Ксеродерма - Николай Викторович Шаталов

И Богом данная от рождения, и возникающая по течению жизни энергия необъяснимым образом уходит в пустоту.

И дай знания и власть дураку, он дураком и останется, и убери у него знания и власть он всё равно им же и будет.

И зачем что-то строить, если потом это нельзя будет разрушить?

И каждое поколение гордыни своей окаянной ради строит свою Вавилонскую башню и в итоге, люди, как и подобает им, совершенно перестают понимать друг друга.

Разделённое надвое единым не станет, если плацента уже отошла.

Очень мерзко двери закрываются.

Люди смотрят

С большим напряжением двери открываются.

Сколько в зеркало ни смотри, всё равно себя не увидишь.

Для простого смертного жизнь — постоянная епитимья с наложением всё большего количества послушаний и обетов и нарастающим валом неисполнений.

Предварительно, по телефону, особо не посвящая в детали, м еня ознакомили с состоянием дела. Я приехал посмотреть, и я знал, что именно приехал посмотреть, но это жизнь, о ней много не узнаешь, да и не положено, не нужно, не велено.

Подъезд как подъезд, двери как двери, которые, открывшись со скрипом, обнажили уставшее заплаканное женское лицо.

— Проходите, пожалуйста. Давно ждём. Действительно, давно ждём. Нам вас рекомендовали, даже очень.

— Я приехал, как только это оказалось возможным. Для здоровья и для жизни рекомендации порой не имеют абсолютно никакого значения.

— Мы будем очень благодарны.

Стандартная квартира. В ней в полный рост застыло время. Полы, обои, потолок стояли давно, твердо и уверенно, и никто не полагал, не думал, не догадывался, что здесь вообще возможны какие-то изменения. Время здесь не двигалось, не дышало, оно стояло натуральным образом, только люди суетились, осознавая свое бессилие перед ним.

Однажды начавшееся не заканчивается дважды.

Болящую парализовало пять дней назад. Сознание сохранено, речь отсутствовала полностью, но смысл сказанного пони мала в полном объёме.

Если я сказал, что это я, она понимала, что это он. Функции тазовых органов контролировала и, со слов дочерей, от памперсов отказалась категорически. Одета в старенький, застиранный, но чистый халат. Нижнее бельё отсутствовало по причине временной ненадобности. Она лежала на спине, нагие раздвоивши груди, халат распахнулся, но это не смущало ни её, ни дочерей, они были слишком взволнованны, а она слишком спокойна, к тому же, несмотря на болезнь, она прекрасно понимала, что пришёл доктор, а не страдающий по всей голове геронтофил.

Волосы коротко подстрижены, седые, редкие, но аккуратно причесанные, пробор посередине. Кожные покровы лица бледные, сухие, высыпаний нет, огромное количество морщин, косметикой, видимо, никогда не пользовалась. Я смотрел на неё сверху вниз, она на меня снизу вверх, всё как обычно, как и следовало ожидать.

Слеза из левого глаза. Ничего не говорящий симптом. Я посмотрел на судно с мочой, которое стояло рядом с ней, выше уровня лица. Она ещё немного повернула голову в мою сторону, затем отвернулась к стене. На маленьком коврике, на уровне лица прикреплены две боевые награды «За отвагу» и «Победу над Германией», ещё несколько юбилейных медалей. В самом центре маленькая фотография: два молоденьких лейтенанта ‒ женщина и мужчина. День, видимо, был солнечный, весенний. Позади поле, поле и больше ничего не разобрать. У неё короткие волосы, спокойный взгляд уверенного в себе человека, он слева от неё. Ощущение молодости и свежести. На их лицах чувствовалось ощущение чего-то большого и светлого, что будет впереди. Это было когда-то, на давно выцветшей фотографии. Сейчас ей, видимо, неудобно находиться перед ним в беспомощном состоянии. Расстёгнутый халат и посторонний мужчина, с профессиональным интересом рассматривающий её в положении сверху.

Она лежала на спине, нагие раздвоивши груди, давно увядшие и истощённые, со сморщенными сосками. Я смотрел на неё сверху, она смотрела на него сбоку.

Есть две проблемы в отношении отцов и детей — общение и посещение.

Её беспомощную, лежащую в собственных испражнениях, взломав с помощью соседа двери, обнаружила старшая дочь.

— Я позвала сестер. Нас у мамы три дочери. Она родила нас год за годом. Я позвонила им. Все вместе мы помыли её, переодели в сухое, поменяли постельное бельё, она успокоилась, и с того времени ничего не изменилось. Она смотрит на медали, на свой портрет с молодым лейтенантом, ничего не просит, ничего не ест, только немного воды. Пьет маленькими глотками, потом снова отворачивается к стене. И снова смотрит на эту фотографию, — сказала одна из женщин.

— Мы пытались кормить её детским питанием, но она отказывается и молчит. Мы смотрим на неё и не знаем, что нам делать дальше. Может, другое детское питание купить? — спросила другая.

— Человек иногда становится взрослым. Тем более в подобном состоянии. Молчание в данном случае порождение болезни, ну, знаете, надоело мирское, она решила уйти в затвор, там требования к существованию крайне незначительные. Излишество в питании и питье не поощряется, — ответил я.

— Мы не можем понять. Она всё время смотрит на эту фотографию. Мы не можем понять, кто это. Вот фотография нашего отца, она единственная, которую нам удалось найти, остальные куда-то исчезли. Они поженились сразу же после войны, ещё до нашего рождения. Мы думали — по любви, ведь родить и воспитать троих детей это тоже подвиг — это тоже любовь, это не просто так, — сказала первая женщина.

Болящая смотрела на фотографию на стене.

— Это у неё уже третий инсульт, но раньше мы этой фотографии не видели, а про награды мы, конечно, знали, — сказала вторая.

— Нас предупредили, что вы приедете, сегодня во второй половине дня, осмотрите и дальше решите, что вам, вернее нам, с мамой делать. Почему именно так? Мы смотрим на неё несколько дней, а она на фотографию.

— Ну, давайте хотя бы мы познакомимся, — предложил я.

— Я младшая из нас, это старшая ‒ Александра, это средняя

— Алена.

— Вас как зовут?

— А я Майя, хотя родилась в ноябре. Этой фотографии мы никогда не видели, мы не знаем, кто это. Что за офицер, который рядом с мамой, и зачем он находится здесь, мы не знаем и не можем понять.

Не все женщины могут иногда помолчать.

— Радуйся, что мать не назвала тебя Ноябриной, тогда это было вполне в духе времени, — сказала Александра.

— Я радуюсь своему имени. Это то немногое, что дается при рождении и остаётся после смерти, только при крещении я его изменила, а какое писать на моей могилке, я ещё не решила. В подобной ситуации другие темы