Приключения Огуречной Лошадки - Галина Лебедева

От радости, что всё ещё можно спасти, и Хвостатов, и Катя, и Дятел развеселились. Хвостатов подсел к своему фортепьяно и сыграл весёлую полечку. Кротя слезла с дивана и, навалившись на плечо дорогого муженька, запела каким-то невероятно тоненьким голоском:

Сю-сю-сю, довогой, сю-сю-сю!Я тебя один аз укусю!Усю зызынь свою погубью,Потому сто тебя я юбью.

А вороны всё носились над посёлком и орали: «Кража века! Кра-кража века!» Повар и Дачник-неудачник решили не тратить время зря и в окружении сочувствующей толпы ещё выше подняли свои транспаранты и пошли на штурм Полининой дачи.

Тётка Полина в это время спешила в огород, чтобы немедленно посадить семечки. Повар и Дачник-Неудачник крепко схватили её и принялись качать. «Да здравствует наша лучшая молочница!» — ревела толпа и, радостно вопя «ура!», подбрасывала её до тех пор, пока из неё вместе со шпильками и мелочью не вылетел узелочек с семенами. Повар упал на него животом, но Дачник-неудачник успел упредить его, наступив на платочек сапогом. Через минуту они уже катались по земле, отнимая его друг у друга. Опомнившись, тётка Полина кинулась сверху и крепко вцепилась зубами в орден на жирной груди Дачника-неудачника, а цепкие пальцы запустила Повару за шиворот. Оба завизжали. Один от оскорбления, другой от щекотки, и все трое покатились по земле. Вырываемый друг у друга жадными руками узелочек вдруг развязался, и семечки рассыпались.

— Чур, мои! — Толкаясь, они стали сгребать горстями землю вместе с окурками и мусором и рассовывать её по карманам.

Ну и свалка была! К ним кинулись со всех сторон сочувствующие представители из толпы. Кому удалось схватить одно-два зёрнышка, считались счастливчиками. Они поскорее выдирались из куча-мала и бежали домой сажать. А другие, вздыхая и сетуя, что им, как всегда, не повезло, расходились по домам.

Тётка Полина вернулась домой лохматая, без пуговиц и в одном башмаке. Разжав кулак, она высыпала на ступеньку лестницы горсточку пыли с двумя окурками и подсолнечной лузгой. Огуречных семечек — ни одного. Бедная тётка Полина заплакала. Потом тяжело встала, доковыляла до угла дома, умылась дождевой водой из бочки:

— Ну и ладно! Не больно-то и хотелось. Тьфу на них!

Дачник-неудачник не торопился сеять драгоценные семена. Их было всего пять. Он тщательно очистил их от пыли, положил на блюдечко на мокрую тряпочку и накрыл стаканом. А сам поспешил в сад, где уже давно ждала посадки специально возделанная грядочка. Земля здесь была просеяна через сито, удобрена и разровнена частыми грабельками. Он обошёл её кругом, полил хорошенько из лейки и вернулся на террасу.

Стакан торчал над столом. Огромные стебли, как пять пальцев, поднимали стакан всё выше и выше. Семечки дали могучие побеги. Мгновенно! Дачник-неудачник схватил блюдце и, придерживая качающиеся ростки, понёс его осторожно к грядке.

Не успел он опустить корешки в землю и примять её вокруг, как бледно-зелёные семядоли раздвоились и превратились в пропеллеры. Они завертелись на ветерке. От удивления бывший авиатор остолбенел.

— Схожу с ума, — теряя сознание, повалился он в смородиновый куст.

Очнулся он, когда процесс развития волшебных семян уже шёл полным ходом. Из грядки наполовину вылезли хорошенькие фюзеляжики, распрямлялись поблескивающие алюминием крылья. Ещё мгновение, и один за другим в небо вырвались пять блестящих самолётиков. Они сверкнули на солнце серебристыми рыбками и растаяли в вечернем небе. Всё. Будто и ничего не было. Бедняга остался сидеть под смородиновым кустом в полном недоумении.

Наконец он поднялся. Тяжело ступая, подошёл к умывальнику, долго смотрел на себя в зеркало. Умылся, на всякий случай.

— Чудеса! — потряс он головой. — Интересно, что у Повара получилось?

И он, крадучись, на цыпочках, подбежал к забору и сквозь щели в штакетнике стал высматривать, что там и как.

У Повара было всё замечательно. Уже зеленели огуречные листочки. Они увеличивались прямо на глазах, разрастались, из-под них высовывались жёлтые длинные бутоны и, тут же лопаясь, раскрывались в большие жёлтые цветы. Они были величиной с настоящие граммофонные трубы. Повар довольно потирал ручки. Вот сейчас что-то произойдёт и эти гигантские душистые граммофоны превратятся в Огуречных Лошадок!

