Народный депутат - Бранислав Нушич

Еврем (достает из кармана ключ). У меня!

Секулич. Ах, вот как! Это хорошо… Ты, господин Прокич, какой табак куришь?

Еврем. Который полегче.

Секулич (садится, сворачивает папироску). Садись, садись, пожалуйста… Я, понимаешь… сначала думал, что мы откажем ему в квартире. Разве тут есть какой-нибудь смысл: кандидат оппозиции, а живет под одной крышей с кандидатом правительства? А теперь, прибыв на место, убедился, что так, пожалуй, даже лучше.

Еврем. Да, так лучше!

Секулич. Теперь я его держу, как букашку под ногтем… (Закуривает.)

Еврем (тоже сворачивает папироску). Так ты говоришь, начальник так велел?

Секулич. А что нам начальник? Начальник, брат, ничего нам не велел, это я тебе велю – понимаешь, я тебе говорю! Они там только и знают: «Секулич такой», «Секулич сякой». Читал уж, наверное, статьи обо мне? Ну и дьявол с ними… (Бьет себя в грудь.) Я не стыжусь, что был жандармом. Мы еще посмотрим, чего стоят эти образованные, когда начнется такая заваруха, как выборы. Все они в кусты сбегут, а тогда подавай им Секулича! А я что? Я выйду перед народом: «Народ, смирно!..», «Народ, по порядку рассчитайсь!»

Еврем (смеется, доволен). Дисциплина, да?

Секулич. Они говорят: «Секулич служит всякой партии». А что тут плохого? Я человек военный. Меня и воспитали по-военному. До сих пор служил в одной части, а теперь перехожу в другую. Не спрашиваю, кто приказал, кто главный! Мое дело: «Слушаюсь!»

Еврем. Да, да! Так ты говоришь, все уже подготовлено?

Секулич. Что подготовлено?

Еврем. Да это, для выборов. Все подготовили, да?

Секулич. А чего готовить? Все вот здесь – в моем кармане. Это, брат, не твоя забота, это забота моя. (Достает из кармана какую-то бумагу.) Вот видишь – все тут, всех выписал: и тех, на которых протоколы составлены, и тех, на кого еще не успел составить, всех, всех. А потом записал все разрешения, все запрещения, все описи имущества и всякие такие вещи. Всех их, голубчиков, притяну! Всем пошлю повесточки. Явитесь, мол, и три красные черты,[6] понял? А когда они явятся, я им скажу: «Ну что, голубчики мои, знаете, какой за вами грех, а? А за кого это вы, голубчики мои, думаете голосовать? За господина Еврема Прокича, а?»

Еврем (доволен). Хе, хе… официальная агитация?

Секулич. Такое, брат, наше дело! Всяк в своем Деле мастер. Как ты думаешь, зачем я здесь, зачем мне король дал приказ? Затем, чтоб направлять народ по правильному пути! Ты читал когда-нибудь приказ в официальных газетах?

Еврем. Читал!

Секулич. «Милостью божьей и волей народной Секулича, писаря такого-то и такого-то округа, в интересах службы перевести в такой-то и такой-то округ». А что значит «в интересах службы»?

Еврем. Значит… Ну это… «милостью божьей»…

Секулич. Вот именно. «Милостью божьей» выдвигаем мы тебя, Секулич, в начальники и доверяем тебе народ такого-то округа, а ты направь его на путь истинный, ну и припугни немножко».

Еврем. Да, да, припугнуть обязательно нужно… А вот я хотел у тебя спросить, будет ли учинено какое-нибудь насилие над здешней оппозицией?…

Секулич. Это, брат, не насилие, а просто так: он противится властям, а я, опираясь на закон, призываю его к порядку. Вот и все! Какое же тут насилие?

Еврем (думает). А газеты? Разве они не поднимут об этом шум?

Секулич. Чудак ты человек! Официальное опровержение – и делу конец. Как ты думаешь, для чего бог придумал официальное опровержение? Вот для этого и придумал. А потом, брат, я так все устрою, что любое насилие покажется добрым делом. Скажем, позову мясника, знаешь, того, который поставляет мясо в окружную больницу. Позову его и совсем ласково скажу ему: «А знаешь ли ты, брат, что за тобой семь смертных грехов? Мясо-то ты поставляешь в больницу тухлое, а? И все акты об этих твоих грехах вот тут, в моем ящике! Вообще-то это, конечно, не бог весть какие грехи, потому как больным все равно, какое мясо есть, у них желудки и без того попорчены, но закон есть закон. И по закону я могу посадить тебя в каталажку, если захочу; а если не захочу – не посажу. Вот как подведу тебя под параграф о мерах пресечения да добавлю еще – согласно распоряжению о контроле, так ты голубчик мой…».

Еврем смеется, доволен.

Разве это насилие? Никакого насилия тут нет! Наоборот! Это добродетель. А правда ли, что твой работник записывает всех, кто приходит к Ивковичу? Ты велел записывать?

Еврем. Да. Младену!

Секулич. А Срета прислал тебе плакаты?

