Монумент - Йан Грэхем

Подсвечники и Чаша – это, разумеется, не главное. Улица Полумесяца располагалась почти в миле отсюда, но Баллас знал, что успеет добраться до музея прежде, чем минует полночь. Можно было сократить дистанцию почти вдвое, пройдя по Храмовой площади, однако рисковать не хотелось. Зачем? До рассвета еще добрых семь или даже восемь часов, и нет никакого резона нестись сломя голову…

Нет, торопиться не стоило – и все же Баллас почти бежал. Летел вперед, будто на крыльях, и улыбался во весь рот – как ребенок в канун праздника Середины Зимы. Ребенок, готовый развернуть льняные кулечки с подарками – игрушками, конфетами и засахаренными яблоками. Одна-единственная мысль у него в голове, и Баллас повторял ее точно заклинание: «Скоро я буду богат, скоро я буду богат, скоро я буду богат…»

Он сможет купить себе любую шлюху – самую теплую, пышную и ласковую. Он найдет жилище – удобную комнату в приличной гостинице, с мягкой кроватью и чистыми одеялами Он выпьет галлоны вина – напьется вдосталь, и деньги не кончатся. Он будет пить, пока не лопнет.

Баллас тихо рассмеялся… и свернул на Храмовую площадь.

– Церковники божатся, что деньги меняют человека, – пробормотал он. – Достаток делает его иным, преображает душу… Что ж, со мной ничего такого не случится.

Он подошел к Дубу Кары. Три головы по-прежнему висели на ветвях. Лунный свет мерцал в их глазах – круглых и бессмысленных, точно у снулых рыб. Взгляд Балласа переместился на Эскларион Сакрос. У темных высоких ворот несли караул полдюжины стражников. Оранжевые отблески огня отражались в их надраенных шлемах.

– Никто не скажет: «Деньги изменили Балласа». Если обо мне вообще станут говорить, люди скажут: «Деньги позволили ему быть Балласом сполна». Так же, как сокол может быть соколом в полной мере, когда его вынут из силка и выпустят на волю…

Баллас миновал зловещий Дуб, пересек Храмовую площадь и направился к улице Полумесяца. Скоро он уже подходил к музею. Оглядевшись по сторонам и не приметив ни единой души, Баллас сунул отмычку в замочную скважину. В отличие от священника старый Кальден не доверял заповедям Пилигримов: дверь была надежно заперта.

Баллас осторожно повернул отмычку. Она то и дело застревала в замке, сражаясь с пружинами хитрого механизма. Наконец послышался тихий щелчок. Дверь открылась. Баллас вынул из мешка фонарь, прихваченный в церкви, и вошел в зал. Желтый свет замерцал бесчисленными бликами, отражаясь в стеклянных витринах. В музее не было ни души – что и неудивительно в этот час. Баллас быстро добрался до дверцы, ведущей к лестнице, и толкнул ее. Заперта. Он немного поковырялся в замке отмычкой, но тут же отбросил ее. Нетерпение было слишком велико – тем более что в темных безлюдных залах уже не требовалось таиться. Пинком ноги Баллас вышиб дверцу и спустился в подземный коридор.

Безмолвно лежали на полках черепа и кости, стояли древние горшки, статуэтки и фигурки из стекла, кости и отшлифованного камня. Примостив фонарь на пол, Баллас прямиком направился к полке, с которой две недели назад старик снял деревянную коробочку с вожделенным диском… Здесь не было ничего, кроме кучи измятого шелка. Он схватил ткань и скинул ее с полки, надеясь отыскать под ней шкатулку. Тщетно.

– Что ты с ней сделал, старик? – тихо пробормотал Баллас. – Куда ты ее подевал?

Подхватив фонарь, он судорожно принялся обшаривать соседние полки. Взгляд метался от экспоната к экспонату, фонарь подрагивал в руке. Тени затаились в пустых глазницах козлиного черепа, отблески огня плясали на боках зеленого стеклянного кубка. Прошептав проклятие, Баллас покачал головой.

– Подложил ты мне свинью, старый пройдоха!

На полке лежала шахматная доска. Коробка была сделана из черного и красного стекла, фигурки – из синего и желтого. Может, шкатулка спрятана за этой доской, поблескивающей в свете фонаря? Баллас опустился на колени, собираясь заглянуть в глубь полки. Терпение его истощилось, сдали нервы.

– Кровь Пилигримов! – рявкнул он и, схватив шахматную доску, отшвырнул ее в сторону. Доска ударилась о стену и разлетелась тысячами красно-черных осколков. Фигурки посыпались на пол, с мелодичным звоном раскалываясь о каменные плиты. Баллас осмотрел полку. Шкатулки не было.

Кровь, прилившая к лицу, стучала в висках крохотными молоточками. Баллас протянул руку к следующей полке, смахнул с нее звериные кости. Череп льва разлетелся, ударившись об угол стола, белые обломки брызнули в стороны. Баллас отскочил. Под каблуком хрустнул крошечный череп полевой мыши. Шкатулки не было.

У Балласа затряслись руки. Он медленно закрыл глаза, стараясь успокоиться. Тщетно. Где же шкатулка? Где – в этом огромном складе проклятого бесполезного дерьма? Где? Где?

Он повертел головой по сторонам, с ненавистью обводя взглядом огромный сводчатый зал.

– Где она? – заорал Баллас. – Где???

Красный туман застилал глаза. Он словно висел в воздухе, сочась из кирпичной кладки стен, из полок, из самих экспонатов. Зарычав, Баллас сжал кулаки и скинул с очередной полки стеклянные статуэтки. Крошечные хрупкие фигурки воинов, политиков и философов древности разбились о каменные плиты.

И вновь – никаких признаков шкатулки. Рычание Балласа превратилось в рев. Он смахнул очередную порцию черепов. Потом – керамическую посуду, расписанную в восточном стиле. Пол был устлан глиняными и костяными осколками. На следующей полке оказались гобелены вековой давности, ломкие и ветхие; одни порвались, когда Баллас отшвырнул их, другие рассыпались в пыль. Следующую полку занимал отряд солдатиков из слоновой кости – каждый размером с указательный палец. Баллас разметал их ряды словно удар молнии.

Он яростно обыскивал хранилище. Пот ручьями тек по лицу. Острый осколок какого-то древнего реликта – теперь уже было не понять, какого именно, – рассек Балласу ладонь. Когда он смахнул несколько изукрашенных чаш, кровь окропила стену. Порезанная рука ныла, но боль казалась почти приятной. Звуки разрушения – звон стекла и шорох разбивающейся глины – тоже нравились Балласу. Он двигался по залу словно торнадо. Вскоре все полки были пусты.

Тяжело дыша, Баллас привалился к стене. Под ногами хрустели остатки изничтоженных древностей. Глиняное крошево облепило стекло фонаря. Костяные обломки валялись на полу вперемешку с осколками стеклам фарфора. Кровь из длинного пореза на ладони обрызгала полки и стены, заляпала рубаху и штаны Балласа. Он поднес руку ко рту и облизал рану.

– Если шкатулка не здесь, она может быть где угодно… Тонкое наблюдение, ничего не скажешь. Но Балласу слова придали бодрости и надежды. Однако где же она? Куда проклятый старик мог ее запрятать? Конечно, он не настолько глуп, чтобы выставлять шкатулку напоказ, класть туда, где всякий может увидеть… Взяв фонарь, Баллас поднялся по ступенькам и вернулся в выставочный зал.