Невинность - Дин Кунц

Большинство погибших в тот день были членами общины лютеранской евангелистской церкви Святого Марка, расположенной на Восточной Шестой улице. В ней состояли и родственники Мэри Маргарет. После случившегося кто-то мог бы счесть Бога невероятно жестоким и отвернуться от Него навсегда, но не Джон Лебау. В каждой из двух тайных комнат по обе стороны картины висели золоченые кресты. То есть эти комнаты служили храмами жене-библиотекарше и их детям и говорили о надежде архитектора вновь встретиться с самыми дорогими ему людьми уже на небесах.

Я включил фонарик, направил луч на большую картину, служившую также дверью, и громко, чтобы меня услышала девушка, если она пряталась за картиной, сказал:

– Меня зовут Аддисон, хотя никто в мире этого не знает… за исключением тебя. Если ты сейчас с потерянными детьми Джона Лебау, я хочу, чтобы ты знала, что я в каком-то смысле тоже был потерянным ребенком и таким остаюсь до сих пор, хотя уже и не ребенок.

Ответа не последовало.

– Я не хочу причинять тебе вреда. Возникни у меня такое желание, я бы нажал на три скрытых рычажка в нужном порядке и прямо сейчас вытащил бы тебя оттуда. Я хочу только помочь тебе, если сумею. Может, ты думаешь, что не нуждаешься в помощи. Иногда я тоже так думаю. Но помощь нужна всем. Мы все в ней нуждаемся.

На картине еловые ветви оплетали колонны фасада. На каждой бронзовой двери висели венки с огромными красными бантами. Снег падал на укутанную белым улицу, и мир выглядел таким благостным, каким, вероятно, уже никогда не был после 1905 года.

– Если ты не хочешь говорить со мной, я тебя больше никогда не потревожу. Я слишком люблю библиотеку, чтобы отказаться от встреч с ней, поэтому иногда буду приходить сюда ночью, но не для того, чтобы найти тебя. Подумай об этом. Если захочешь поговорить, следующие полчаса я буду в главном читальном зале, среди стеллажей, где этому плохому человеку не удалось тебя поймать, когда ты убегала от него, словно танцующая балерина. Жду тебя в проходе с Чарлзом Диккенсом.

Я знал, что она смелая и быстрая и совсем не мышка. Но мышка за стенной панелью, учуявшая кошку и знающая, что кошка учуяла ее, отделенную тонкой перегородкой из вишневого дерева, не могла сидеть тише этой девушки.

11

Свет в каждом из проходов между стеллажами зажигался своим выключателем, и я щелкнул только одним. Вспыхнули бра-подсвечники со стальными, инкрустированными бронзой колпаками. Круги света легли на темно-коричневые мраморные плиты пола.

Выкрутив лампочку из одного бра, я стоял рядом с Диккенсом, насколько посмел подойти, его книги оставались на свету, я – в тени. Если бы девушка пришла, я не собирался показывать ей свое лицо, ни намеренно, ни случайно. Если бы под капюшоном свет отразился от моих глаз, она не увидела бы ни цвета, ни каких-то особенностей, ни их свойства, вызывавшего у людей желание изрубить меня на куски и сжечь.

Приди она сюда, какое-то время мы бы говорили на равных, а если бы потом внезапная интуитивная догадка, касающаяся моей сущности, побудила девушку развернуться и убежать, я бы не стал ее преследовать, убежал от нее сам. По прошествии времени ужас бы ушел, и она могла осознать, что я не только не собирался причинить ей вред, но и уважал ее антипатию, не испытывал к ней негодования.

Чтобы стать моим другом, наверное, нужно быть таким, как я, одним из сокрытых. Как знать, возможно, никому из живущих в открытом мире не под силу вынести присутствие такого, как я. Но я всегда лелеял надежду, что среди миллионов, населяющих землю, могут найтись несколько человек, которым достанет мужества узнать меня, какой я есть, и уверенности в себе, чтобы пройти часть жизни рядом со мной. Эта девушка, сама по себе загадочная, представлялась мне способной на такое. Люди, подобные ей, не встречались мне уже долгое время.

Только подумал, что девушка не придет, когда она появилась в дальнем конце прохода, вышла в круг света от последнего бра. Замерла в серебристых туфельках, черных джинсах, свитере и кожаной куртке, стояла, расставив ноги и упираясь руками в бедра, словно сошла со страниц одного из комиксов, которые я не очень-то люблю. Я про комиксы, где все, и хорошие парни, и плохие, похожи: очень уж уверенные в себе, такие крутые, и решительные, и гордящиеся собой. Они стоят, выпятив грудь, такие широкоплечие, со вскинутой головой, бесстрашные, героического вида, и, если есть ветер, он всегда ерошит им волосы, потому что со взъерошенными волосами выглядят они лучше. В библиотеке, конечно, никакого ветра быть не могло, но ее волосы, черные, длинные, густые, висели космами, создавая ощущение, что их все-таки ерошит ветер, даже в его отсутствие. Я не жалую супергероев и суперзлодеев во многих из этих комиксов, за исключением, возможно, Бэтмена, потому что их театральные позы показывают, какого высокого они о себе мнения. Такие они все самодовольные, независимо от того, собираются спасать мир или уничтожать его. Кичатся своей силой. И эта девушка выглядела так, будто выскользнула из подобного комикса, но почему-то я мог определить, что ее поза и ее представление о себе имеют мало общего. А может, я заблуждался. Многолетнее одиночество – плодородная почва для самообмана.

Оглядев меня с достаточно большого расстояния, она убрала руки с бедер и направилась ко мне, без особой опаски или решимости, но с той же легкостью и грациозностью, на которые я уже обратил внимание.

Когда добралась до пятна света, который падал на книги Диккенса, я попросил: «Пожалуйста, остановись там». Она послушалась. Нас разделяло не больше двенадцати футов, но мой капюшон и выкрученная лампочка в ближайшем бра не позволяли ей разглядеть мое лицо.

Если говорить о ее внешности, то, увидев ее мельком, я не заметил тогда, что она сотворила со своим лицом, не говоря уже о раскраске. Она отдала должное пирсингу. В правой ноздре носила серебряную змею, пожирающую свой хвост. На нижней губе висела ярко-алая бусина. На черной помаде она выглядела большой каплей крови. Ее безупречная кожа цветом напоминала сахарную пудру, и девушка еще сильнее оттенила эту бледность толстенным слоем туши для глаз. С иссиня-черными и странным образом подстриженными волосами выглядела она, как я понимаю, готкой, но с некоторыми нюансами, подчеркивающими ее индивидуальность, при общем соответствии стилю. К примеру, тушью она нарисовала ромбы. Верхняя точка располагалась под бровью, нижняя – на щеке, точно под верхней. С одной стороны, напомнила мне арлекинов, с другой – крайне неприятную куклу-марионетку во фраке, однажды увиденную мной в освещенной витрине магазина антикварной игрушки.

По центру этих черных ромбов сверкали глаза, неотличимые от глаз той марионетки. С белыми, как круто сваренное яйцо, белками и черными, как антрацит, радужками с темно-красными радиальными полосками, которые появлялись, лишь когда свет падал на глаза под определенным углом. Поскольку жизнь редко сводила меня лицом к лицу с другими людьми, поскольку о разнообразии человеческих лиц и цвета радужек я судил только по книгам, я не мог сказать, часто встречаются такие глаза или нет. Но они вызывали такую тревогу, что я предположил, не сильно боясь ошибиться: такие глаза – большая редкость.