У истоков Броукри (СИ) - Эшли Дьюал

Руки, тянувшие меня вниз, исчезают, а, когда я оборачиваюсь, вместо лиц родителей вижу лицо молодого парня, Эриха, он тоже, как и я тонет, только не сопротивляется.

Его ладони касаются моих плеч, на его лице появляется улыбка, но неожиданно меня не пугает водная пучина и не пугает его решительность. Я смотрю в его глаза и больше не боюсь умереть. Мы вместе идем ко дну. А потом мы вместе умираем. И я не просыпаюсь от ужаса, вспыхнувшего в груди, будто огонь. Меня не бросает в холод и не бросает в жар. Я просто погружаюсь в темноту, но внезапно не нахожу в этом ничего страшного. Это как спасение после длинного, длинного пути, полного отчаяния и одиночества.

Впервые я высыпаюсь, и впервые мне не хочется открывать глаза.

ГЛАВА 4.

Я округляю глаза и возмущенно вспыхиваю, будто меня пнули в живот или влепили пощечину. Смотрю на парня и спрашиваю:

— Ты что творишь?

— В смысле?

— Нет, нет! Вставай! — Захлопываю за собой дверь и с ужасом смотрю на подстилку, сооруженную Эрихом. Она сделана из старых книг, поставленных друг на друга, а парень облокачивается об нее спиной, как о подушку. — Так нельзя.

— Я не понимаю…

— Книги не для того писали, чтобы ты лежал на них, как на кровати.

— Что? — Эрих усмехается и потирает руками лицо. — Ты ведь несерьезно.

— Еще как серьезно. Вставай! — Я тяну парня на себя и свожу брови. — Ну же, Эрих.

— Боже, что на тебя нашло? Это всего лишь книги.

— Нет. Это единственное, что спасает, когда мир вокруг кажется невыносимым.

— И, видимо, таким он тебе кажется довольно-таки часто.

— Именно. Так что…, - взмахиваю руками и выдыхаю, — так что уберись. Не нужно их использовать не по назначению, хорошо? Если тебе нужна подушка или еще один матрас, ты только скажи. Я попрошу у Марии.

— Хорошо, понял. Ты любишь книги — кто бы сомневался. Еще и играешь на каком-то музыкальном инструменте, правильно? Пуританский режим Верхнего Эдема — не новость.

— Пуританский режим? Что бы ты знал, музыка и книги — единственное, что не было мне навязано моими родителями.

— Говоришь так, будто твои родители тираны.

Не отвечаю. Присаживаюсь и начинаю складывать книги, избегая взгляда Эриха, что абсолютно не имеет смысла: парень всегда добивается своего, руша пропасть между нами.

— Дора, а кто твои родители?

— В смысле? — Нервничаю, потому что не хочу говорить правду. Лицо вспыхивает от стыда. — Они обычные люди. Как и все.

— Разве в Верхнем Эдеме бывают обычные люди?

— Обычные по нашим меркам.

— Ну да, — парень усмехается, — я начинаю забывать о том, что мы из разных миров.

Перевожу взгляд на парня и виновато улыбаюсь.

— Ты меня неправильно понял.

— Забудь. Я опять лезу не в свое дело, да?

— Ах, нет. Просто, понимаешь, у нас с ними очень сложные отношения. — Продолжаю раскладывать книги и вижу, как парень садится рядом. — Мы никогда не были близки.

— Почему?

— Папа постоянно на работе, а мама…, ее трудно понять. Иногда мне кажется, что она просто устала. Устала от меня, от брата. Наверно, в этом есть смысл.

— Правда? — Эрих хмыкает. — Если она устала от своих детей — это странно.

— А бывает по-другому?

— Моя мама скорее умрет, чем бросит семью.

— Наверно, она классная.

— Да, — на лице парня мелькает теплая улыбка, и, заметив ее, я сама улыбаюсь. — Даже подумать страшно, что сейчас с ней происходит. Я тут пять дней, а она…

— Ты скоро поправишься. Раны почти затянулись.

— Затянулись одни, открылись другие. — Мы смотрим друг на друга, и книги рушатся под моими пальцами, как домино, падая навзничь. Эрих поправляет волосы, упавшие мне на лицо, а я опускаю взгляд на свои ладони, выставляя книги заново около стены. — У тебя удивительная способность отводить взгляд, когда нужно наоборот смотреть в глаза.

— Думаешь? — смело гляжу на парня, а он криво улыбается. У Эриха грубый и острый подбородок, ямочки на щеках, длинные ресницы. Он высокий, более того самоуверенный, и в этом нет ничего хорошего, ведь весь его образ и все его слова, будто стрелы. — А ты не хочешь мне помочь? — Наконец, спрашиваю я.

— Я и так помогаю.

— Нет, ты сидишь рядом и пытаешься вогнать меня в краску.

— Чтобы вогнать тебя в краску, не нужно даже стараться.

— Да что ты говоришь.

— Не обижайся. В этом что-то есть. — Эрих широко улыбается, а я готова треснуть его по голове одной из тех книг, что расставляю у стены. — Я хочу сделать тебе комплимент, а ты реагируешь так, будто это оскорбление.

— Потому что все твои комплименты похожи на оскорбления.

— Ну, тогда научи меня.

— Научить чему?

— Делать тебе комплименты.

— Эрих, — нервничаю я, — зачем?

— Ты спасла мне жизнь, а я даже не могу сказать тебе, что ты очень красивая.

— Как не можешь? Ты уже сказал.

— Так у меня получилось?

Я застенчиво поджимаю губы и отрезаю:

— Нет.

— Я безнадежен, — улыбается парень. — Больше и пытаться не буду! И даже если мне в голову вдруг взбредет сказать тебе, что ты самый добрый и удивительный человек из всех, кого я когда-либо встречал, я промолчу. Правильно?

— Правильно. — Киваю я. — И я тоже скрою от тебя свое мнение о твоем характере.

— Но я вообще-то не против комплиментов.

— Просто это будет не комплимент.

Эрих смеется. Придвигается ко мне и замирает, едва между нами остается несколько сантиметров. Его синие глаза сканируют мое лицо, а я пылаю от смущения, но как же мне это надоело. Как же надоело прятаться, горбиться и опускать глаза, когда безумно хочешь вырваться вперед, совершить безумства или даже сделать ошибки. Я хочу быть другим человеком! Хочу быть смелой, открытой, приблизиться к парню и во весь голос заявить, что рядом с ним время застывает, а ужас, царивший за стенами, приобретает иной смысл. Но, когда ты вырос лишь на книгах, когда только читал о решительности и чувствах, ты оказываешься в тупике из собственной неопытности и наивности, в ловушке из страха. Тогда уже не так-то просто бросить вызов обыденности. Да, это правильно. Но и страшно, и потом будут последствия, с которыми придется столкнуться.

— Мария передала еду, — отодвигаюсь и прохожусь пальцами по спутанным волосам. Слышу, как Эрих протяжно выдыхает, и вновь непроизвольно смотрю на него. — Прости, я забыла сразу тебе ее отдать.

— Ничего. Я не голоден.

— Эрих, просто…, - запинаюсь, ощутив укол вины. Между нами ничего нет, и быть не может. Но почему тогда в груди все переворачивается, когда парень отсаживается и робко кривит губы? Внезапно я чувствую себя загнанной в угол собственными же страхами.

— Я должен вернуться домой. К дикарям.