Горний путь - Владимир Набоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Телеграфные столбы
Столбов однообразных придорожныхфарфоровые бубенцы и шестьгудящих струн… Скользит за вестью весть —шум голосов бесчисленных, тревожныхи жалобных скользит из края в край.
И ты — на бледной полосе дороги,ты, странник загорелый, босоногий,замедли шаг и с ветром замирай,внимая проплывающему пенью.
Гудит, гудит уныние равнин,и каждый столб ложится длинной тенью, и путь далек, и ты один…
11 марта 1920Каштаны
Цветущие каштаны, словно храмыоткрытые, сияют вдоль реки.Их красоту задуют ветеркизадорные, но в этот вечер — самыйвесенний из весенних вечеров —они чудесней всех твоих даров,незримый Зодчий! Кто-то тихо, чистов цветах звенит (кто, ангел или дрозд?),и тени изумрудные слоистойлиствы и грозди розовые звездв воде отражены. Я здесь, упрямый,юродивый, у паперти стоюи чуда жду, и видят грусть моюкаштаны, восхитительные храмы…
20 мая 1920 Кембридж«Люблю в струящейся дремоте…»
Люблю в струящейся дремотесливаться с вечером, когдавы смутно в памяти поете,о, потонувшие года!
Люблю я тайные кочевья…Целую умерших, во сне.Колосья, девушки, деревья —навстречу тянутся ко мне.
Еще не дышит вдохновенье,а мир обычного затих:то неподвижное мгновенье —уже не боль, еще не стих.
И полумысли, полузвукивплывают в дымчатый мой сон,белея в сумерках, как рукинедорисованных Мадонн…
«Твоих одежд воздушных я коснулся…»
Твоих одежд воздушных я коснулся,и мелкие посыпались цветыиз облака благоуханной ткани.Стояли мы на белых ступенях,в полдневный час, у моря, и на юге,сверкая, колебались корабли.Спросила ты: что на земле прекраснейтемно-лиловых лепестков фиалок,разбросанных по мрамору? Твоиглаза, твои покорные глаза,я отвечал. Потом мы побреливдоль берега, ладонями блуждаяпо краю бледно-каменной ограды.Синела даль. Ты слабо улыбалась,любуясь парусами кораблей,как будто вырезанными из солнца.
29 мая 1920Романс
И на берег весенний пришли мы назадсквозь туман исступленных растений.По сырому песку перед нами скользятнаши узкие черные тени.
Ты о прошлом твердишь, о разбитой волне,а над морем, над золотоглазым,кипарисы на склонах струятся к луне,и внимаю я райским рассказам.
Отражаясь в воде, колокольчики звезднепонятно звенят, а над моремповисает горящий, змеящийся мост,и как дети о прошлом мы спорим.
Вспоминаем порывы разбрызганных дней.Это больно, и это не нужно…Мы идем, и следы наших голых ступнейнаполняются влагой жемчужной.
8 июня 1920 КембриджЛасточки
Инок ласковый, мы реемнад твоим монастыремда над озером, горящимсиневатым серебром.
Завтра, милый, улетаем —утром сонным в сентябре.В Цареграде — на закате,в Назарете — на заре.
Но на север мы в апрелевозвращаемся, и вотты срываешь, инок тонкий,первый ландыш у ворот;
и, не понимая птичьихмаленьких и звонких слов,ты нас видишь над крестамибирюзовых куполов.
10 июня 1920Тайная вечеря
Час задумчивый строгого ужина,предсказанья измен и разлуки.Озаряет ночная жемчужина олеандровые лепестки.
Наклонился апостол к апостолу.У Христа — серебристые руки.Ясно молятся свечи, и по столу ночные ползут мотыльки.
1918 КрымЕ. L.
