Приключения Барона фон Мюнхгаузена - Г. Бюргер

Таков, насколько я, милостивые государи, припоминаю, рассказ барона Тотта о самой большой пушке в мире. Когда мы с господином фон Мюнхгаузеном посетили эту местность, нам сообщили о выстреле, произведенном из пушки бароном Тоттом, причем поступок этот приводился как пример необычайного мужества барона Тотта.

Мой благодетель, для которого нестерпима была мысль, что француз мог в чем-то превзойти его, взвалил себе эту самую пушку на плечо и, тщательно установив ее в горизонтальном положении, прыгнул с ней в море и поплыл к противоположному берегу. Оттуда он, к несчастью, попытался перебросить пушку обратно на ее прежнее место. Я сказал «к несчастью», ибо она несколько преждевременно выскользнула из его рук, а именно в тот самый момент, когда барон размахнулся, собираясь швырнуть ее. Из-за этого пушка рухнула в воду как раз в середине пролива, где покоится и сейчас, и где она, видно, останется до второго пришествия.

Вот эта самая история окончательно испортила отношения господина барона с его величеством турецким султаном. История с сокровищами, о которой барон сегодня рассказал вам, давно отошла в область предания, — ведь у султана было достаточно источников дохода, и он очень скоро мог снова наполнить кладовые своего казначейства. Господин барон в последний раз прибыл в Турцию, получив собственноручное приглашение его величества, и находился бы там, возможно, и по сие время, если бы гибель прославленной пушки не привела жестокого турка в такую ярость, что он отдал строжайший приказ немедленно отрубить барону голову Но одна султанша, любимцем которой успел стать барон, не только своевременно сообщила ему о кровожадном намерении, но и скрывала его в своих покоях все то время, пока офицер, которому было поручено совершать казнь, вместе со своими подручными везде искал его. В следующую же ночь мы нашли приют на корабле, готовом поднять паруса и отплыть в Венецию. Таким образом нам удалось спастись.

Об этом случае барон упоминает неохотно потому, что ему не только не удалось выполнить задуманное, но и вдобавок еще он чуть было не поплатился за это жизнью. Но так как история эта нисколько не позорит его, я иногда позволяю себе рассказать ее в его отсутствие.

Итак, господа, вы теперь знаете все о господине бароне фон Мюнхгаузене и, надеюсь, уже никогда не станете сомневаться в его правдивости. Для того, однако, чтобы у вас не было и тени сомнения относительно меня, — предположение, которое я не желал бы даже допустить, — мне хочется вкратце сообщить вам, кто я такой.

Мой отец, или во всяком случае тот, кого считали моим отцом, был швейцарцем из Берна. Ему было поручено нечто вроде главного наблюдения за дорогами, аллеями, переулками и мостами. Подобные чиновники в той стране называются — гм! — метельщиками. Мать моя была родом из Савойских гор, и на шее у нее красовался большой зоб, что у дам в тех краях считается самым обыкновенным явлением. Она в молодые годы покинула родительский дом и в погоне за счастьем попала в тот самый город, где отец мой впервые увидел свет. Будучи девицей, она зарабатывала себе на хлеб, благодетельствуя лицам нашего пола. Всем известно, что она никогда не отказывала в любезности, особенно в тех случаях, когда ей шли навстречу с соответствующей учтивостью и щедростью. Эта милая пара повстречалась случайно на улице, и так как оба были под хмельком, то, покачиваясь, натолкнулись друг на друга и вместе покатились по земле. Оба при этом, не уступая друг другу, изрядно буйствовали. Их задержали дозорные и потащили сначала в комендантский пост, а затем в тюрьму. Здесь они пришли к заключению, что ссора их — просто нелепость, помирились, влюбились друг в друга и поженились. Так как мать моя после свадьбы все же пыталась проделывать прежние штуки, мой отец, руководствовавшийся высокими понятиями о чести, довольно быстро расстался с супругой, предоставив ей в единоличное пользование все доходы от корзины для сбора мусора. Вскоре после этого она связалась с компанией, переезжавшей из города в город с театром марионеток. Позже судьба забросила ее в Рим, где она содержала лавочку и торговала устрицами.

