Черновой вариант - Елена Матвеева

18

Мама уехала в однодневный дом отдыха в Семиречье.

Я по ней скучаю. Не привык без нее. Пересмотрел свои книги, побродил по квартире, поговорил по телефону со Славиком и Капусовым и пошел в кино.

Кино - хитрая штука. Мы вживаемся в него. Выходим после сеанса на вольный воздух со своим малоподвижным, невыразительным лицом и ощущаем себя героем картины. Я иду по улице и несу на своем лице маску Жана Габена. Губы мои растягиваются в его улыбку, глаза светят его блеском. Люди, наверно, видят мои сомнамбулические движения и рожу: то улыбка ее искривит, то смехотворное презрение нарисуется.

И никто не подозревает, не видит во мне сейчас истинного. Всегдашнее столкновение воображения с действительностью. Дядька с лысиной на меня уставился.

Мама приедет завтра утром, я ложусь на ее кровать.

Вижу в окне - тонкий мусульманский ломтик луны лежит кверху рожками.

Меня кто-то обнимает. Я, сонный, тоже обнимаю и нюхаю. Пахнет свежестью и чем-то домашним, только моей матери присущим. В окне солнце. Мама сама очень рада возвращению домой. Не любит никуда уезжать.

- Семиречье, - говорит, - утопия, коммунизм.

Встречаю женщину шестидесяти лет, а выглядит на двадцать пять. Рассказывает, всю жизнь в Ленинграде прожила, а в Семиречье нашла свое счастье. Там - как при коммунизме. Свежий воздух и никаких очередей. Встречаю мужчину сорока лет - выглядит на двадцать...

Я приподнимаюсь на постели:

- Мама, что за ерунду ты городишь!

- А что такое? - Она смущена. - Я рассказываю, что видела своими глазами.

- Но это же невозможно! Кто послушает, скажет, с ума сошла, честное слово!

Мама поворачивается и уходит. Она очень быстро обижается, но сейчас же забывает, что обиделась или рассердилась. Если бы она была позлопамятней, я не обижал бы ее так часто.

Она копается в кухне. Наконец тихо оповещает:

- Завтрак готов.

Я не встаю.

Мать возится в ванне, потом хлопает входная дверь.

У меня болит голова. Плетусь на кухню. На сковородке остывшая яичница, на блюдце - два пирожных. Две пустые чашки, две вилки.

Я бегу по лестнице, через двор, под арку, на бывшее футбольное поле. Здесь, среди белых пушистых головок кашки, на опрокинутом тазу сидит мама - белье стережет. Она встает мне навстречу, выжидательно смотрит, и глаза у нее на мокром месте. Обнимаю маму.

Хорошо, что она не видит моего лица, я телепатирую ей: "Не сердись на меня, дурака, я же тебя люблю, ты же у меня одна, и я у тебя один, не сердись на меня, родная". Вслух сказать что-нибудь подобное у меня язык не повернется. Особенно "родная". А про себя я повторяю это много раз, и мне кажется, мама принимает мои "сигналы".

Я стаскиваю мокрое белье в таз - в кухне высохнет, и мы, так и не сказав друг другу ни слова, идем домой. Я несу таз. Я ведь так скучал вчера по ней, только сказать ей об этом не умею и не могу, что-то внутри противится.

19

Приближается день рождения отца. Мать начинает за месяц думать о подарке. Подарок будет, разумеется, от меня.

- Может, рубашку? - советуется она.

- Полно у него этих рубашек.

- А запонки красивые? Мы можем рублей тридцать на подарок выделить.

- Посмотри на себя! - начинаю кричать, трясясь от злости. Она сидит в зеленом стираном-перестираном платье, у ворота какие-то бусинки пришиты. Поверх вишневая кофта, на локте дырка расползается уже неделю. - На себя посмотри! Тебе только сорок лет.

На кого ты похожа?! Почему у Капусова мать всегда завитая, в красивом платье?

Мать склоняется над столом все ниже и ниже и молчит. Потом, будто я и не орал:

- Да, так что же ему подарить?

Так проходят наши с ней вечера.

Мать моя, наверно, не очень красивая. Я рассматриваю материны девические фотографии. И тогда она красавицей не была. Какое-то очарование молодости есть. Тоненькая. Даже удивительно, что это моя мать.

Лицо испуганное, беззащитное. Глаза очень, светлые, с очень черным ободочком недлинных ресниц. Таких нельзя обманывать. И как отец не понял этого?

Теперь расплылась, расползлась, живот распустила.

А спина у нее стройная, и походка сохранилась красивая. Посмотреть сзади - девушка идет. И глаза девичьи, как на старых фотографиях. А морщин много и уже полуседая. Чистюля она, все у нее перестирано, поглажено, но уж как оденется - смотреть противно.

