Егерь Императрицы. Батальон, к бою! - Булычев Андрей Алексеевич

– Понял, ваше превосходительство. – Алексей взвесил на руке тяжелый кошель и положил его в карман. – Нужно перестраивать батальон под особые задачи, теперь это уже будет не одна лишь пограничная служба. Ничего, справимся, нам уже такое не впервой. Будем возвращаться по тактике службы на одиннадцать лет назад, когда мы ходили по тылам у турок. Так вы полагаете, что пять лет у нас еще есть до начала войны? Ну, я не знаю, – протянул он, отметив утвердительный кивок барона. – Сомневаюсь, конечно, но задачу свою понял, Генрих Фридрихович. Приступаю к ее выполнению.

Последний день высокой инспекции проходил в большой суматохе. Прощальный парад войск Бугской пограничной линии генерал-фельдмаршал отменил, желая проехать как можно дальше по утренней прохладе. Алексей стоял среди провожающих офицеров. «Ну, все, наконец-то эта суета закончится», – думал он, разглядывая огромную красивую карету Потемкина. Неожиданно ее дверца распахнулась и показалась голова всесильного фаворита.

– Иди-ка, иди ко мне, – поманил он к себе подполковника. – Присядь-ка напротив, проедемся пару верст, проводишь меня, а там сам и доберешься до станицы. Не боись, Егоров, далеко не увезу!

– Что вы, ваше высокопревосходительство, я и не боюсь, – ответил в волнении Алексей, разглядывая богатое внутреннее убранство кареты. – За честь почту быть рядом с вами!

– Это да, не каждый генерал-аншеф может похвастать, что в ней сидел, – усмехнулся Григорий Александрович. – Нравится? – и он провел ладонью по бархату внутренней обшивки.

– Очень! – подтвердил Алексей. – Красота неописуемая!

– А то! – улыбнулся фельдмаршал. – Я что тебя позвал-то, подполковник? Личное у меня к тебе дело есть. Потому и с глазу на глаз хотел переговорить, чтобы лишние уши этого нашего разговора не слышали. Видишь ли, Алексей, есть у меня племянник Коленька, крестник. Я его на руках вот такого маленького держал, нянькал. Маленький был – так он сущим ангелочком рос. Волосики на голове светленькие, кудрявые. Глазки большие, голубенькие, щечки румяные, смех чистый, звонкий. Красавчик и ведь ласковый такой. Ну, просто радость для родителей, да и для меня, грешного. И что ты скажешь, такая бестолочь из него в итоге вышла! В шляхетском корпусе, пока он там учился, его, можно сказать, за уши вытягивали. Если бы дядюшка сорванца не был в таких высоких чинах, – хмыкнул Потемкин, – то выперли бы его взашей из сего заведения. Постоянные драки, пропуски занятий, а потом еще и волокитство да бражничество началось. Я сам, да и отец его покойный, чем ведь только не грозили этому обормоту, даже колотили его порой. Так все мимо, все впустую. Видно, разбаловали в свое время Николашку сильно, упустили его, вот и вышел у нас такой вот «ангелочек». Потом уже, при выпуске, определили его в лейб-гвардию. Думали: ну, может, в Преображенском полку на службе к нему серьезность придет. Перебесится. Но там все еще даже хуже стало. Карты, женщины, шампанское и постоянные дурацкие выходки! О какой службе вообще может идти речь?! Там его или пристрелят, или же приколют на очередной дуэли. Ну, или же он сам себе шею свернет, карабкаясь на балкон к очередной замужней мамзели. Возьми мою бестолочь к себе, Алексей, подсоби. Был ведь и он хорошим юнцом когда-то, добрым и послушным, но вот как бес опосля в него вселился! Отца уже в живых нет, воспитывать мне его бесполезно, а бегать за ним и вытаскивать из очередной беды я уже тоже не могу. Столько дел государственных на плечах висит! На тебя только одна надежда. Генрих Фридрихович посоветовал, говорит, большой некомплект офицеров у тебя в батальоне. Ты, как командир, человек строгий, честный и разумный, людей хорошо понимаешь, и они тебя все уважают. А главное, сила внутренняя в тебе есть, стержень особый, любого в бараний рог свернешь, если нужно. Сам убедился я в его словах, побывав здесь. Самое место Николаю у тебя. Это уж точно не гвардейский полк с его золочеными мундирами, парадами и попойками. А самая настоящая боевая часть, пусть даже и в блеклых зеленых мундирах, зато с железными кулаками, сухим порохом и огнем в глазах. Только тут, среди твоих матерых и зубастых волкодавов, и может остепениться моя бестолочь. Возьми, подполковник, очень я тебя прошу. Просто как человек, а не как высокий начальник.

«Ну Генрих Фридрихович, ну, блин, удружил! – думал в это время Алексей. – Вот за что мне здесь такая обуза?! Не хватало еще тут столичных вертихвостов вынянчивать и воспитывать! Своих-то ведь дел мало! А если не дай Бог с ним „того“? И ведь не откажешь такому человеку! Кому отказать-то? Потемкину?!»

