Армейская юность - Константин Ваншенкин

Спустя много лет я попал в Венгрию. По плану я должен был выступать в городке Цегледе, а в нескольких километрах было местечко, или село, или поселок Тёртель и рядом с ним то наше имение. Я раскрывал карту и с необъяснимым замиранием сердца смотрел на крохотный кружок с этим названием. Накануне я попросил позвонить в Цеглед, чтобы мне дали переводчика, но, когда мы приехали туда, никто ничего не знал. Я прождал час, потом сказал своим товарищам, чтобы на меня при выступлении не рассчитывали, и решился ехать без переводчика. Старший лейтенант Кондратьев, тот самый, который обещал достать переводчика, смущенно хмыкнув, сел в машину. «Вася, поехали!» – сказал я, и в тот же миг мы вылетели за ворота.

Мы ездили по Венгрии в малолитражном рижском автобусе, его все называли «рафик», это было похоже на уменьшительное восточное имя. Это хорошая, ходкая и маневренная машина, москвичи ее знают: она служит маршрутным такси. Шофер у нас – Вася Шиклин – был замечательный. Это был виртуоз. Обгоняя другие машины, мотоциклистов и велогонщиков, он проходил рядом с ними на расстоянии нескольких сантиметров. «Вася!» – ахали мы. Когда Вася разворачивался, казалось чудом, что мы не врезаемся в столбы и в стены домов, – зазор оставался крохотный. У Васи был точный глаз, твердая рука и хладнокровие северного человека, – он был из Кировской области. Сейчас, сидя сзади него, я временами привычно видел его белобрысый затылок, его чистый подворотничок и снова смотрел на вихрем летящую дорогу. Потом показались деревья, домики, впереди них столб с табличкой: «Тёртель».

– Вася, тише, тише.

Мне почему-то показалось, что имение находится рядом, что его можно увидеть с главной улицы, мне показалось, что я это вспомнил. Кондратьев, нахохлившись, сидел рядом с Васей.

– Тише, тише, Вася, – снова сказал я. – Кажется, направо.

Мы свернули направо, проехали всю улицу, впереди виднелось строение с башенкой. Но оказалось, что это часовня, что здесь кладбище. Кладбища я не помнил. Мы начали то и дело останавливаться и спрашивать, но нас никто не понимал, хотя старались понять изо всех сил.

– Хазе, хазе, большой хазе. Нем тудом? Понимали? – коверкал слова Кондратьев, но из этого ничего не выходило. Вася достал самодельный разговорник и прочел венгерскую фразу, означавшую: «Говорите ли вы по-русски?» Все еще раз подтвердили, что не говорят или говорят «кичи-кичи». Наш бедный «рафик», как слепой котенок, тыкался мордой в разные улочки и переулки, – все бесполезно.

– Ничего не получится, – сказал Кондратьев.

– Вы же мне обещали достать переводчика, – разозлился я.

Наконец двое рабочих повели нас в школу, но учителя русского языка, как назло, не оказалось. Собралось много народу. Вышли учителя, в некоторых классах даже прервались занятия. Кондратьев показывал на меня пальцем и говорил: «Война он здесь!»

– Война? – переспрашивали все сочувственно.

Я нарисовал картинку: кружок – Тёртель, а поблизости большой дом с башенками, а вокруг высокие деревья. Наконец один понял и стал спрашивать: «Фамилия?» Но я не знал фамилий тех, кого искал. Школьный коридор был заполнен людьми, все шумели, махали руками. Потом вбежал мальчишка и что-то крикнул, все устремились к выходу, увлекая меня на крыльцо. Тут я увидел человека на велосипеде, он подъехал, соскочил и сказал, обращаясь ко мне:

– В чем дело, товарищ? – Это был венгр, учитель русского языка, Юрий, как он представился. Выслушав меня, он сказал: – Вокруг Тёртели есть три-четыре таких имения. Мы их все объедем.

Он прислонил к крыльцу велосипед, сел в наш автобус, я помахал всем, и мы поехали. Кондратьев опять нахохлился, Вася гнал вовсю, а Юрий спрашивал:

– Вы вспомните, там был большой виноградник?

– Там был большой сад.

– А что еще?

– Скотный двор.

– Скотный двор? Нет, там, куда мы едем, никогда не было скотного двора.

– Ну, не знаю, – сказал я. – Дом, красивый дом, двухэтажный.

– Двухэтажный? – воскликнул Юрий. – Там, куда мы едем, дом этажный.

– Одноэтажный?

– Да, этажный. А двухэтажный есть только один. Сейчас едем туда. Хорошо, что вы сказали.

Мы повернули обратно. Стало уже слегка смеркаться, и это меня тревожило. Вася выжимал из машины все, что возможно. Юрий рассказывал мне, что очень любит русскую литературу, что этим летом был в Москве. Мы миновали Тёртель и поехали в другую сторону, все степью да степью.

– Что-то не похоже, – сказал я. – И далеко очень.

– Вон, смотрите.

Вдали на открытом месте стояло двухэтажное, казарменного вида здание, а рядом длинные бараки или склады.

– Нет, не то, – сказал я твердо.

