Пальцы для Керолайн - Дмитрий Липскеров

Несколько женщин и мужчин подставили свои обнаженные тела под солнечные лучи и молча, слушая накатывающиеся волны, дремали…

Мао неожиданно для себя залюбовался этой картиной, успокоился, а когда вдруг посмотрел на низ своего живота и увидел возрожденную жизнь, то издал победный вопль, до смерти напугав нудистов… Он зашел в свою палатку и повязал бантом красную ленточку на оживший орган, отмечая тем самым праздник. Затем сунул в рот палец и изо всей силы сомкнул на нем острые зубы, выплюнул его, откушенный, в море и, окровавленный, с украшенным половым органом, появился на нудистском пляже. Загорающие, пришедшие в панический ужас от открывшейся им картины, похватали свои вещи и побежали с пляжа, оставив торжествующего Мао одного. Китаец громогласно расхохотался и стал сворачивать свой лагерь, готовясь к обратной дороге.

Мао вернулся в столицу, возрожденный, с еще более обезображенной рукой, с кольцом крайней плоти на одном из уцелевших пальцев и вдруг позабывший о своей любви, с приходом здоровья покинувшей его душу.

Подходя к своей квартире, он увидел воткнутый в щель бланк поздравительной телеграммы, в которой было написано: «Поздравляю днем рождения зпт желаю счастья эпт здоровья зпт любви тчк твой отец Иосиф».

КЕРОЛАЙН

Я попытался рассказать о своих братьях и о том, как они потеряли пальцы.

Теперь же мне предстоит поведать немного о себе. Я постараюсь уложиться коротко, к тому же и рассказывать особенно нечего.

После того как отец подкинул Мао бабушке, он вновь исчез. На сей раз Иосиф не пытался форсировать границы отечества, а отправился в глубинку России, где и познакомился с моей матерью – тихой русской женщиной. Отец, еще молодой, но с абсолютно седой головой и глубокими морщинами на лице, влюбился мальчишеской любовью в сибирскую красавицу, оплодотворил ее своим живучим семенем, и вследствие этого через девять месяцев родился я.

Я был совершенно обычным ребенком, не отличался ни красотой, ни особым умом, а тем более не выказывал каких-нибудь неординарных способностей. Я рос, как тысячи моих сверстников, довольный своим детством, любящий своих родителеи…

До пяти лет я не знал о существовании братьев, живущих в столице, да если бы и узнал, мне было бы совершенно наплевать. Ребенка интересует только то, что находится рядом, то, что можно пощупать руками, или на худой конец отправить в рот, чтобы, пережевав, проглотить.

Лишь по достижении пятилетнего возраста, после того как моя мать умерла от какой-то непонятной болезни, я узнал, что являюсь младшим братом двух отпрысков с совершенно нерусскими чертами лица.

После похорон матери отец провыл в открытое окно три дня, собрал меня в дорогу, и мы поездом отправились знакомиться с родней.

Бабушка, совсем старенькая, потерявшая способность удивляться, узнав о существовании третьего внука, лишь пожала плечами и пошла собирать на стол праздничное угощение.

Дедушка распил с отцом бутылочку водки, поговорил с ним о том о сем. а я тем временем знакомился со старшим браток Шивой. Ему было уже одиннадцать лет, все лицо его было в синяках, но он встретил меня ласково, улыбаясь во весь рот.

Даже предложил поиграть в его игрушки. И конечно же, я полюбил своего старшего брата, хоть он и не был похож меня лицом, к тому же и без пальца на правой руке…

Отец, погостив в родном доме неделю, как все того и ожидали, вновь исчез, укатив на своих кривых ногах в неизвестные земли. Я остался воспитываться бабушкой и дедушкой, и если мое непослушание выводило их из себя то они грозились отправить меня жить к Мао, среднему брату, отпрыску Сатаны…

Мао я видел всего лишь пару раз – когда в детском саду морили тараканов и когда он сбежал из интерната в волчьих капканов. Помню, что его лицо, выражение монголоидных глаз, внешность дауна оставили в моей душе неизгладимое впечатление. Весь облик среднего брата пугал меня, но одновременно и чем-то притягивал. Я часто видел Мао во сне, думал о нем наяву. Его личность возбуждала во мне какой-то нездоровый интерес, некое трепетание и волновала меня куда больше, нежели мой старший брат Шива.

