Искатель. 1965. Выпуск №1 - Николай Вихирев

— А мы ему — мат, этому «Черному королю»!.. Матик ему, гаду! — сверкая глазами, сказал минер Петренко.

— Так… — Мариненко пристукнул по столу костяшками пальцев. — Расскажите о боевой задаче личному составу, проверьте готовность оружия — и спать. Всем свободным от вахты спать. Это приказ…

Мариненко проснулся и почти сразу понял: уменьшили скорость хода. Взглянул на часы: спал всего сорок минут, до поворота на курс, пересекающий минное поле, еще около часа.

Он спустил ноги с койки, сел. И тут же его опрокинуло навзничь, припечатало к постели. Палуба резко перекосилась и поползла кверху.

«Бросает!» — недовольно проворчал он, силясь принять нормальное положение. Час назад, когда он спустился с мостика, качало куда слабее.

Широко расставляя ноги, цепляясь за что придется, он добрался до центрального поста. Вахтенный подскочил с докладом: одна рука у козырька, другой хватается за трубопровод над головой. Привычной скороговоркой начал:

— Товарищ командир, за время вашего отсутствия…

Мариненко досадливо отмахнулся и полез по кособочащемуся трапу на мостик.

В колодце люка бешено крутит ветер, давит на плечи, рвет с головы ушанку. Дышать нечем, и командир, низко нагнув голову, давясь, хватает широко открытым ртом упругий, как резина, воздух. Дважды его окатывает врывающаяся в люк вода. Мокрый до нитки, он вылезает из люка; теряя равновесие, обхватывает тумбу перископа и надолго замирает, прильнув к ней всем телом.

Впереди за носом подводной лодки тьма. Море, такое же черное, как и небо, усеяно клочьями пены. Ветер неистовствует. Острый форштевень разбивает волны. Взлетая над лодкой, они с маху обрушиваются на узкую надстройку и мостик. Временами корабль повисает в воздухе, вибрируя всем корпусом. Затем проваливается между валами и снова начинает беспорядочно метаться, черпая воду то одним, то другим бортом.

На мостике смутно виднеется группа людей. Они неподвижны. Тусклый свет из люка падает на их ноги и спины, оставляя лица в темноте.

Мариненко потянул за рукав старпома, стараясь перекричать вой и грохот, спросил:

— В чем дело? Почему уменьшили ход?

Старпом показал на ухо.

— Громче!.. жалуйста…

Они зашли под козырек рубки и могли разговаривать.

— Шторм усилился, товарищ командир.

— Я это заметил, — ехидно сказал Мариненко и, наливаясь гневом, выкрикнул в красное лицо:

— Кто позволил вам изменить ход?.. Кто?!

Старпом виновато заморгал.

— Лодку заливает через рубочный люк. Помпы не успевают откачивать воду. Я думал… Это временно. Ближе к берегу станет тише… Проклятый штормяга!..

— Мы же опоздаем! — задохнулся Мариненко, но сумел взять себя в руки. — Прикажите дать самый полный ход!

Старпом сломался в пояснице, склонившись над люком, крикнул что было сил:

— В центральном!.. Самый полный!

В его голосе было отчаяние и обида. Снизу, как эхо, донеслось:

— Есть самый полный!..

Подводная лодка столкнулась с набежавшей волной, повалилась на борт и дрогнула, словно наткнулась на что-то твердое. Вал с грохотом пробежал по надстройке, ударил тараном в рубку и рассыпался.

Мариненко выбрался из-под козырька. Старпом встал рядом. Оба молчали.

Незадолго до поворота на новый курс Мариненко спустился с мостика и прошел по кораблю.

В жилых помещениях тишина и синий полумрак; свободные от вахты моряки спят. Зато в дизельном отсеке адский грохот. Он цокотом, свистом, дробным уханьем обрушивается на барабанные перепонки, заставляет широко открывать рот.

В узком проходе между рычащими двигателями привычно балансирует моторист с масленкой в руках. Изредка он подает рукой какие-то знаки Илье Спиридоновичу, мичману, стоящему у пульта управления. Тот кивает в ответ или отрицательно трясет головой. Это их немая азбука.

Мичман — хозяин отсека, хозяин рачительный, но крутой. Матросы и уважают его и побаиваются. Когда им довольны, величают «машинным батькой», в гневе зовут Скипидарычем. Худое лицо мичмана посерело, вокруг ввалившихся глаз синие круги. Увидав командира, он подтягивается, украдкой застегивает крючки на тугом вороте кителя. После доклада они перебрасываются несколькими фразами. Тут, как и на мостике, приходится кричать в голос.

— Как двигатели? — спрашивает Мариненко.

— Порядок. Стучат.

— Не подведут?

— Уж будьте спокойны.

И весь разговор. Моторист с масленкой застыл поодаль, навострил уши: вдруг командир скажет что-нибудь новое насчет задания? Но, уходя, командир говорит:

— Отдохнуть бы вам надо, мичман.

— Надо, — охотно соглашается Илья Спиридонович. — А когда?

И верно, некогда ему сейчас отдыхать. «Возвратимся из похода, пять суток отпуска ему отвалю, пусть отсыпается старина», — великодушно решает Мариненко. В этот момент он искренне верит, что так оно и будет. А знает — в базе работы невпроворот, только пошевеливайся, и не до отдыха будет Илье Спиридоновичу, не до сна. Да ведь и вернуться еще надо в базу…

В отсеке у электриков тишина. Они отдыхают. Их работа впереди, когда лодка уйдет под воду. У вахтенного, молодого матроса, синие, покусанные губы, в глазах — тоска. Возле него — брезентовое ведро.

Появление командира обескураживает матроса. Встретив направленный в упор строгий взгляд, он совсем теряется и, косясь на ведро, сбивчиво рапортует.

«Добрый будет моряк; мается, а замены не просит, — думает о нем командир. — Еще один поход, и у кока хорошим едоком прибавится».

В соседнем отсеке над столом склонились две разномастные головы, почти касаются лбами друг друга, будто собрались бодаться. Смуглый брюнет — трюмный Флеров, русоволосый крепыш — торпедист Никитин. Физиономии у обоих красные, сердитые. Они неразлучны и вечно спорят. Матросы зовут их Ершами Ершовичами. Заметили командира, вскочили, руки по швам. И шторм их не валит…

— Сидите, — махнул рукой Мариненко и опустился рядом. Оглядел Ершей, усмехнулся. — Почему не спите? Опять ссоритесь?

— Да нет, это мы так… беседуем, — смутился Флеров.

Ветер несколько ослабел, но море не успокоилось. Валы набегают во тьме со всех сторон. На их изломанных гребнях пузырятся разводья пены. По-прежнему сильно качает.

Семнадцать минут назад подводная лодка пересекла зыбкую границу минного поля. Семнадцать минут!.. Мало это или много? В обычной жизни — капля, в бою — океан. Здесь — бой…

Мариненко взглянул на часы. Время, кажется, остановилось. Он уже ничего не мог изменить, на его долю оставалось одно — многотонная тяжесть ожидания.

Снизу из люка падает свет. Там — жизнь. Она может оборваться, вот сейчас или через миг… Он приказал надеть спасательные пояса.