Воспоминания глупого кота - W Alexandr

Когда до нее доходит, уже ничего не исправить. Она жалеет об этом, но все уже сказано.

Но, как я уже толковал, интуиция – ее главное оружие, ее козырь. Она необычайно впечатлительна, чтобы распознавать все оттенки интонаций, используемых ее мужем для возражений и ответа. В этом доме отцовы интонации всем давно уже отлично известны.

Обычно, отец не кричит, он защищается голосовой палитрой, словно разнокалиберными пистолетами. Бегония-мать выходит из себя. Она бесится, потому что во всех их перепалках, начиная с самой первой, отлично умеет распознать силу и тяжесть обид и оскорблений, которую несет каждый из них.

Во всяком случае, нужно сказать, что эти перебранки уже принадлежат истории. В последнее время при мне споров не было, сам не знаю почему. Возможно, стало лучше с деньгами, а может потому, как уверяет Бегония-мать, что тот, кто всем заправляет, достиг нирваны и почти что ни на что не злится. Последний раз, когда Бегония-мать сердилась на отца, был совсем недавно, но отец был уставшим и не отвечал. В тот день мать настаивала на том, что он должен больше есть, если не собирается заболеть, — думаю, что она произнесла анорексия, — и все из-за проклятого стремления похудеть.

- Одиннадцать килограммов за месяц, — хвастался отец.

Мать волновалась.

- Хотя мне еще остается спустить два-три килограммчика, — удовлетворенно улыбаясь, подначивал жену тот, кто всем заправляет.

- Вот редиска! — шумела она. — Ты сейчас же ее съешь...

И. словно обращаясь к младенцу, придвинула к нему поближе тарелку с поджаренным до золотистой корочки филе. Не переставая улыбаться, отец отодвинул от себя тарелку, а мать снова придвинула ее.

- И все потому, что этот дурак, – мать ткнула пальцем в Ми́чу, – сказал тебе утром:

“ Папа, что это ты у нас носишь под галстуком?»

Дети напрочь забыли об этом эпизоде. Тот, кто всем заправляет тоже. И только Бегониямать слегка разозлилась.

Она такая, Бегония-мать, и останется такой до самого конца. Когда она злится, то входит в раж, ее даже бросает в жар, и она краснеет. Таких людей, как она, обычно причисляют к редкой плеяде людей благородных и порядочных. Я говорю – редкой, предвосхищая то, что произойдет с нами потом. Я услышал из разговоров, что это общество с каждым днем все более жестоко и агрессивно, оно превращает молодежь в безжалостных и бездушных людишек.

“Мы только готовим их к тому, чтобы стать сильными, – услышал я однажды в разговоре. – Эта тема весьма щекотлива, – говорил как раз тот, кто всем заправляет, своей жене. – В этом вопросе все так сложно, ведь дети растут слишком быстро и слишком рано все понимают”.

Но дети, особенно младшие, больше похожи на мать, и пока еще великодушны.

El Corte Ingles, “Английский Двор” – один из крупнейших универмагов Барселоны

la cuenta en numeros rojos – счета с красными цифрами означают задолженность

vales del economato – чеки(купоны) на распродажу в супермаркетах (economato) для определенной группы людей

Глава 15. Мое семейство: дети.

Дети – это мой мирок. Я хочу сказать, что вырос на их руках, играю с ними и, конечно же, много раз злился и злюсь на них. В том случае, когда я зол, наружу выползает мое кошачье естество. Ах, как красиво звучит – кошачье естество! Так вот, когда кошачье естество выползает наружу, я кусаю их за руку, или за икру, а, что первым подвернулось, за то и цапнул. Или же они уносят мои нежности и ласку в виде царапины на том месте, куда я могу дотянуться. Все это так, но как бы сильно зол я ни был, я никогда не бросаюсь лапами в лицо. За этим я всегда слежу. По крайней мере, с давних пор. Хотя в моем арсенале имеются совершенно разные наказания в час расплаты.

Не помню, но Бегонию-дочь, я, по-моему, никогда не царапал. Если только, когда мы были совсем маленькими... Вероятно, это на самом деле так, ведь я также не припоминаю и того, чтобы она заставила меня злиться. Она всегда великолепно со мной обращалась, с самого первого дня, как только взяла меня на руки. А вот Луису Игнасио я отвешивал какогоникакого тумака лапой, да и царапал его с большой охотой, потому что этот здоровенный толстяк – хотя теперь он не такой толстый, поскольку, проведя несколько месяцев в больнице после того случая, он сильно похудел, – так вот он зачастую нагонял на меня страх. Он частенько устраивал истерики, с силой вытягивал руку, и нехило швырял меня на пол так, что мне казалось, вот и смерть пришла. Да уж мало, не покажется. Ему нравилось смотреть, как я качусь по плиткам кухонного пола. Когда я осознал, что единственным его стремлением было поиграть со мной, я перестал сопротивляться. Хотя несколько раз я все-таки протестовал. Правда, очень редко, особенно в последнее время, и мне так жаль.