Она давно ушла, она давно забыла…Ее задумчивость любил я… Это былов апреле лет моих, в прелестные лета,на севере земли… Печаль и чистотасливались в музыку воздушную, в созвучьянерукотворные, когда, раздвинув сучья,отяжелевшие от желтых звезд и пчел,она меня звала. Я с нею перечелвсе сказки юности, туманные, как ивынад серым озером, на скатах, где, тоскливый,играл я лютикам на лютне, под луной…Ее задумчивость любил я. Надо мнойона как облако склонялась золотое,о чем-то сетуя и в счастие простоеуверовать боясь. Ее полуобняв,рассказывал я сны. Тогда, глаза подняв(и лучезарная в них осень улыбалась),она глядела вдаль, и плавно колебаласьтень ивовой листвы на платье, на плечахее девических, а волосы в лучахгорели призрачно… и все так странно было…Она давно ушла, она давно забыла…
М. Ш.
Я видел, ты витала меж алмазныхстволов и черных листьев, под луной,воздушно выбегала из бессвязныхузоров сумрака на луг лесной.
Твое круженье было молчаливо,как ночь, и вдохновенно, как любовь…Руками всплескивала, и тоскливосклонялась ты, и улетала вновь.
И волосы твои струились, ногистремительно сияли, и лунав глазах плясала… Любовались богилесные, любовалась тишина…
А жизнь, а жизнь, распутывая тени,к тебе тянулась, бредила, звала,но пеньем согласованных движенийты властно заколдована была…
«Кто меня повезет…»
Кто меня повезетпо ухабам домой,мимо сизых болоти струящихся нив?Кто укажет кнутом,обернувшись ко мне,меж берез и рябинзеленеющий дом?Кто откроет мне дверь?Кто заплачет в сенях?А теперь — вот теперь —есть ли там кто-нибудь,кто почуял бы вдруг,что в далеком краюя брожу и пою,под луной, о былом?
8 августа 1920ПАВЛИНЫ
Павы ходили, перья ронили,а за павами красная Панна,Панна Марыя перье зберала,веночек вила.
(Стих пинских калик перехожих)Видели мы, нищие, как Мария Девапроходила мимо округлого дворца;словно отголосок нездешнего напева,веяло сиянье от тонкого лица.
Облаков полдневных, бесшумно-своенравныхв синеве глубокой дробилось серебро.Из-под пальмы выплыли три павлина плавныхи роняли перья, и каждое перо, —
то в тени блестящее, то — на солнце сонномлегкое зеленое, с бархатным глазком,темною лазурью волшебно окаймленным,падало на мрамор изогнутым цветком.
Видели мы, нищие, как с улыбкой чуднойДева несравненная перья поднялаи венок мерцающий, синий, изумрудный,для Христа ребенка в раздумии сплела.
2 августа 1920В раю
Здравствуй, смерть! — и спутник крылатый,объясняя, в рай уведет,но внезапно зеленый, зубчатый,нежный лес предо мною мелькнет.
И немой, в лучистой одежде,я рванусь и в чаще найдупрежний дом мой земной, и, как прежде,дверь заплачет, когда я войду.
Одуванчик тучки апрельскойв голубом окошке моем,да диван из березы карельской,да семья мотыльков под стеклом.
Буду снова земным поэтом:на столе открыта тетрадь…Если Богу расскажут об этом,он не станет меня укорять.
13 августа 1920«Мерцательные тикают пружинки…»
Мерцательные тикают пружинки,и осыпаются календари.Кружатся то стрекозы, то снежинки,и от зари недолго до зари.
Но в темном переулке жизни милой,как в городке на берегу морском,есть некий гул, он дышит смутной силой,он ширится, он с детства мне знаком.
И ночью перезвоном волн да кликомструн, дальних струн, неисчислимых струн,взволнован мрак, и в трепете великомвстаю на зов, доверчив, светел, юн…
Как чувствуешь чужой души участье,я чувствую, что ночи звезд полны,а жизнь летит, горит, и гаснет счастье,и от весны недолго до весны.
14 августа 1920Лес