Меня отдали в обычный детский сад, а когда пришло время, я пошел учиться в нормальную среднюю школу, где ничем и ни от кого не отличался. Все мое существование проходило без особых эмоциональных всплесков, что очень радовало бабушку с дедушкой. Уже казалось, что вся моя жизнь пойдет ровной дорогой, что на ней не будет особо сильных падений, да и взлетов тоже… Но. как обычно случается, какое-нибудь незначащее событие, на которое другой бы человек и внимания не обратил, может направить твою жизнь совсем в другое русло. Так произошло и с меей жизнью.

К концу школы, подчиняясь могучему волеизъявлению природы, в начале весны я испытал чувство влюбленности к девочке из соседней школы. Сейчас я не помню даже ее лица, а имени как будто и вовсе не знал.

Я тоже, уж не знаю чем, понравился ей, и мы стали встречаться. В наших отношениях, пожалуй, не было ничего романтического, так как мне не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы добиться взаимности. Все шло как-то само собой.

Теперь уже, по прошествии многих лет, я понимаю, что первое чувство должно быть бурным, с муками неразделенной любви, с ревностью, со слезами отчаяния в бессонные часы…

На третий день нашего знакомства мы уже целовались под ветками зацветающих деревьев и от неумения прикусывали до крови губы друг другу. А на пятый день, когда родители моей подруги отправились на дачу копать под картофель грядки, я оказался у нее дома. Она недолго размышляла, видимо, уже давно решившись отдать свою девственность при первом удобном случае, и вскоре мы лежали на ее узенькой кровати совсем голые. Я впервые рассматривал обнаженное женское тало с такого близкого расстояния, зная, что и девочка меня разглядывает, и от этого испытывал какое-то странное ощущение. Во мне не было ничего от сексуального возбуждения, я забыл о нем напрочь, и когда девочка влажными руками стала притягивать меня к своему телу, я оказался не готов к мужской миссии и от осознания своей неготовности весь размяк и заскучал на мгновение.

Потом скука стала страхом, а страх был рожден мыслью о позоре…

Так ничем закончилась моя первая близость с женщиной.

Всю ту ночь я пролежал без сна в своей кровати, пытаясь анализировать происшедшее. В мозгу зародилась мысль, что организм мой ущербен, что я один из тех многих несчастливцев, которым не дано испытать наслаждения от обладания женщиной, что мне суждено лишь мечтать об обладании, а в конце этих мечтаний лишь муки одни.

Конечно же, я больше не встречался с той девочкой, от одной мысли о ней испытывая лишь звериный страх.

С того дня я стал непрерывно думать о природе своей неудачи, постепенно привыкал к мысли об ущербности моей психики, и со временем муки стали носить оттенок сладости, так что иногда я даже специально вызывал их в себе.

Я стал интересоваться специальной литературой на тему сексуальных расстройств, проглатывая тома научных трудов. Я изучил Фрейда, Юнга и современных психоаналитиков. Из их трудов мне стало ясно, что я ничем не болен, что психика моя пострадала в силу моего же невежества. Оказывается, я сам родил в себе комплекс неполноценности, к тому же культивируя его жалостью к своей особе…

К моменту осознания своих комплексов я уже выбрал будущую профессию. По окончании школы я решил поступить на психологический факультет университета и по получении диплома специализироваться на лечении сексуальных расстройств как мужчин, так и женщин.

С этим решением ко мне пришла и другая мысль. Избавившись от своего комплекса, я не смогу так глубоко проникнуть в природу чужой болезни, ибо только свои страдания можно отождествить с чужими. С юношеским самопожертвованием я решил развивать в себе сексуальный комплекс, тем самым став врачом-экспериментатором, ставящим опыт на себе. Как и мой средний брат Мао., я отказался навсегда от близости с женщиной, только природа монашества была различной…

Я с блеском закончил психфак. При распределении мне был сделан ряд очень лестных предложений, начиная от Института психиатрии до места психолога в больнице им. Кащенко. Стремясь работать индивидуально, я отказался от этих предложений и попросил свободный диплом. „Я снял квартиру и стал принимать больных, которых было сначала очень мало, но вскоре психоанализ стал входить в моду, и поток больных увеличился.

Обычно я работал по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Принимал по пять-шесть больных, уделяя каждому по часу, а остальное время систематизировал свои записи и истории болезни, пытаясь отыскать маленький корешок, ставший причиной развития того или иного комплекса.

Начиная работать с новым больным, я всегда твердо обещал, что шансы на полное выздоровление равняются девяноста процентам, да, впрочем, так оно и было.