– Может, вырубили деревья? – жалея меня, произнес Вася.

– Надо возвращаться! – заключил Кондратьев. Мы развернулись.

– А вы уверены, что это около Тёртели? – деликатно спросил Юрий.

– Конечно, уверен.

Мы вернулись в Тёртель и остановились около станции.

– Сейчас еще буду спрашивать, – сказал Юрий без энтузиазма. Он вышел из машины, потолкался среди народа, вернулся.

– Едем еще в одно место. Там не было школы?

– Не помню.

Снова мы мчались, снова по другой дороге. Стояли сумерки.

– Здесь направо. Не похоже?

– Похоже.

У дороги темнел шалаш, стоял караульный.

– Здесь карантин, – объявил Юрий, – болен скот («Не пустят?»).

Мы для чего-то смочили руки какой-то белой жидкостью – только Вася избежал этого – и свернули направо. Без дороги, в сумерках, меж стволов старых лип лихо вел Вася машину. Где-то в стороне горел костер, – видно, жгли прошлогодний лист, и сизый дым тянулся по земле, между стволов, почему-то навевая грусть.

– Похоже?

– Да, очень.

И в тот же миг мы выехали прямо к дому.

– Здесь! – сказал я, и, честное слово, на глазах у меня выступили слезы. Старый дом стоял, как стоял, и рядом была водопроводная колонка с рычагом, я о ней забыл, а сейчас, как глянул, сразу вспомнил: отсюда мы брали воду, здесь мы смывали грязь с сапог, когда еще весь батальон стоял здесь. А погреба, где был склад боеприпасов, не было, – наверно, он осел и провалился. Зато домики рядом все были в целости, я указал на освещенные окна и сказал: – В этой комнате мы жили с Ивановым.

Нас окружила целая толпа мальчишек, и один, рыжий, самый бойкий, крикнул по-русски: «Как поживаешь?» Я показал ему большой палец: «Хорошо!» – «Куда едешь?» – «В Будапешт!»

Мы вошли в домик, там трое мужчин играли в карты. Я выглянул в окно, хорошо был виден большой дом и то место, где был погреб. Сколько раз я смотрел из этого окна! Я вовремя успел выглянуть: мальчишки облепили окно снаружи. Рыжий опять крикнул: «Как поживаешь?»

Юрий объяснил, зачем мы приехали. Мужчины повскакали с мест. Оказалось, что теперь в имении размещается школа-интернат. Все крестьяне, жившие здесь прежде, выехали отсюда. Правда, совсем рядом живет один, он как раз жил в этом доме. Сейчас нам покажут. Сможет ли шофер подъехать? Сможет! Мы сели в машину, помахали ребятам.

– Куда едешь? – крикнул рыжий.

Вася, непонятно как выруливая между деревьями, покатил в темноту, и через три минуты мы были около маленького беленького домика. Юрий постучал, и мы вошли.

Навстречу нам поднялся старик. Старуха безучастно возилась в уголке. Сидела в стороне молодая женщина с грудным ребенком на руках.

– Они жили в том доме во время войны, – сказал показавший нам дорогу.

– Спросите их, – попросил я Юрия, – помнят ли они, как у них жили в войну двое солдат?

Старик прибавил фитиль в лампе, старуха встрепенулась, они приблизились ко мне, и старуха охнула: «Миклош!».

(Они меня так называли тогда, почему-то они никак не хотели или не могли называть меня Константином или Костей.)

– Миклош!

– Узнала? – изумился Кондратьев.

– Миклош! – Старуха гладила меня по руке, старик бил по плечу. – Миклош!

Мы с Ивановым жили у них, именно в их доме. Юрий переводил.

– А толмач?

– Толмач умер. Он был старый человек.

– А красавец мадьяр? Помните?

Конечно, он живет поблизости. И другие тоже живут близко в пяти, десяти километрах. Они помнят Ивана и Миклоша. А это внук и невестка. Сын на работе. Они очень рады. А у Миклоша есть дети?

– Может быть, еще нужен какой-нибудь материал? – сунулся ко мне Кондратьев.

– Какой еще материал!

Пора было ехать. Мы вышли в темноту. Пахло дымом, где-то лаяла собака. Хозяева обняли меня. Я сел в машину, и Вася специально не гасил внутри свет, чтобы они видели, как я машу им. Потом Вася погасил свет, резко вывернул баранку – полетел в свете фар мелькающий частокол стволов, еще один такой вираж, еще, и вот мы уже, как на крыльях, летим по дороге. Потом мы подвезли Юрия к крыльцу школы, где он оставил свой велосипед, там мы тепло распрощались с ним, я подарил ему на память свою книжку стихов. Мы миновали спящие улицы и покатили к Цегледу.

Сидя позади Васи и глядя в мелькающую темноту, я думал не о своих товарищах, которых сейчас увижу, моя память снова, в который раз, шла по дорогам далекой армейской юности. Я был сейчас на той же земле, на тех же дорогах, но я не мог сидеть позади Васи, потому что Васе тогда было только четыре года. Я снова был в сорок пятом году. Но это был уже шестьдесят третий. «Армейская юность» была уже напечатана, и теперь я дописал этот эпизод.