В ожидании необыкновенного зрелища на забор со всех сторон мало-помалу влезали зрители. Правда, сначала они только скромно заглядывали в щели и через штакетник, но потом, подпираемые любопытствующей толпой, поднимались всё выше и выше и наконец без зазрения совести почти по пояс перевесились через забор.

— Вот это да! Ну и ну! — ахали со всех сторон.

— Кыш! Куда вы?! — спохватился Повар.

Но забор затрещал и со скрипом повалился на кусты крыжовника и малины. А раз забора нет, то чего уж теперь, чего стесняться-то!

И все, сгорая от любопытства, полезли вперёд. Повар, не в силах сдержать оголтелую толпу, растопырив руки, бегал вокруг грядки, где, набирая силу, мощно цвели гигантские цветы.

— Эй, передние! Встаньте пошире! Присядьте! Пригнитесь! — кричали, напирая, вновь прибывшие ротозеи.

Повар со слезами на глазах умолял разойтись, не лезть и наконец заорал в отчаянии:

— Караул! Милиция!

Да где там! Какая милиция, когда все милиционеры сами давным-давно свешивались со столбов и деревьев, обнимая их крепкими ручищами и коленками.

Когда приехали корреспонденты и попытались с камерами и фотоаппаратами пробиться к месту происшествия, снимать было нечего. Грядку сровняли с землёй. Усталые, но довольные, что всё увидели своими глазами, очевидцы расходились, волоча на ногах обрывки жёлто-зелёной ботвы. А вдоль по просёлочной дороге машина «скорой помощи» увозила похохатывающего Дачника-неудачника.

Муравей тащил семечко. Оно елозило по спине, сползало то на один, то на другой бок. Но он, спотыкаясь и покачиваясь, всё же шёл и шёл по лесной дороге, огибая огромные сосновые шишки, взбираясь на скрюченные корни, как на горные вершины, и спускаясь вниз. Перелезая через толстый сук, преградивший ему дорогу, Муравей потерял равновесие и кубарем полетел вниз, но и, прощаясь с жизнью, не выпустил добычу, а ещё крепче вцепился в неё лапками.

Куда его занесло? Он открыл глаза: темно. «Нора, что ли, чья-нибудь? — рассуждал он, вытряхивая песок из карманов. — Темно-то как. У норы должен быть выход, — быстренько сообразил он, — значит, где-то должен быть свет. А тут глухо».

Он испугался. Тараща глаза в темноту, он вертел головой, тыкался туда-сюда, но вокруг только осыпалась и уплотнялась земля. Всё. Не выбраться.

Муравей снял майку, кепочку и принялся изо всей мочи работать лапками. Ещё не всё. Ещё не всё… Ещё поборемся! Он сучил и сучил лапками, пока совсем не выбился из сил. Тогда он затих. Лёг на семечко, как на матрасик, закрыл глаза и стал тихо вспоминать, что хорошего было в его жизни.

А хорошего было много. Ну конечно, друзья-муравьи. Как вкалывали на заготовке сосновых иголок. Как потом вечером возвращались в свой муравейник к муравьихам и муравьишкам… И жаль ему стало большеглазую Муравьиху с мягким брюшком, и заплакал он горько, утирая усики смятой кепочкой.

Он не помнил, сколько прошло времени. Может, уже и не часы шли, а дни, как он сидит здесь, засыпанный землёй навеки. Он ещё немного поплакал, потом вздохнул, надел майку, заправил её в штанишки, надел кепочку набочок и решил, что должен выглядеть достойно, если его, дохлого, вдруг откопают. Но тут семечко под ним стало шевелиться. Намокнув от муравьиных слёз, оно разбухло, треснуло, и зелёный росток полез вверх. Муравей вцепился в него изо всех сил и, закрыв глаза, замер. Он чувствовал, как вместе с ростком буравит землю, протискиваясь через шершавые песчинки и камешки.

Наконец яркий свет брызнул Муравью в глаза, и он зажмурился и вздохнул радостно и свободно. Он твёрдо стоял на земле. Он был спасён!

Муравей отряхнулся, посмотрел на стебелёк, который спас его, и очень удивился: «Никогда не видел, чтобы что-нибудь так быстро росло!»

Огуречная плеть, быстро, как в мультфильме, ползла по стволу тонкой берёзки, выбрасывая длинные завитушки усов и цепляясь ими за всё на своём пути. Бутоны набирали силу и с хрустом лопались, превращаясь в огромные цветы. Пчёлы и бабочки тут же слетались на пир.

Муравей заглянул в один из цветков. Там, в глубине душистого тоннеля, зеленела шишечка завязи. Вдруг лепестки отпали сами собой, и эта зелёная шишечка превратилась в маленький огурчик. Муравей внимательно всматривался в него.

— Это какой-то странный огурчик. Вот чудо! Кому рассказать — не поверят!

Один из бутонов закачался, лепестки зашевелились, и из него, пыхтя, вылез шмель.