Линкольн - Карл Сэндберг

В свете этих событий Линкольн мог понять своих коллег, когда они приняли резолюцию, в которой заявляли: «Мы решительно протестуем против создания обществ, выступающих за отмену рабства… право на владение рабами гарантировано рабовладельческим штатам Федеральной конституцией, и они не могут быть лишены этого права без их согласия…»

Но Линкольн голосовал против этой резолюции, к нему присоединились только лишь пять членов законодательного собрания, в том числе Дан Стоун, янки, окончивший Миддлбурский колледж, адвокат, приехавший в Спрингфилд в 1833 году. Линкольн и Стоун опубликовали свой протест в выражениях спокойных, но не оставлявших места для кривотолков:

«Мы, нижеподписавшиеся, выражаем свой протест против резолюций, принятых обеими палатами законодательного собрания на настоящей сессии по вопросу о рабстве.

Мы считаем, что институт рабства зиждется на несправедливости и политически вреден; однако распространение аболиционистских доктрин ведет скорее к укреплению, нежели к ослаблению этого зла.

Мы считаем, что конгресс Соединенных Штатов согласно конституции не имеет права вмешиваться в вопрос о рабстве в отдельных штатах.

Мы считаем, что конгресс Соединенных Штатов имеет право согласно конституции отменить рабство в округе Колумбия, но это право не может быть применено иначе, как по требованию населения указанного округа.

Расхождения между данной точкой зрения и точкой зрения упомянутых резолюций и послужили причиной данного протеста».

Один из членов «Долговязой девятки», Роберт Уилсон из деревни Афины, писал о Линкольне, что в нем было какое-то особое своеобразие, «зачастую он удивлял нас». Он казался прирожденным политиком. «Мы подчинялись, — писал Уилсон, — его руководству, но сам он никому не подчинялся. Можно даже сказать, что он думал за нас. Он вызывал уважение, хотя был небрежен и неряшлив… Несмотря на свою бедность, он был независим».

В Спрингфилде Линкольн прочел комплименты в свой адрес в местных газетах, а на банкете, где он в составе «Долговязой девятки» сидел в обществе еще 60 гостей, он услышал тост: «За Авраама Линкольна, который оправдал надежды своих друзей и разрушил ожидания своих врагов».

В апреле он упаковал свои вещи, чтобы покинуть Нью-Сейлем, куда шесть лет назад его, как он сам говорил, забросило, «как щепку речным потоком». Теперь он уезжал отсюда адвокатом, членом законодательного собрания штата, лидером местных вигов. Эта деревушка на вершине холма, которая фактически уже стала городом, в свое время приютила его, здесь он оставлял множество людей, которые навсегда останутся дороги ему. Немало горьких часов пришлось ему здесь пережить, но радостных было все-таки больше. Здесь он ощупью выбирался из мрака и искал свет образования. Здесь газеты, книги, математика, право, пути людей, сама жизнь — все приобрело для него новое значение.

4. Адвокат в Спрингфилде

В 1837 году в Спрингфилде насчитывалось 1 400 человек населения, и он снабжал восемнадцатитысячное население графства продовольствием, сельскохозяйственными машинами, бакалейными товарами, покупая, в свою очередь, зерно, свинину и другие сельскохозяйственные продукты. В городе было 19 галантерейных магазинов, универсальные магазины, 6 церквей, 11 адвокатов и 18 врачей. Жены фермеров, обычно ходившие босиком, отправляясь в город, надевали туфли, мужчины сменяли свои мокасины на сапоги из сыромятной кожи или ботинки. Таким, уже вполне цивилизованным городом, увидел Спрингфилд двадцативосьмилетний Авраам Линкольн, когда 15 апреля 1837 года он приехал сюда.

