В тени горностаевой мантии - Анатолий Томилин-Бразоль

— Я не думать, Гри‑Гри, что сии иностранные известия есть правильны. Я сей же час могу посылать к графу Алексею Григорьевичу за ответ: был ли он точно венчан с покойной Государыней? Ежели «да», то сие решать и наш разговор…

На следующий день она велела канцлеру графу Воронцову написать проект указа, что‑де «в память почившей Императрицы Елисаветы Петровны, признает справедливым даровать графу Алексею Григорьевичу Разумовскому, венчанному с Государыней, титул императорского высочества. Каковую дань признательности и благоговения к предшественнице своей объявляет ему, и вместе с тем делает сие гласным во всенародное известие». Когда проект был готов, она показала его Григорию и поручила Вяземскому тотчас отвезти к графу. При сем потребовать у него все относящиеся к этому предмету документы для составления акта в законной форме…

Алексей Григорьевич принял Вяземского у растопленного камина в кабинете, где, сидя в креслах, читал Священное Писание.

«Это была, — рассказывал позже Вяземский, — громадная книга киевской печати в октаву. Когда я разъяснил ему причину столь поздней визитации, он отложил чтение и потребовал предъявить проект указа. Внимательно прочел его, встал с кресел и медленно подошел к комоду. Сверху стоял ларец из черного дерева, инкрустированный перламутром и окованный серебром. Граф отпер его ключом, вынул из ларца свиток бумаг, обвитый розовым атласом, и развернул. Атлас он прижал к губам и спрятал снова в ларец. Потом долго с благоговением читал бумаги, роняя слезы. Закончив чтение, перекрестился, сделал шаг к камину и бросил свиток в пламя. Закрыв глаза руками, он опустился в кресла и, помолчав, сказал:

— Я не был ничем более, как верным рабом Ее Величества покойной Императрицы Елисаветы Петровны. Она оказала мне благодеяние превыше заслуг моих. Никогда не забывал я, из какой юдоли поднят и возведен десницею ея. И, обожая Государыню, как верноподданный, никогда не дерзнул даже мыслию сближаться с ее царственным величием. Стократ смиряюсь, вспоминая прошедшее, и, живя в настоящем, мысленно лобзаю державные руки ныне царствующей монархини. Даже буде то, о чем вы изволили говорить со мною, граф, поверьте, я бы не посмел в суетности признать случай, помрачающий незабвенную память моей благодетельницы. Теперь вы видите, что никаких документов у меня нет. Доложите об сем Государыне и да продлит она милости свои на меня, старика, уже не желающего никаких земных почестей… Прощайте, ваше сиятельство. Пусть все происшедшее здесь останется тайной, а люди… Что ж, люди могут говорить все что им угодно, простирая надежды свои ко мнимым величиям. Мы не должны быть причиною их толков.

Екатерина внимательно выслушала канцлера и, улыбнувшись, подала ему руку, которую он почтительно поцеловал.

— Mon vieux honorable!,[20] — сказала она растроганно. — Он предупредил меня во всем. Но я и ожидала сего поступка от самоотверженный малороссиянин. — Затем, сдвинув брови, она добавила: — Итак, никакого тайного брака не существовало, хотя бы для усыпления боязливой совести. Должна признавать, что шепот об сем был мне всегда противен…

Беспокоил Екатерину и подрастающий Павел. Среди дворянства не утихали разговоры, что‑де именно великий князь является законным наследником почившего императора. А его мать может быть лишь регентшей и то лишь до совершеннолетия сына.

Эти же мысли исподволь постоянно внушал великому князю и его воспитатель граф Панин. Никита Иванович не мог простить Екатерине того предпочтения, которое она оказывала Орловым. После ее восшествия на престол особенно ярко вспоминались ему их связи в ту пору, когда Екатерина была великой княгиней. Без бурных всплесков, но регулярно, они встречались в дни, свободные от интриг. Панин знал, что великая княгиня дарит свои ласки не ему одному. Но это его устраивало, поскольку и сам он питал неудержимую склонность к итальянским певицам и другим актрисам из иностранных трупп, наезжавших в Петербург. Конечно, он понимал, что в свои годы ни в какое сравнение с Григорием Орловым не идет. Дело даже не в том, что тот на семнадцать лет моложе. Никита Иванович имел телосложение деликатное и здоровье не чересчур крепкое. По привычкам был сибарит, более всего любил покой, хороший стол, а посему был наклонен к полноте…

Царевичу рано стали доносить, что мать будто бы не прочь от него вообще избавиться. Оттого мол и нескончаемые милости, разоряющие империю, к участникам переворота. Одно время Павла даже сумели убедить в том, что его хотят отравить, и он заставлял своих воспитателей пробовать каждое блюдо. Но все это было не более чем вздор.

Екатерина с самого начала прекрасно понимала незаконность своего положения и, чувствуя его непрочность, как цепных псов держала при себе Орловых, лаская одновременно гвардию. Но прошло совсем немного времени и она почувствовала укрепление почвы под ногами. Обладая умом и гибкостью натуры, Екатерина легко оценивала обстановку и либо приспосабливалась к ней, либо старалась исподволь изменить положение дел в свою пользу.

Эта бывшая немецкая принцесса как‑то очень быстро поняла национальный характер народа, которым ей предстояло править, приняла его как данность и отказалась от попыток перекроить на немецкий лад. Желая отменить пытки, производившиеся при следствии, она предложила эту меру на рассмотрение Сената. И когда сенаторы высказали опасение, что при сем, ложась спать, никто из помещиков не будет уверен в том, что встанет живым поутру, отказалась от своей мысли. Она велела лишь разослать секретное предписание, осуждавшее пытку, как дело жестокое и не дающее истины.

После достаточно долгого раздумья Екатерина окончательно отклонила матримониальные претензии Григория Орлова, и сумела пресечь возможные пересуды. В конце концов, она так вознаграждала своих фаворитов, что их место в глазах общества стало не только не позорным, но и весьма заманчивым. Громадные раздачи земель и населенных имений потребовали закрепощения Малороссии, зато усилили дворянство, на которое опирался трон. А впереди еще была «Жалованная грамота дворянству»…

В первые годы своего царствования Екатерина особенное внимание уделяла внутренним делам государства. Более всего страдало население от традиционного отсутствия правосудия в России. Получив первые доклады, обрисовывающие состояние суда, она пришла в ужас. В дневнике записала: «Лихоимство возросло до такой степени, что едва ли есть самое мало место у правительства, в котором бы суд без заражения сей язвы отправлялся; ищет ли кто место — платит; защищается ли кто от клеветы — обороняется деньгами; клевещет ли кто на кого — все хитрые происки свои подкрепляет дарами». В 1766 году императрица повелела собрать комиссию для издания Уложения… Но польские смуты и возникшая из них первая турецкая война остановили эту законотворческую деятельность.