– Ваше высокопревосходительство, воля ваша, – вздохнул Егоров. – Только ведь сами знаете, какая у нас здесь служба. Это вот сейчас на линии спокойно, а ведь раньше тут постоянно перестрелки с турками были. Да и не ровен час опять вдруг такое же начнется. Я ведь не смогу его все время от опасности уберегать.

– А и не надо! Не надо никого особенно уберегать, Алексей! – воскликнул Григорий Александрович. – Я знаю, что ты всех своих людей и так бережешь, и потери в твоей бывшей роте были на порядок ниже, чем у всех остальных, причем не просто боевые, но даже и санитарные. Отношение к Николашке должно быть ровно такое же, как и ко всем остальным. Ежели, не дай Бог, что-нибудь с ним и случится, то я клянусь: к тебе никаких вопросов и ни у кого не возникнет! Значит, такова есть на то воля всевышнего. Я и сам в стольких рубках, в атаках и штурмах был, пока по ступенькам воинской иерархии вверх шел, небось, уж знаю, о чем сейчас говорю. Пускай и он тоже настоящую службу познает. Да его ведь там, в столице, гораздо быстрее прибьют с этой вот своей дурью. Ты, главное, построже с ним будь, сурово так и по-отцовски. Поколоти, что ли, разок, ну, так, с глазу на глаз, конечно. Разрешаю хоть что с ним делать за его провинности, вот тебе мое дозволение, Алексей, как крестного. Только попытайся сделать из него человека?

– Хорошо, я постараюсь, ваше высокопревосходительство, – помолчав, кивнул наконец подполковник. – Не обещаю вам, что получится, но я все же попытаюсь. В любом случае службу он будет у меня нести, как вы и сами сказали, безо всяких скосок, как самый обычный офицер, вышедший в прапорщики из нижних чинов. Будет потеть, спать на земле, есть из одного котелка с солдатами и все прочие прелести нашей особой егерской службы изведает!

– Очень хорошо! Превосходно! Я обеими руками только за это буду! – воскликнул Потемкин. – Завтра же курьер ускачет в Санкт-Петербург с приказом об откомандировании его к вам сюда из гвардии, в батальон. А в благодарность за такую вот взятую на себя обузу обещаю, что мы изыщем и доставим вам на Буг еще два десятка штуцеров. Знаю я про твою кручину по поводу их малого у вас числа. Ну, вот, чтобы хоть какая-то польза от моего Николашки для вас была!

Алексей провожал взглядом пылящий в сторону Херсона кортеж.

– Ну, вот и спровадили их высокопревосходительство и всех остальных господ, – пробормотал за его спиной Лужин. – Слава тебе господи, укатили-таки. И даже не выпороли никого для острастки, как это водится. Ваше высокоблагородие, поедемте уже до дома. Ну чего мы тут посередь степи-то все стоим? Вона как солнышко уже высоко забралось и сразу припекать начало, а нам до станицы еще верст шесть или семь ведь пылить. Гляди, как далеко вас за разговорами господин фельдмаршал-то вывез!

– Поехали, Федор, – вздохнул подполковник. – И правда, дел у нас теперь непочатый край!

Глава 5. Выход под прикрытием

На пограничной линии царило оживление. С северной стороны к Бугу подходили большие маршевые колонны. Генерал-майор Кутузов формировал из прибывших шестиротные полевые егерские батальоны. В каждом из них по штату было по одной тысячи четыре человека. На егерский батальон полагалось по два восьмифунтовых единорога. Плюс к этой артиллерии была еще и отдельная батарея при шести орудиях, основу которой составили те единороги, что забрали у егерей-волкодавов. Как обычно в любом новом деле, а уж тем более если это касалось армии, суеты и неразберихи вокруг было великое множество. Но усилиями деятельного и энергичного Кутузова Бугский егерский корпус пусть и медленно, но постепенно превращался в боеспособную воинскую единицу. Учения в нем проводились ежедневно, обмундирование и амуниция у солдат были хорошо подогнаны, а их лица и движение говорили о здоровье и хорошем питании. Пушки, повозки, оружие – все было чистое, исправное, вовремя смазанное и окрашенное. Линейные егерские батальоны располагались вдоль всей пограничной линии, растянувшись вдоль левого берега Буга. Приданные корпусу два легкоконных полка и отдельный особый батальон егерей квартировались тут же. Генерал не сидел на одном месте. Каждый солдат в его корпусе знал, что он может появиться в любой точке на этой протяженной линии и в любую минуту. Солдаты говорили, что он живет, пишет приказы, читает почту, ужинает и спит, посреди всей протяженной дистанции, в деревне Баловня. Однако едва ли половину ночей он проводил именно здесь. Верхом или в своей легкой одноконной тележке-бричке Кутузов ездил то в сторону Ольвиополя, то к морскому лиману, проверяя невзначай посты, которые наблюдали за турецким берегом. Заезжал он в форты, заглядывал в те землянки, где выпекали солдатский хлеб, появлялся и в полях среди рассыпанных в учебную цепь егерей.