Вам всем, без сомнения, приходилось слышать о папе Ганганелли, или Клименте XIV, и о том, как этот господин любил устриц. Однажды в пятницу, когда папа во главе пышной процессии направлялся к мессе в собор святого Павла, он увидел устриц, которыми торговала моя мать (а устрицы эти, как она мне много раз рассказывала, были необычайно свежи и хороши), и, конечно, не мог пройти мимо, не отведав их. И хотя в его свите насчитывалось более пяти тысяч человек, всем пришлось остановиться, а в собор было сообщено, что служить обедню папа не сможет раньше завтрашнего дня. Соскочив с коня, — папы в таких случаях всегда едут верхом — он вошел в лавку моей матери, проглотил сначала все устрицы, какие там были, а затем спустился с хозяйкой в погреб, где у нее хранились еще и добавочные запасы. Это подземное помещение служило моей матери одновременно кухней, приемной и спальней. Папе Клименту здесь так понравилось, что он отослал всех своих приближенных. Короче говоря, его святейшество провел там с моей матерью всю ночь. До того, как покинуть ее поутру, папа отпустил ей не только грехи, какие она уже успела совершить, но и все те, которые ей вздумается совершить в дальнейшем.

Что же к этому добавить, господа? Моя мать заверяла меня своим честным словом (а кто посмеет усомниться в ее чести?), что я явился плодом той устричной ночи.

Продолжение рассказа барона

Как легко себе представить, от барона не отступали с просьбами выполнить обещание и продолжать свои столь же поучительные, сколь и забавные повествования. Но довольно долгое время все мольбы оставались напрасными. У него была похвальная привычка ничего не делать, если на то не было особого настроения, и еще более похвальная — ни при каких обстоятельствах не отступать от этого принципа. Но вот наступил наконец желанный вечер, когда веселая улыбка, с которой он встретил настойчивые просьбы своих друзей, могла послужить верным признаком того, что вдохновение осенило рассказчика и надежды его слушателей не окажутся напрасными. «Смолкнули все и глаза устремили вниманием полны …» — и Мюнхгаузен начал, сидя на мягких подушках дивана:

— Во время последней осады Гибралтара я отплыл в эту крепость на одном из кораблей нагруженного провиантом флота, которым командовал лорд Родней. Я намеревался посетить моего старого друга, генерала Эллиота, который заслужил неувядаемые лавры блистательной защитой этого укрепления. Когда улеглись первые радостные порывы, всегда сопутствующие встрече двух старых друзей, я в сопровождении генерала прошелся по крепости, желая получить представление как о состоянии ее гарнизона, так и о подготовке к атаке, предпринимаемой неприятелем. Я захватил с собой из Лондона

отличный зеркальный телескоп. С помощью этого телескопа мне удалось обнаружить, что неприятель как раз собирался выпустить по тому самому месту, где мы находились, тридцатишестифунтовое ядро. Я сообщил об этом генералу, тот поглядел в трубу и признал мое предположение правильным. С разрешения генерала я приказал немедленно принести с ближайшей батареи сорокавосьмифунтовое ядро и навел дуло орудия — в области артиллерии, скажу без хвастовства, я не знаю себе равного — так точно, что не мог сомневаться в правильности попадания.

Затем я установил тщательное наблюдение за врагом, пока не уловил момента, когда его артиллеристы поднесли фитиль к орудию. В то же мгновение я дал нашим канонирам сигнал стрелять. Примерно на середине пути оба ядра столкнулись с неимоверной силой, и эффект от столкновения оказался потрясающим. Вражеское ядро так стремительно отлетело назад, что не только начисто снесло голову неприятельскому солдату, выпустившему его, но и сорвало еще шестнадцать других голов, встретившихся на пути его обратного полета к африканскому побережью. Затем, еще не долетев до Берберии, ядро снесло все мачты с трех кораблей, выстроившихся в линию в неприятельской гавани, после чего, пролетев еще двести английских миль в глубину материка, пробило крышу деревенского домика, лишило спавшую на спине с открытым ртом старушку немногих оставшихся у нее зубов и в конце концов застряло в глотке этой несчастной женщины. Ее муж, вскоре вернувшийся домой, попробовал извлечь ядро. Убедившись, однако, что это невозможно, он быстро принял решение и вбил молотком ядро в желудок, из которого оно позже вышло естественным путем. Наше ядро сослужило нам отличную службу. Оно не только отбросило неприятельское ядро, заставив его произвести вышеописанные разрушения, но и в полном соответствии с моими намерениями продолжало свой путь и сорвало с лафета ту самую пушку, из которой только что в нас стреляли, и с такой силой швырнуло ее в киль одного из кораблей, что выбило у него днище. Корабль дал течь, наполнился водой и пошел ко дну вместе с находившейся на нем тысячью испанских матросов и значительным числом солдат. Это был, несомненно, выдающийся подвиг. Но я не претендую на то, чтобы он был поставлен в заслугу мне одному. Честь замысла, конечно, принадлежит мне, но успеху в какой-то мере содействовал и случай. Дело в том, что позже я обнаружил следующее: в нашу пушку, выпустившую сорокавосьми-фунтовое ядро, было по недосмотру заложено двойное количество пороха, чем, собственно, и объясняется неслыханная сила, с которой было отброшено неприятельское ядро.