Линкольн остановил свою лошадь у универсального магазина Джошуа Спида и спросил, сколько стоит комплект постельных принадлежностей. Спид назвал цену — 17 долларов. «Хоть и дешево, — сказал Линкольн, — но у меня и таких денег нет. Вот если вы поверите мне в долг до рождества и мой дебют здесь в качестве адвоката окажется успешным, то я тогда расплачусь с вами. Но если меня постигнет неудача, то я, вероятно, так и не сумею отдать вам долг». Спид вспоминал впоследствии: «Голос у него был полон такой меланхолии, что я пожалел его… Никогда еще в своей жизни я не видел такого печального и унылого лица». Спид предложил Линкольну поселиться вместе с ним в комнатке над лавкой. Линкольн отнес свои седельные мешки наверх, и когда он спустился, немного оживившись, то сказал Спиду: «Ну, вы меня растрогали».

Так началась эта дружба, продолжавшаяся многие годы. Тогда же завязалась дружба Линкольна и с Уильямом Батлером, клерком окружного суда графства Сэнгамон, который предложил Линкольну столоваться у него дома, предупредив, что денег он с него никогда не потребует.

Окружной суд помещался в двухэтажном здании на улице Гофмана. Здесь на втором этаже и разместилась контора новой адвокатской фирмы «Стюарт и Линкольн». Это была маленькая комната, в которой помещалось несколько пустых полок для книг, старая печка, стол, стул, скамья, шкура бизона и узкая кровать.

Стюарт был поглощен выдвижением своей кандидатуры в конгресс, поэтому Линкольн в меру своих сил один тянул на себе всю их адвокатскую практику. Когда у него не было дел, он занимался политикой, писал много писем.

Спрингфилд процветал. 19 апреля Линкольн писал Леви Девису в Вандейлию: «Здесь, в наших местах, мир, процветание, изобилие и полное отсутствие новостей». Только вот душевного покоя у него в это время не было.

Еще три года назад в Нью-Сейлеме он познакомился с Мэри Оуэнс, дочерью богатого кентуккийского фермера, которая приезжала к своей сестре. В 1836 году она опять приехала в Нью-Сейлем, и тогда-то молодой Авраам Линкольн влюбился в нее. Он, в свою очередь, заинтересовал ее — слишком он был не похож на всех, кто окружал ее. Когда она уехала из Нью-Сейлема, он тосковал и писал ей письма, в которых сквозь скупые слова прорывалась глубокая тоска этого очень одинокого человека. К тому же его одолевали сомнения.

7 мая 1837 года он писал ей из Спрингфилда, что готов жениться на ней, если она согласится, но старался объяснить ей, что ее ожидает бедность.

«Друг мой Мэри!

Дважды я начинал писать вам, но, не успев дописать до половины, рвал эти письма. Первое показалось мне недостаточно серьезным, а второе, наоборот, ударилось в другую крайность. Это письмо я решил послать, каким бы оно ни получилось…

…Я много думаю о нашем разговоре, о том, чтобы вы переехали жить в Спрингфилд. Боюсь, что вам не понравится эта жизнь. Здесь есть избранное общество, и вам было бы тяжело не иметь возможности встречаться с этими людьми. Вас ожидала бы бедность, и вы не могли бы никак скрыть ее. Уверены ли вы, что сумеете терпеливо переносить это? Если когда-нибудь случится, что женщина решит связать свою судьбу с моей, я намерен сделать все, что в моих силах, чтобы она была счастлива и довольна; и если это мне не удастся, то ничто не сделает меня более несчастным. Я знаю, что с вами я буду гораздо более счастлив, нежели сейчас. То, что вы мне говорили, могло быть шуткой, или я, быть может, неправильно понял вас. Если это так, забудем об этом; если же нет, я очень прошу вас серьезно подумать, прежде чем принимать решение. Что касается меня, то я уже решил. Я никогда не откажусь от своих слов, если вы, конечно, согласитесь. По-моему, вам все-таки лучше не делать этого шага. Вы не привыкли к трудностям, а они могут оказаться гораздо более суровыми, чем вы их себе сейчас представляете. Я знаю, что вы способны тщательно обдумать любой вопрос, и если вы, прежде чем принять решение, все взвесите, я с готовностью подчинюсь вашему решению.