Конец фильма, или Гипсовый трубач - Юрий Поляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Боже, что этот неандерталец сделал с квартирой! Все, буквально все, к чему прикасалась моя рука, было уничтожено и разгромлено. Выложенная по моему рисунку плитка в ванной зверски сбита молотком, бра в стиле ар-нуво, купленные в Праге, вырваны с корнем, картины исполосованы бритвой… Наряды, которые я любовно выискивала по бутикам Европы и Америки, искромсанные ножницами, вперемешку с мусором были свалены в черные пластиковые мешки и дожидались меня в гардеробной. Лапузин предвидел, что я приду в его отсутствие, и приготовил сюрприз. Бедная девушка страшно смутилась и огорчилась за меня: женщины знают, что найти в магазине подходящее платье не легче, чем новый элемент в таблицу Менделеева. Но я лишь пожала плечами, делая вид, будто утрата гардероба, собиравшегося годами, меня не беспокоит, и предложила выпить за ее счастливую семейную жизнь с Лапузиным. Она тяжело вздохнула и согласилась. К счастью, мерзавец не догадался опустошить бар и вылить в раковину мои любимые вина. Мы пили розовое французское шампанское, и я убеждала растерянную девушку, что не держу на нее зла, что наш брак с Федором себя исчерпал, что я с чистым сердцем уступаю ей свое место у семейного очага, только умоляю не повторять моих ошибок, слишком доверяясь Лапузину. После второй бутылки милая дурочка призналась, что всегда издалека восхищалась мной и, когда я изредка заезжала в институт, старалась запомнить, как я одета.
Алсу рассказала о себе. Поначалу она избегала ухаживаний Феди, так как собиралась замуж за аспиранта Пекарева, но хитроумный Лапузин предложил ему двухлетнюю стажировку в Бразилии, и тот, забыв о браке, согласился. Соблазнитель же устроил ее, одинокую, в университет и платил за обучение, потом купил ей машину…
— Я не хотела, но… — пыталась объяснить Алсу.
— Узнаю борцовскую хватку моего бывшего! — расхохоталась я.
Мы встретились глазами, и она покраснела. Я посоветовала лаской отучить его от виагры, так как смерть пожилых сластолюбцев в объятьях юных подруг стала банальностью и не попадает даже в сводки пикантных новостей. Девушка проговорилась, что его в постели уже прихватывало, и он пил валокордин. Когда открыли третью бутылку, Алсу, всхлипывая, призналась: до Лапузина у нее был только аспирант Пекарев, который, будучи слишком озабочен геномом бразильских обезьян, не сумел разбудить ее чувственность. А Федю она просто боится, не испытывая от его захватов и заломов ничего, кроме боли и стыда. Алсу плакала, я, конечно, стала успокаивать, вытирая слезинки с ее раскосых черных глазок. И вдруг она мне так остро, так нежно напомнила убитую горем бедную Флер, что защемило сердце… Не смотрите же на меня так! Я сама не ожидала…
Утром, когда девочка еще спала, разметавшись в широкой супружеской постели, я достала коробочку с безделушками из-за образа Казанской Божьей Матери и перед уходом поцеловала бедняжку в ее чистый лобик, не жалея ни о чем, но и не желая продолжения. Я же не знала, что мои обидные слова про молодых дружков Алсу запали в подозрительный Федин мозжечок и он перед отъездом на всякий случай поставил в спальне скрытую камеру! Не знала я и того, что отец Яков уговорил своего прихожанина — вице-президента Академии наук Полумесяца пристыдить Лапузина, и тот, испугавшись огласки в научных кругах, пообещал выбросить мне десять процентов от общего имущества. Алсу позвонила в тот же вечер и умоляла о новой встрече. Я сказалась больной, нам нельзя было видеться, я чувствовала, как во мне медленно распускается смертельная орхидея запретной неги. Отцу Владимиру о случившемся я рассказывать не стала. Зато отец Яков, выслушав, долго хохотал и признался, что в его исповедальной практике такого случая не было. Да, брошенные жены мстили в сердцах с сантехниками и лучшими друзьями, но чтобы затащить в постель любовницу мужа! Ха-ха! Он посерьезнел и наложил на меня эпитимью: покаянный канон и десять земных поклонов перед сном…
— И все? — удивился Кокотов.
— А чего вы хотели? Не отлучать же меня от церкви! Мой друг, не будьте гомофобом!
— А Алсу?
— О, она звонила снова и снова, говорила, что не может без меня жить. Я пошла к психоаналитику. Он отнесся к случившемуся очень серьезно, предупредил: связь надо немедленно прекратить, посоветовал поскорее найти мужчину, который по-настоящему взволновал бы меня, а также рекомендовал самокодирование по нейролингвистическому методу. Видите: эти плакатики напоминают мне каждый миг, что я люблю мужчин и только мужчин. Нет, я не хочу назад, в страну заблудившихся женщин. Но это так трудно, Андрюша, так мучительно! Мне жаль Алсу. Девочка сошла с ума. Вот, смотрите!
Наталья Павловна взяла со столика свой красный мобильник, нашла непринятые вызовы и показала автору «Заблудившихся в алькове»:
Алсу
Алсу
Алсу
Алсу
Алсу
И так до бесконечности…
— А вот еще, — она вскрыла эсэмэску. — Читайте!