Еврем. Какие плакаты?

Секулич. А те, которые мы печатали за подписью Симы Сокича. Помнишь, я тебе говорил: Сима Сокич заявляет, что Ивкович соблазнил его жену.

Еврем (смущен и испуган). Чью жену?

Секулич. Жену Симы Сокича. Только ты тут не мешай! Я этого Ивковича так разделаю, что он у меня от стыда и носа из дома не посмеет высунуть.

Еврем. Бог мой, он ведь не соблазнял ее, а заступается за нее как адвокат!

Секулич. Да я-то знаю, что не соблазнял, но ведь это агитация. Уж не думаешь ли ты, что во время агитации надо говорить народу правду? Посмотрел бы я, как бы ты прошел в депутаты, если б говорил правду!

Еврем. Ну хорошо, но ведь человек может на нас в суд подать за клевету.

Секулич. Может. Я не говорю, что не может. Но для этого у меня и ящик в канцелярии стоит, чтобы проглатывать разные акты и тому подобные вещи. Ты ведь помнишь, как он проглотил однажды два с половиной килограмма актов и протоколов допроса сорока двух свидетелей с тремя заключениями экспертов?

Еврем (озабочен). Но опять же… может, лучше придумать что-нибудь другое? Это уж вроде слишком – соблазняет чужую жену…

Секулич. Оставь это мне, прошу тебя! У меня, слава богу, это не первые выборы.

Еврем. Хорошо, а если они и обо мне что-нибудь такое же придумают да в плакатах пропечатают?

Секулич. А что они о тебе могут придумать? Что ты соблазнил чужую жену?

Еврем. Я не говорю, что обязательно это, но…

Секулич. Да где же этот твой Младен?

Еврем. Сейчас… (Идет к двери.) Младен, Младен!

Младен входит.

Младен, те же.

Еврем (Младепу). Ты что, оглох?

Младен. Не оглох, хозяйка меня задержала.

Секулич. Всех записал, кто приходил к Ивковичу?

Младен. Записал!

Секулич. А где у тебя этот список?

Младен. Нету.

Секулич. Как так «нету»?

Младен. А я не умею писать, неграмотный я.

Секулич. Так как же ты, дьявол тебя возьми, записывал?

Младен. Так… в уме.

Секулич. Э, ну давай, выкладывай!

Младен. Перво-наперво, приходил вчера после обеда Пера Клисар, принес какую-то записку, потом… (вспоминает) потом приходила наша госпожа Даница…

Еврем. Это оставь… ты о других говори, о чужих.

Младен. Затем… приходил батюшка Видое.

Секулич. Так, так, батюшка. Я тебя, бог даст, расстригу. В оппозицию захотел, а сам через заборы к вдовам лазишь!

Еврем. Вот именно… лазает… к этой, как ее, к Ангелине.

Секулич. Ну, а еще кто?

Младен. Потом… постой, батюшка Видое, потом опять госпожа Даница…

Еврем. Да ведь я тебе сказал, о чужих говори…

Младен. Вспомнил, вспомнил, заходил еще господин Срета – учитель, с утра заходил.

Секулич. Так, так, учитель, голубчик мой, ты уже давно в моем столе проживаешь!

Еврем. Как это в столе проживает?

Секулич. Четыре жалобы, понимаешь? Четыре жалобы! Одному ученику за запятую чуть ухо не оторвал. Потом детей» книгами по лбу бил. Да не просто книгами, а книгами в твердых переплетах, которые ему специально министерство прислало, чтоб он их роздал хорошим ученикам в подарок. Потом на людях в кофейне сказал, будто господин министр просвещения – ученый клоп. А еще, братец мой, на глазах своих учеников с женой ругался. Жена в него плевала, а он ей сказал, что она жандармская воспитанница, а это оскорбление и меня касается.

Еврем. Ну тут ты переборщил, брат!

Секулич (Младепу). А кто еще приходил?

Младен. Староста Средое приходил, а потом опять госпожа Даница.

Еврем. Да пропускай ты ее!

Младен. А потом… потом опять староста Средое.

Секулич. Этот староста – старый волк. Ненасытная утроба. Сколько он налогов проглотил, и все ему мало. Кусок солонины в мышеловку сунь, так он сам в нее влезет. С ним мне разделаться легче всего! (Младену.) А еще кто?

Младен. Больше никого… Нет, вру, утром заходила хозяйка.

Секулич (Еврему). Вот те и на, да у тебя, брат, вся семья в оппозиции?

Еврем. Да нет, что ты, это так… просто женское любопытство… знаешь, они везде свой нос суют…

Секулич (Младепу). Так, так! Ты продолжай в том же духе; всех мне запиши, понял?

Младен. Понял, Слушаю. (Идет к двери.)

Еврем. Это… погоди, Младен! Раз уж ты тут, давай мы этот шкаф передвинем.

Секулич. Да, да, давай передвинем! Хорошо, что вспомнил. А ну, давай!

Все трое берутся за шкаф и передвигают его к другой стене.