Мало того, что вернувшись из больницы, Луис Игнасио казался тенью прежнего здоровяка, теперь он еще и передвигался с трудом. Он ходил по стеночке, передвигая ноги, как эти железные куклы, мелькающие с экранов телевизоров.

Сейчас он ходит получше и, когда он, лаская, поглаживает меня, я понимаю, что после возвращения его руки потеряли былую силу и крепость. Бедняга, как же ужасно то, что с ним произошло! И даже теперь...

Но я никогда не слышал от него жалоб. Только иногда, когда он играет за компом в своей комнате, а я развалился у окошка на диванной подушке, нежась на солнышке, я слышу, как он злится от своей неловкости. Он полагает, что я сплю.

В подобных притворствах я – виртуоз. Ха, стоит мне прикрыть глаза, и все тотчас же думают, что я в ручонках снов и в лапках сновидений. Они говорят, что я только и делаю, что дрыхну всю жизнь. Да, уж, конечно, как бы не так! Первостатейное вранье! Когда я валяюсь на солнце, я заставляю свою память вертеться. Мне нравится прокручивать воспоминания. Они плавно текут в моей голове, сталкиваясь и налезая одни на другие. Моя лень дает возможность сталкиваться этим воспоминаниям, и я ровным счетом ничего не делаю, чтобы этого избежать.

Но, когда хочу, я выстраиваю по порядку картины прошлого, как в кинофильме. Что и говорить, в моей памяти хранится множество вещей, о которых никто даже не подозревает. Вдобавок я использую эти воспоминания в своих тайных хитростях. Вот, например, домочадцы очень сильно удивляются, когда видят, что я открыл плохо закрытую дверь, какой бы тяжелой она ни была. Я знаю, как заставить ее приоткрыться чуть пошире, а потом усилием лапы сдвинуть ее еще больше. Дело в том, что они и понятия не имеют о том, какую силу я могу развить, когда нужно.

Конечно, им и в голову не приходит, что я могу понимать все, что они говорят, ну-у-у... почти все. Порой, тот, кто всем заправляет, говорит, что нет никого, кто понимает его слова.

Видимо, потому что говорят, что он очень образованный. Естественно, они и понятия не имеют, что у меня есть свое собственное мнение о вещах, которое далеко не всегда совпадает с их. На протяжении многих дней я слушал их, и в моей голове постепенно откладывалось то, что они говорят, какие-то мелочи, которые они и сами-то не помнят, какие-то мало что означающие жесты. Я – немой свидетель всяческих их выходок, которые они совершают, думая, что находятся одни и не замечая моего присутствия. Они не принимают меня во внимание, я для них – пустое место, ноль без палочки. Когда они находятся только со мной, то думают, а, пожалуй, даже и не думают, что они и в самом деле одни. Думаю, я уже сказал, что, когда что-то намечается, предположим, какая-то поездка, никто не учитывает моего мнения. Меня вообще никто не спрашивает, а жаль, поскольку я мог бы, пожалуй, подсказать им, что надвигается плохая погода. Весь мир знает, что кошки очень чувствительны к таким вещам. Только дело-то в том, что домочадцы никогда не удосуживаются спросить меня.

Во всяком случае, порой, они подозревают, что я чувствую чье-то приближение гораздо лучше их. Они не перестают удивляться тому, что прежде чем прозвонит домофон в столовой, я подхожу к двери и усаживаюсь там в ожидании.

- Идет Ми́чу, – говорит в таком случае тот, кто всем заправляет, поскольку он больше остальных обращает внимание на мои повадки.

Полагаю, он подозревает, что я знаю множество вещей, гораздо больше, чем показываю. И поэтому он больше всех сердится, когда я выкидываю свои штучки. Он не верит в простодушную невинность моих инстинктов.

Так вот, продолжаю рассказ. Когда отец видит, что я неторопливо направляюсь к входной двери и произносит это свое “идет Ми́чу”, и в самом деле Хайме тут же звонит в домофон. Я и сейчас все делаю точно так же, вот только Ми́чу уже не звонит в домофон. Тот, кто всем заправляет, с некоторых пор дал ему ключи от квартиры. Как мне кажется, это самый верный способ признать, что он стал большим.

Совсем недавно Бегония-мать перенесла большое потрясение. Она была жутко расстроена и пребывала в растрепанных чувствах, потому что Ми́чу, которому вот-вот должно было стукнуть семнадцать, пришла повестка из муниципалитета*явиться на медосмотр перед предстоящей военной службой. Бедняжка Бегония все никак не могла поверить, что ее милый малыш, стал таким взрослым.