Четки фортуны - Маргарита Сосницкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Упали первые капли дождя. Матч кончился, и толпы сорвавшихся с цепи болельщиков повалили на улицу. Они кричали какие-то песни, лозунги, садились в машины и носились, гудя клаксонами, как сиреной, а там, где собирались пробки, выходили и били витрины.
29 ноября, четверг
Выбрать – значит одного убить. Или убили. Потому что какая разница, жив он или нет, если я его никогда не увижу, не услышу, не поговорю по душам за чашкой свежего чая? Какая разница, едет он где-то в машине или лежит в гробу, если мне его никогда не увидеть? И я, какая я есть, без красивых игр в великодушие, разве не предпочла бы, чтобы он лежал в гробу? Так мне было бы спокойней и легче…
Или я спятила? Накликаю беду, чего доброго. Пусть живет. Но для меня-то он умер. Да только кто из них? Вот в чем коварство выбора».
Крестов приподнялся, поклонился Мечнику:
– Тут мы на равных.
Мечник тоже приподнялся, удовлетворенно поклонился и сел.
– Самое… я бы даже сказал, вероломное… вот, слушай, отсюда…
«…в фойе в антракте».
Это 15 декабря; мы были на «Золоте Рейна», – прервал, потом продолжил чтение Крестов. – «…к нам подошла молодая пара – бывшая сотрудница Крестова с мужем. Крестов очень обрадовался, и мы вместе пошли в буфет. Они о чем-то говорили, а я в меру досадной воспитанности не сводила с мужа сотрудницы глаз. Это высокий, безукоризненно стройный молодой человек, с черными, зачесанными назад волосами, черными, отнюдь не блестящими бархатными глазами, улыбчивым выражением губ, чувствительным подвижным кадыком и кожей, у которой наверняка тот особый запах молодого мужчины. Я почти улавливала его, этот крепкий, обволакивающий запах… Сердце мое заколотилось, мне стало плохо и жаль себя. Девочка с ним, жена, конечно, моложе меня, но и проще, примитивней; красивые глаза, а в остальном – общее место. Что она может ему дать? Да и взять что может?»
С середины этой страницы Мечник нервно заходил по комнате, достал сигарету, стиснул ее губами до того, что губы стали бесцветными, но не закурил.
– И дальше что? – выкрикнул он, когда Крестов остановился.
Тот вздохнул и закончил:
– «Если бы он меня позвал, предложил бежать или что-то в этом роде, я бы все бросила…» Ну, дальше в том же духе.
– Безобразие!
– Да, да, – горько крякнул Крестов. – А ведь была со мной. И тем не менее все бы бросила…
– Какое… какая… – Мечник не находил слов и выбросил сигарету.
Крестов исподлобья следил за Мечником. В уголок рта его улиткой заползла улыбка.
– А знаешь – да, конечно, изменила, пусть в мыслях, – но я почти доволен, что ты вот так… Короче, что тебе плохо… Ведь, извини за сентиментальность, но мое сердце принадлежит Ирен, а ее в какой-то степени – тебе, а значит, и мое… Поэтому я здесь, у тебя, ближе к сердцу… И рад, что ты по крайней мере страдаешь.
– Странный ты человек, Крестов, – раздраженно заметил Мечник. – Тебе чуть не предпочли другого, а ты рад…
– Но и тебе ведь предпочли.
Мечник снова взял портсигар, но затем кинул его обратно на стол. Портсигар проскользил через полированное поле и остановился на самом краю.
Крестов, проследивший пробег портсигара, перевернул страницу.
– Послушай это и утешься.
«26 марта, четверг
Ничто так не укрепляет любовь, как препятствия. Хотя слыхала, что обстоятельства для развития любви должны быть благоприятными. Но минуточку: не для любви, а для романа. Здесь же подлый Крестов прочувствовал мои планы и устроил так, чтобы я осталась дома. Я была несчастлива; какая это гадость быть несчастливой: в душе холодный дождь, стоишь под ним и как ни пытаешься войти в дом – отвлечься, думать о другом, забыть, – не получается. Крестова я просто презираю, его голос выводит меня из себя, мыслями лечу к Мечнику…»
Крестов замолчал.
– Ты не расстраивайся, – посочувствовал ему Мечник. – Капризная, противоречивая особа…
– Да, Ирен противоречива, для нее нет правил. Слушай дальше.
«Чем больше я люблю одного, тем больше люблю другого».
– Как так? – схватился за сердце Мечник.
– «Чем больше хочется приласкать, приласкаться к одному, тем больше – к другому. Что это? Не знаю. Но это такое благодушие…»
– После этих телячьих нежностей смотри, какой прагматизм.
Крестов перекинул блок страниц до места, отмеченного закладкой:
– Здесь на уголке начерчен треугольник. Равнобедренный. И вот комментарий.
