. Это еще больше подстрекнуло его любопытство. Он уже заранее волновался, ожидая, когда Люце подойдет и предложит ему кофе. Желая по возможности отдалить этот момент, Людас забился в самый дальний угол.