Кокотов прочел:
Всю меня обвил воспоминаний хмель,Говорю, от счастия слабея:«Лесбос! Песнопенья колыбельНа последней пристани Орфея!»Дивной жадностью душа была жадна,Музам не давали мы досуга.В том краю была я не одна,О, великолепная подруга!
— Она не без способностей, — заметил писодей.
— Это Софья Парнок. Я дала Алсу почитать…
— Кто?
— Возлюбленная Марины Цветаевой. Неужели не знаете?
— Я не расслышал… А вы разве еще встречались? — ревниво удивился Кокотов.
— Всего один или два раза. Не помню. Какая разница? — нахмурилась Обоярова. — А потом вернулся Лапузин и увидел то, что подглядела скрытая камера. Сказать, что он пришел в ярость — не сказать ничего. Алсу в одной ночной рубашке оказалась на улице, ее тут же отчислили из университета, а запись он показал Полумесяцу, и тот согласился, что мне не следует давать ни копейки! Возле моего подъезда появились какие-то уголовники, явно меня караулившие. Я испугалась, продала побрякушки, заплатила Эдуарду Олеговичу, старалась не показываться в Москве лишний раз… И вдруг, вообразите, встречаю в Ипокренино вас! Ну, разве это не Господь навел? Теперь ты знаешь все. Хватит слов! Иди ко мне!
Наталья Павловна выскочила из кресла, сорвала, отбросила прочь кофточку, навсегда вышагнула из плиссированной юбочки и осталась в одном алом галстуке, делавшем ее невообразимо голой. Нагота бывшей пионерки, правда, на миг озадачила Кокотова. Стройный девичий торс с задорно вздернутыми сосками был словно ошибочно приставлен к мясистым бедрам матроны, а мощное поросшее лоно внезапно напомнило писодею сон про «коитус леталис». Справа он заметил шрам, похожий на большую белесую сороконожку — такие водятся в пещерах, куда не проникает свет.
— Это после аварии! — перехватив его взгляд, объяснила она. — Я не рассказывала? Потом… Все потом! У меня шейка титановая…
— Что? — насторожился Андрей Львович.
— Шейка бедра. Разденься! Скорей! Иди ко мне!
— Иду!
Автор дилогии «Отдаться и умереть» почувствовал наконец готовность к вторжению, стремительно выскочил из одежды и пошел на Наталью Павловну…
— Нет, погоди! — вдруг вскрикнула Обоярова. — Что-то не так…
— Что не так?! — обомлел Андрей Львович, ощутив в паху тянущий холод, как при спуске в скоростном лифте.
— Без него нельзя…
— Без кого? — не понял писодей, опуская глаза.
— Где же он?
— Кто-о-о?
— Наш трубач! Ах, вот ты где, малыш! — Она нашла на столе фаянсовую фигурку и поставила ее на тумбочке, рядом с кроватью. — Теперь хорошо! Теперь правильно! Ну, иди ко мне! Скорей! Я больше не могу!
7. ТИТАНОВАЯ ШЕЙКА
Режущая глаза яркость заоконного утра наводила на мысль о том, что завтрак уже закончился, а жизнь бессмысленна. Казнясь, Андрей Львович зарылся лицом в подушку и решил лежать так до самой смерти. Он чувствовал себя чем-то вроде олимпийского факелоносца, который готовился к своему звездному часу всю жизнь, но в последний момент споткнулся и выронил из рук торжественную горелку не сумев возжечь спортивный огонь.
«Позор, господи, какой позор!» — снова забарабанил в висок черный дятел отчаянья.
Восстанавливая хронику гибельной ночи, писодей пришел к выводу, что симптомы какой-то неправильности он уловил в себе еще в процессе предварительных «ляс», но по-настоящему испугался во время «лабзури», когда, рухнув на скрипучую кровать, два целующихся тела бурно готовили друг друга к взаимному счастью. Обнимаясь, автор «Любви на бильярде» вдруг обнаружил в своем организме небывалую странность, словно из мужского механизма выпала, затерявшись в складках простыни, необходимая пружинка.
«Сейчас все будет хорошо! — мысленно убеждал он себя. — Главное об этом не думать!»
Изображая безрассудную страсть и всячески затягивая неглавные ласки, Кокотов с чуткостью лозохода прислушивался к своим чреслам, надеясь на чудо, но чем дольше прислушивался, тем бесполезнее становился. Вскоре и Наталья Павловна почувствовала, что герой ее первых эротических фантазий нетверд в намереньях. Поняв это по-своему, она изобретательной лаской старалась помочь ему, шепча сначала слова ободрения, потом утешения — и тем самым лишь усугубляя неподъемное отчаянье Андрея Львовича. Бедный рыцарь лежал навзничь, смежив веки, и мысленно обшаривал закоулки своей плоти в поисках пропавшей силы. Однажды, приоткрыв глаза, он увидел при неверном лунном свете сначала — наклоненную, ритмично движущуюся прическу Обояровой, а потом — трубача, и ему показалось, что фаянсовое личико маленького негодяя искажено торжествующей ухмылкой. В испуге писодей снова зажмурился.