Говорит: "Сынок, пойдем со мной в магазин". А мне стыдно: вдруг Капусова встретим, вдруг Тонину. Я сразу начинаю орать: "Мне некогда!" Идет одна. У меня сердце кровью обливается. Бегаю по квартире, жду, когда вернется, хватаюсь мыть посуду, подметать. Не знаю, как и загладить свое свинство.

Возвращается. Она уже и забыла, что я нахамил.

Бросаюсь к ней, забираю сумки. Подлизываюсь полдня.

Жалко мне ее до невероятности. Что же это отец натворил?

Мечусь все время между ужасным раздражением и жалостью. На днях разозлился, не помню уже почему, и ору:

- Выходи замуж!

Она даже присела. Смотрит, смотрит, вот-вот заплачет. А она засмеялась.

- Почему бы тебе не выйти замуж? - начинаю ее уговаривать. - Раньше нужно было об этом подумать. А теперь уж и совсем пора. Я взрослый, вырос уже. А?

- За кого же мне замуж выйти?

- Какие-нибудь знакомые мужчины у тебя есть? - спрашиваю в замешательстве.

Она рукой машет:

- Какие уж там мужчины... Да и поздно мне теперь.

- Ну что ты, - успокаиваю, - люди и в семьдесят лет женятся. Совсем тебе не поздно.

- Мне не по возрасту поздно. Я уже просто не смогу жить с чужим человеком. Мне даже странно подумать - жить с чужим мужчиной. Видишь... тут...

большая разница...

Она путается в словах. Сейчас наверняка заплачет.

Какие все-таки мужчины свиньи! Если бы я был взрослым и не сыном моей матери, я бы на ней женился.

А если бы мне предстоял выбор - жениться на Тонине или на матери?.. Я бы, подлец, все-таки выбрал Тонину.

Не было бы Тонины, тогда обязательно на матери.

Хотя тогда ведь мать была бы мне чужой и мне было бы ее не жалко. Я бы на ней никогда не женился.

Бедная моя мама! Единственная женщина, единственный человек, за которого я по-настоящему болею душой.

Мне кажется, за одного мужчину моя мать все же вышла бы замуж. За моего отца.

20

Седьмое декабря.

День рождения отца.

Я сказал матери твердо и бесповоротно, что в этом году сделаю отцу самодельный подарок. Все необходимое у него есть. Ему ничем не угодишь. Я решил подарить "керамическую" пластину.

Сначала хотел слепить богоматерь с младенцем.

Младенец меня не интересовал. А вот богоматерь должна была быть похожа лицом на маму. Но сколько ни мучился, лепил с натуры и с фотографии, ничего не получилось. Тогда я взял длинную доску и решил вылепить по памяти дома, какие видел по дороге в Новгород. Покривевшие от времени, окна высоко, по три в ряд. У домов этих какое-то человеческое выражение, трогательно-доверчивое. Дома как лица. Я сделал их темными, а обший колорит зеленым, размытым. Хорошая получилась пластина. С настроением, грустная.

Позвонил отцу, поздравил. Он говорит, приходи в субботу, в семь, буду ждать, отметим.

Хорошее дело! День рождения он будет с кем-то справлять, а со мной в субботу отметит. Хотя я ведь тоже свой день рождения с мамой справлю, а с ним в какую-нибудь из суббот отмечу это событие микроскопического масштаба и важности. В день рождения нужно быть с самыми близкими людьми.

21

Девятое декабря. Суббота.

Пришел к отцу. Подарок мой ему очень понравился. Я даже не ожидал. Он при мне повесил его в комнате. Говорит:

- Может быть, у тебя способности?

- Нет у меня способностей. Недавно пробовал маму вылепить, не получилось.

Отец ставит на стол тарелки, бокалы и бутылку сухого вина. Я отворачиваю портьеры. Очень люблю смотреть из отцовского окна зимой. Цепочки кустов, паучки деревьев, сеточки тропок, мигающие гирлянды фонарей. Все в миниатюре и с такой высоты кажется чистым и аккуратным, как макет.

Я выпил два бокала вина, и отказали тормоза. Пошел болтать про Тонину. Но между прочим. Есть-де, мол, такая учительница у нас, красавица, мы с ней о книгах иногда разговариваем.

- А кто твой любимый писатель? - спрашивает отец.

- Фолкнер.

Он удивился моей эрудиции. Выпили по третьему бокалу.

- Шутка, - признался я. - Мой любимый писатель - Хемингуэй. А из наших - Паустовский. И все классики мне нравятся. "Герой нашего времени" прекрасная вещь. Толстого теперь читаю. "Войну и мир ".

Отец принес чай и торт. Он хоть и холостяк, а быт у него образцово налажен. Чашки красивые очень - бутоны. Мы как-то хорошо и свободно разговорились.

- Тургенева повести прочел. О любви. Любовь, любовь... А что такое любовь?

Я вспомнил свою тетрадь и вопросы, которые задавал отцу.

- А любовь - это когда две половинки рождаются в разных частях земного шара и бродят всю жизнь, чтобы никогда не встретиться.

- А когда-то ты ответил мне, что любовь существует.