Черные сказки (сборник) - Кожин Олег Игоревич

Липкий ужас снизошел на Лену. Дрожь побежала по коже. Ноги подкосились, и она упала бы, когда б не щупальца, державшие голову. Волков осторожно уложил девочку на засохшую грязь, извлек щупальца из всех отверстий. Приказал:

– Смотри!

Зрение вернулось, и она увидела лицо Волкова, нависшее над ней. Теперь девочка постигла, что это чудовище под маской человека, антропоморфный зверь из бездны. Страх парализовал Лену. Здесь некому было ее спасти. Она оказалась наедине с кошмарной тварью. Безумное желание охватило ее: пусть явится сюда другая тварь, еще кошмарней, чудовищней, смертельней!.. Пена выступила у девочки на губах.

– Сейчас сниму сливки твоего страха и закину в портал, – сказал Волков.

Склонившись, он слизал пену с ее губ. Выпрямился, подошел к дереву, заглянул в дупло и плюнул в его черноту.

– И белый кролик полетел слезой мороженой во тьму… – прошептал, вглядываясь в дупло. Повернувшись к Лене, прибавил: – Мы с тобой разбудили силы мрака. Теперь терпеливо ждем. Бармаглот скоро прибудет. Ты, конечно, понимаешь, что никакой это не Бармаглот, так его зовут условно. Да никто, кроме меня, и не зовет. Кто он на самом деле, знать не знаю.

Волков помог девочке встать, велел отойти подальше и оттуда смотреть, сам же уселся на землю близ дерева. Лена наблюдала за ним и за деревом из отдаления. В какой-то момент она задремала, веки сомкнулись, а когда разомкнулись, увидела, что из дупла вылезает бледная фигура. Волков поднялся и поджидал гостя. Вздыбленные щупальца хищно шевелились на весу.

Когда фигура выбралась наружу, Лена увидела, что пришелец – точная копия Волкова. Тот же рост, то же сложение, те же черты лица, и кожа, и щупальца в паху!

Два близнеца начали кружить друг вокруг друга в подобии ритуального танца, и Лена вскоре уже не понимала, кто из них кто – где Волков, а где пришелец. Щупальца соперников удлинялись, оплетали тела друг друга, и вскоре оба оказались заключены в их переплетения. Упав, эта пара каталась по земле. Ни звука при этом не издавая. Молчание обрамляло жутковатую картину.

Наконец поднялся один, высвобождаясь из уже бессильных щупалец соперника, а тот остался лежать. Победитель взглянул на Лену и поманил ее пальцем. Лена ощутила тошнотворный холодок внутри. Кто он, этот выживший? Волков? Или Волков – тот, поверженный? Надо бежать, решила она.

И побежала. Но страх обессилил ее. Шатаясь, едва не падая, Лена судорожно брела по лесу. Бледная фигура шла за ней следом, соблюдая дистанцию.

Именно это – дистанция – и убедило ее, что за ней идет Волков. Будь то другой, он бы давно уже нагнал и напал. Лена прекратила заторможенное бегство.

– Имя! Имя назови! – потребовала от фигуры.

Та ответила:

– Да Волков я, дуреха! Владимир Ильич. Ну! Беда с вами, бабами, беда! Как страх нужен, так вы испугаться не можете, а где не надо – там у вас паника. Вот все у вас через задницу!

Он приблизился, обнял дрожащую девочку за плечи, и та разрыдалась, уткнувшись ему в грудь.

– Я думала, это не ты, – сказала Лена сквозь слезы.

– Я, не я! Глупая, вот же глупая! Все у моего «я» будет хорошо, даже если оно – не я, – бормотал Волков, неловко поглаживая девочку по волосам. – Слушай, а вот скажи мне, что ты в рюкзаке несешь? Пирожки? Может, мы с тобой слопаем парочку?

– Не, – Лена помотала головой. – С пирожками в лес ходить – такое бывает только в сказках для дебилов. Если б у тебя дочь была, отпустил бы ты ее одну в лес, чтобы пирожки куда-то отнести?

– У меня сын, – ответил Волков. – Чуть младше тебя. Ремня бы я ему дал, попробуй он только в этот лес сунуться.

– Вот видишь, а ты говоришь «пирожки»!

– Что ж ты несешь такое?

– Сейчас покажу, – произнесла Лена, отстраняясь и снимая рюкзак со спины. – Вот.

Она достала и показала Волкову отрубленную женскую голову.

Короткие волосы с проплешинами. Неестественно длинная тонкая шея, словно какой-то хвост, висела под головой. Выпученные остекленевшие глаза. Из распахнутого рта высунулся длиннющий язык. Волков аж присвистнул от изумления.

