Где восходят звезды - Тони Пи

в спальне родителей она плакала. А в гостиной я могла следить за входной дверью. Я могла отогнать воров, не дать им напугать Аки. Обычно я громко кричала, как папа, и стучала метлой по двери. Многие квартиры и дома по соседству не пережили землетрясение. Те, что устояли, были в трещинах.

В тот день не было полного хаоса. Все были спокойны и помогали друг другу. Я помнила пыль, такую густую, что она оставалась на поверхностях даже недели спустя. Пыль, тишина и запах. А потом началась паника.

Я сжала края упаковки и вытряхнула содержимое в миску. Я смешивала его с горячим рисом, а Аки потерла глаза кулаками. Она всегда терла так, что глаза краснели.

— Скумбрия, — пробубнила она. — Как ты ее достала?

— Спи, — сказала я. Впереди был долгий день, и от голода в пустых животах он казался дольше.

— Учуяв скумбрию? Ни за что, — сказала она, но голос был сонным, через миг она снова тяжело дышала. Я хотела улыбнуться, но не смогла себя заставить.

Было сложно улыбаться теперь, не зная, что осталось.

Сначала был вулкан — гора Онтаке, как сказали в новостях, на берегу Кюсю. Облака дыма так густо висели в воздухе, что самолеты не могли летать. Все небо потемнело от густого дыма, и приходилось прижимать полотенца ко ртам, чтобы удержать грязь и пыль. Потом было землетрясение, нас трясло в темноте, здания падали одно за другим, громко грохоча. Я думала, что нас поглотило цунами. Я слышала рев часами, волны били по ушам, пока я не решила, что оглохла. Я повидала много землетрясений, мы с Аки прятались под столом-котатсу или под партами в школе, но такого еще не было. Все здания в нашем районе были построены на случай землетрясений, но четыре упало. Эхо ощущалось неделями, не знаю, какой была частота. Электричество порой включалось, новостей больше не было. Телефоны не ловили связь, провода были порваны и в пепле вулкана.

Мой обожженный палец болел, пока я лепила из риса треугольники. Теплые зернышки лепились к пальцам, пар ударял по носу, но я уже научилась подавлять желание съесть один. Я знала, сколько стоил один онигири, сегодня был важный день, который мог все изменить.

Все началось не с горы Онтаке. Началось с войны на западе. Мы не хотели участвовать, как говорил отец Аки, но не было выбора. Он объяснял ей, что союзники были важны, и нам нужно было помочь друзьям, заступиться за них.

Шанса напасть не было, вулкан взорвался, а землетрясение ударило по оставшемуся. Связь была прервана.

Я не знала, шла ли война до сих пор. Я не знала, был ли там кто-то еще. Я знала лишь, что если много думать об этом, я сплету свой кокон под одеялом и не выберусь оттуда. Я думала об Аки, только о ней. Я взяла еще водорослей и расправила над огнем.

Солнце поднималось так медленно, что я не сразу заметила, что свет затмил свечу и горелку. Я лепила рис снова и снова, заворачивала в поджаренные нори из стопки. Сначала я оборачивала их как в магазине, полностью в темно-зеленый. Но было сложно добыть припасы, нори было мало, и я прицепляла тонкие полоски снизу рисовых шариков. Этого хватало для меланхоличного вкуса прошлого, чтобы забыть на пару мгновений о том, что ждет впереди.

Я сложила онигири в старую корзинку матери, красно-розовый холодильник, который мы брали на цветение вишни в парк Генджияма. — сладкий прохладный арбуз с черными семечками, белые липкие данго на деревянных палочках, булочки с пастой из красных бобов, онигири — много онигири. Мы с Аки набивали этим рты, пока лепестки вишни падали нам на волосы и синее покрывало под нами.

Сакура почти не цвела весной из-за пепла вулкана. А теперь наступила осень, медленная осень с прохладой в воздухе и хрустом коричневых листьев на земле.

Я разбудила Аки, она потерла глаза, а я запихала последние онигири в корзинку, закрыла крышку, закрепив ее пластиковыми замками. Два онигири я завернула отдельно в черную коробочку с платком Тоторо, любимый у Аки. У нас было ведро воды в ванной, а Аки умылась, пока я расчесывала ее волосы. Она надела один из моих свитеров поверх платья, мы закатали рукава. Она выросла из своих вещей, но мои все еще были ей большими. Я надела свой свитер, рукава были мне короткими, а потом вытащила две банданы из верхнего ящика шкафчика. Я повязала одну ей на голове, чтобы закрыть от пыли и всего, что летало снаружи. Мы обулись, обувь была маловата для Аки. Мы вышли на балкон.

Наша квартира едва пережила землетрясение. Трещины были на стенах здания, как на треснувшей скорлупе яйца; груды мусора и сломанной мебели валялись у фундамента. Здание было брошено, но нам было некуда идти. Соседи сначала пытались помочь нам, взять нас с собой, как птенцов.

— Печально, — бормотали они друг другу. — Их мать и отец? Трагично, — но когда еды стало меньше, пропало и терпение. Мы вежливо пообещали, что отправимся в дом тети в Токио, и убежали в свою квартиру. Это было безопаснее сна на улице. Дом еще не рухнул. Но если я и умру, то лучше под грудой знакомых вещей.

Половина нашего балкона рухнула на балкон внизу. Мы осторожно спустились по обломкам. С балкона соседей мы могли слезть на землю. Я шла первой, Аки бросила мне корзинку. Она свесилась с бетонного края, отпустила и упала на траву. Когда мы сделали это впервые, она плакала. А теперь она встала и пригладила волосы, сумка покачивалась на ее хрупком локте.

До станции было недалеко, но каждый шаг был риском. Мы не продавали онигири в Камакуре. Было слишком опасно. А если нас отследят до дома? Начнут угрожать? Мы пытались помогать другим в начале, как хотел бы отец. Мы взяли в дом пухлую и милую женщину с красным лицом и толстыми пальцами.

— Зовите меня бабушкой, — сказала она, повязала красный фартук мамы и резала тофу кухонным ножом нашей мамы. Мы дали ей спать на маминой кровати. Она сделала нам мисо-суп и хлеб на обед, мы заснули с теплыми словами и полными желудками. Мы проснулись и обнаружили, что рис