Doll Хаус. Собиратель кукол - Джулс Пленти

ничего необычного: бритвенные принадлежности, дезодорант… А вот верхняя вводит в ступор. Там целая батарея оранжевых баночек с лекарствами. Невежливо, конечно, рыться в его вещах, но ведь Митчелл не запрещал мне заглядывать в шкафчик.

Я встаю на бортик ванны, снимаю баночки по одной и выставляю на раковине. Читаю названия по слогам: "Агомелатин", "Тразодон", "Прозак", "Валиум". На одной из потертых этикеток можно разобрать имя: Митчелл Блейк. Теперь я знаю, как его зовут.

Я пересчитываю баночки. Их ровно восемь. Он болеет. Или болел. Лекарства выписаны так давно, что у некоторых уже вышел срок годности.

Когда я заболевала, меня лечили горячими травяными отварами. В реалиях семнадцатого века лекарств не было — их как бы не изобрели. Наш дом сильно продувался зимой, и в детстве я болела больше всех. Однажды меня лихорадило так сильно, что я провела добрых пару недель в бреду. Когда мне удавалось на пару минут вцепиться в реальность и разлепить припухшие веки, я видела кого-то из родителей, стоящим у кровати на коленях и молящимся.

— Ей нужен доктор! — говорит мать в горячечных воспоминаниях.

— Господь — наш доктор, и если он призовёт девочку к себе, то так тому и быть!

— Ты не хочешь ей помочь, потому что Ребекка — не твоя дочь! — шепот матери такой горький и язвительный.

Перед тем как снова провалиться в бред, я, наконец, понимаю, почему отец всегда называет меня «девочка».

Мне удалось пережить лихорадку, но с того момента жизнь стала еще хуже. Мой отец мне чужой. Вот почему я единственная из всей семьи блондинка со светлыми глазами. Моя мать — вовсе не добрая католичка, а прелюбодейка-грешница. Этим людям было всё равно, умру я или нет.

Я хорошо помню тот день, когда спросила у матери, кто мой отец.

Мы стоим на коленях и выпалываем сорняки в огороде.

— Кто мой настоящий отец? — выпаливаю я вопрос, который неделями прожигал меня изнутри.

— О чём ты? — спрашивает мать беззаботно, а глаза её бегают, и пальцы мнут край передника.

— Я слышала ваш разговор.

— Ребекка, не говори глупостей! — отвечает устало. Только она зовёт меня Ребекка. — Ты дочь своего отца.

— Но я не знаю, кто он.

— Его давно уже нет в живых, — отвечает она с тёплой грустью в голосе и опять принимается за работу.

— Расскажи мне про него, — умоляю я.

— Ты очень на него похожа, но это не важно. Забудь о том, что узнала. Томас — твой отец, и он любит тебя как дочь. — Она берёт паузу, вздыхает и добавляет, чтоб слова приобрели хоть какой-то вес: — не меньше, чем Мэри.

— Он не захотел меня спасти! — кричу я.

— Не думай, что ты, сопливая девчонка, знаешь всё о жизни! — кричит она, схватив меня за плечо и развернув лицом к себе. — Твой отец — хороший человек и очень набожный! Как тебе не стыдно говорить о нём такое! Он провёл у твоей постели столько ночей и привёз лекарство, которое тебя спасло! Ты дерзкая, Ребекка! Неблагодарная! Мне всегда говорили, что от девочки, рожденной в грозу, не жди ничего хорошего.

Мне нечего ей ответить. Я подбираю юбку и, на ходу утирая слезы, бегу к дому.

Я зажмуриваюсь и считаю до десяти, пытаясь прогнать воспоминания, которые до сих пор делают больно. Вновь залезаю на ванну, чтоб вернуть лекарства на место. Полка кажется пустой, но я шарю рукой, пока не натыкаюсь на что-то плоское и тонкое. Вытаскиваю находку. Это стопочка маленьких фотографий с белой окантовкой, скреплённая канцелярской резинкой.

На первой фотографии Митчелл обнимает какую-то девушку с рыжим каре. Он широко улыбается и выглядит по-другому. Моложе. Щеки поросли тёмной щетиной, которая делает его еще более привлекательным. На второй фотографии та же рыжуха — её лицо в веснушках крупным планом. На третьей она же, но с обнажённой грудью. Грудь большая. Меня окатывает жаром. Такое странное чувство. Я не знаю эту женщину, но уже ненавижу, потому что он с ней, и я явно уступаю.

Спрыгиваю. Я стягиваю с себя футболку и смотрю на свои маленькие груди в светлом бюстгальтере. Перевожу взгляд на его девку и понимаю, что сравнение не в мою пользу. Тогда я выдёргиваю несколько салфеток и запихиваю в лифчик, чтоб округлости выглядели хоть немного повнушительнее. Не сказать, что очень довольна результатом, но оставляю салфетки на месте.

Я опять лезу на скользкий бортик и кладу на место сначала фотографии, а потом таблетки, стараясь выставить всё как было.

Всё чаще я думаю о нём. Митчелл особенный. Он словно киногерой. Я могу мечтать о нём, сколько влезет, но в реальности такой парень никогда не обратит на меня внимания.

Мне постоянно хочется быть к нему поближе. Я как собака обнюхиваю его рубашки перед стиркой. А когда мы смотрим фильмы вечерами, я притворяюсь уставшей, закрываю глаза и кладу голову ему на плечо. Тогда он старается не двигаться и подставить плечо так, чтоб мне было удобно. Я фантазирую о нас вместе. Я не совсем понимаю, чего хочу от него, но когда Митчелл рядом, чувствую себя счастливой.

Я возвращаюсь в гостиную. Воровато оглядываюсь и быстро перебегаю в другой конец квартиры. Меня завораживает дверь в его угодья. Дергаю ручку. Ничего. Каждый день, когда Митчелла нет дома, я пытаюсь заглянуть внутрь, но дверь всегда заперта.

Ужином заниматься ещё рано. Я забираюсь с ногами на диван и включаю телевизор. Новости не люблю и хочу нащёлкать какие-нибудь мультики, но почему-то не переключаю.

- В национальном парке было найдено ещё одно расчаленное тело девушки. Личность погибшей установить пока не удалось. Также неизвестно, была ли она изнасилована и задушена, но с большой вероятностью это очередная жертва Шелкового душителя. Сейчас мы попытаемся взять интервью у детектива Малленса.

Репортёрша с яркой азиатской внешностью подбегает к жёлтой ленте и, приподняв её рукой, проникает в огороженную зону. Детектив Малленс стоит к ней спиной. Серый пиджак красиво