– Чья? – тихо выдавил из себя.

– Мамина, – просто и буднично ответила девочка.

– Ты что, маму грохнула?

Лена рассмеялась. Волков смотрел на нее, растерянный.

– Дурацкий же вопрос! – произнесла сквозь смех. – Я тебе отрезанную голову показываю, а ты такой: маму, что ли, грохнула? Глупее ничего не мог спросить? Убийца Бармаглотов! Голову включай иногда. Хрен знает чем думаешь, а думать надо головой.

Отсмеявшись, она засунула мертвую голову в рюкзак, затянула горловину и, не обращая внимания на Волкова, двинулась в своем направлении. Бросила на ходу:

– Короче, я пошла. Мне до темноты нужно туда-сюда обернуться. Хочешь со мной, тогда не тормози.

Волков постоял немного и двинулся вслед за Леной. Вскоре нагнал ее. Шел чуть позади и сбоку.

– Когда метеорит упал, – рассказывала она по дороге, – мама чем-то заразилась. Мы ж не знали ничего. Да и сейчас – что мы знаем? Удрать-то сумели, но заразу с собой унесли. Пока в палаточном городке жили, все нормально было. А как получили домик в поселке, теремок этот, тогда и началось. Словно зараза ждала, пока мы уединимся. Короче, у мамы шея и плечо опухли с левой стороны. Опухоль за один день образовалась. Мама – в панику. К врачам боялась идти: а ну-ка, изолируют! Беженцы из зоны все ведь на особом счету. Ну и проходила с опухолью целый день. Что делать – не знала. А ночью проснулась – кошмар приснился – и видит над собой лицо. Женское. Думала, забралась в дом какая-то мерзавка, но потом поняла: лицо-то ее собственное! И шею увидела. Из опухоли выросла вторая голова, размером почти как первая, чуть поменьше, а шея тонкая, гибкая, длинная. Эта шея изогнулась как змея, а голова на ней смотрит, смотрит. Глаза безумные. Мама в крик, меня разбудила. Я вбежала, включила свет – и тоже давай орать. Как две дуры мы тогда вопили. Вдруг вторая голова – раз! – и плюнула маме в лицо. А потом языком слюну слизала. Ей, похоже, понравилось, и давай она маме в лицо плевать, потом облизывать. Мерзость такая! Я догадалась треснуть вторую голову по затылку пепельницей, она сознание потеряла. У мамы дурная привычка курить в постели. Ненавижу такое! Но в тот раз пепельница пригодилась. Мама говорит: «Надо эту голову быстрей отрезать». Мама у меня вообще решительная. Приняла она обезболивающее, а я лишнюю голову отчикала садовым секатором. Выбрала место, где шея потоньше. Рану прижгла. У мамы отросток второй шеи, сантиметров двадцать, остался. Она потом спрятала его под платок и к ветеринару – папиному старому знакомому – пошла, тот ей грамотно все отрезал, рану обработал. Тогда мама и решила отправиться в лес, к бабушке. Меня с собой не взяла, боялась. Голову отрезанную понесла. Думала, бабушка объяснит ей, что это за фигня. Но бабушка сказала только, чтоб голову ей оставила – разбираться будет. Месяца через три все повторилось. На этот раз мы четко действовали. Раз, два – и «Гитлер капут». Мама с новой головой опять к бабушке пошла. Та сказала, что ее колдовство против этих голов бессильно, поэтому терпи, головы отрезай, раны залечивай. Это все проклятие какое-то инопланетное, которое нашими средствами не снять. Дала мази для заживления ран и для обезболивания. Сказала, чтоб мама не только сама к ней приходила, но и меня брала, что ничего с нами в лесу не случится, поэтому спокойно ходите и приносите все отрезанные головы. Вот и ходим: то я, то мама.

– Однако! – вымолвил Волков.

– А ты: «Пирожки, пирожки»! – рассмеялась Лена. – Вроде взрослый человек, а какая чушь в голову лезет! Раньше мне казалось, взрослые – это как боги, запредельные какие-то существа. Думала: ой, я ведь и сама когда-нибудь взрослой стану, ёлы-палы, как здорово и страшно! А теперь вот расту и к вам, взрослым, все больше приближаюсь, так у меня измена какая-то, стремно че-то: куда я движусь, в какую пропасть?!

– Это нормально, – отозвался Волков. – Подростки в твоем возрасте – сплошь злобные гаденыши, старших уважать перестают, зубами только клацают на всех и вся. Конечно, тебе покажется, что проваливаешься в пропасть. Так оно и есть. Это собственное естество начинает разверзаться под тобой. Еще пару-тройку лет – и тебя так накроет, что мама не горюй!