«Треугольник – геометрическая фигура, в каждом углу которой встречаются противоположные стороны. Так или не так? Не могу уловить этого в математическом плане. А так, в жизни, это значит: каждая сторона знает, что в другом углу прилежащая к ней сторона встречается с противной, которая в то время ее замыкает. Крестов знает про Мечника и тем не менее поспешно задергивает штору, если я в комнате в одной рубашке. Мечник знает про Крестова и ворчит, если у меня слишком открытое платье…»
Крестов замолчал и закрыл дневник.
– Да-а, – шумно вздохнул Мечник. – Кажется, мы единомышленники.
– Молочные братья, – уточнил Крестов. – И нам пора перейти к действию.
Ирен сидела в своей комнате за машинкой, что-то быстро урывочно печатала. Выхватывала лист, рвала, мяла, пыталась сжечь в пепельнице, обжигая зализывающимся фитилем пальцы, закладывала новый лист и опять печатала, печатала. Одета она была по-курсистски: в темную узкую юбку и красивую бежевую блузку с расстегнутым воротником. Это очень шло к ее упругим пшеничным кудрям, тонкой, даже хилой шее и ко всему ее кукольно-фарфоровому виду, не соответствующему, однако, темным, глубоко посаженным синим глазам, глядевшим тяжело и нешуточно.
В дверь позвонили.
Она вынула лист, свернула его вчетверо, положила под машинку и пошла отворять.
На пороге стояли Крестов и Мечник. Одетый с иголочки, в выходном костюме, с кожаной «бабочкой», ее невысоконький, с зачесанными назад волосами Крестов и рядом, по его правую руку, непогрешимый, невозмутимый, которого вот уже неделя, как она не видела, Мечник.
Ирен остекленела. Даже кудряшки стеклянно брякнули.
– Что же ты не приглашаешь? – отвесил поклон, какого не делал со дня свадьбы, Крестов.
Ирен сделала шаг назад и в сторону и подумала о музее восковых фигур: сейчас она тоже была восковой куклой.
Вошел Крестов, за ним Мечник, совсем чужой, и Ирен узнала, что у кукол в животе может плавиться воск.
Прошли в гостиную. Ирен механически подошла к буфету, достала коньяк и рюмки – и эта механичность помогла ей взять себя в руки, обдумать, как себя держать и уж ни в коем случае не рухнуть в обморок. Главное, все отрицать. Она налила себе первой и первая же выпила.
– Что ж ты меня не представишь… – обратила она к супругу глаза небесной чистоты, – твоему…
– Не надо, – взмолился почти шепотом тот. – Мы пришли поговорить начистоту. Не выводить тебя на чистую воду, а поговорить начистоту. Ты ведь ни в чем не виновата…
Ирен молчала.
– Ведь так больше не может продолжаться, – говорил Крестов, – и никто из нас троих не может больше так жить.
Ирен вопросительно посмотрела на Мечника.
– Да, конечно, да, – всколыхнулся он. – Ты думаешь, я могу дальше спокойно относиться к тому, что ты со мной, только когда его нет? И я должен ждать все выходные, вечера, когда он, наконец, отлучится и ты придешь ко мне? Я не игра в кости; достала, поиграла, обратно сложила в коробку.
– Да что ты, – болезненно сжалась Ирен. – Ты же знаешь, что это не так.
Крестов устроился на диване и, потягивая коньяк, наблюдал за любовниками.
– Я давно тебя просил на что-то решиться, все рассказать ему, предлагал увезти тебя…
Ирен простонала:
– Жалко, он ведь милый, добрый человек.
– Вот! – чуть не подпрыгнул Мечник. – Ты его любишь! Так и скажи.
– Н-нет, – простонала она опять, но оглянулась на Крестова. – Извини, милый, я совсем не то хотела сказать.
Мечник заходил по комнате, бормоча вполголоса:
– Значит, не зря я, не зря…
Он остановился перед Крестовым.
– Я должен признаться… Мы благородные люди, и я признаюсь…
Мечник прокашлялся и поправил воротничок.
– Сударь, – обратился он к Крестову, – я хотел убить вас. Да.
Крестов выпрямился и положил руки на колени.
– И какую же вы выбрали мне смерть?
– О, чистую. Я уже договорился с наемным убийцей – профессионал высокого класса – и должен был только отдать ему деньги. Но в последнюю минуту мне попалась книжонка, так, детективчик бульварный. Небезызвестный нам треугольник: муж, любовник, она, – он поклонился в сторону Ирен. – И ей тоже жалко мужа, от жалости она жертвует любовью. Тогда любовнику ничего не остается, как послать ее благоверному, для которого она давно стала сиделкой, наемного убийцу. Убийца сделал свое дело, доложил заказчику, что все чисто, как договаривались, комар носа не подточит. Правда, в комнату вошла женщина, пришлось и ее убрать… Я ужаснулся от такого поворота и, спасибо книжке, денег убийце не заплатил, почему мы и имеем удовольствие сейчас беседовать.
