Блистательный Химьяр и плиссировка юбок - Лев Минц

Времена в России были (для России) либеральные, царствовал Александр II, который узаконил титул как потомственный. То есть титул остался гессен-дармштадтским, но признанным в России, что дало право владеть имениями на юге России.

(Чтобы не казалось, что только евреям приходилось добывать титулы столь запутанным путем, вспомним, что один из богатейших людей страны, исконно русский и православный Демидов, предки которого стали дворянами и мультимиллионерами при Петре, тоже очень переживал отсутствие титула. Пришлось купить титул князя Сан-Донато в Италии. Так что князем он вроде бы был, но «италианским», а в родной стране — только простым дворянином-тружеником, правда, очень богатым.)

И отец, и сын были людьми в высшей степени достойными, от еврейства не отрекались, и Евзель добился разрешения построить в Петербурге первую синагогу и возглавил столичную еврейскую общину.

Сыну его Горацию, кроме признания баронского титула, присвоено было звание действительного статского советника (по-военному — генерал-майора; как вы помните, наверное, такой же чин был у отца вождя мирового пролетариата Ильи Николаевича). Награжден он был и высшими орденами. К этим титулам он добавил — после смерти отца — звание главы еврейской общины Петербурга.

А его сыну — барону Давиду — титулов добиваться было ни к чему: он их и так унаследовал (в третьем поколении!). Он занялся наукой — гебраистикой и семитологией. Свою библиотеку он завещал Еврейской библиотеке в Иерусалиме, но осталась она, в силу многих и, увы, понятных причин, в Библиотеке им. Ленина. (В конце концов, у Ленина папа был тоже действительным статским советником…) Само собой, что и пост главы еврейской общины он унаследовал, как и остальные титулы.

Предрассудков по отношению к баронскому семейству Гинцбургов петербургское общество не питало, они дружили со многими выдающимися людьми (к примеру, Салтыковым-Щедриным, Тургеневым, Гончаровым). Может быть, среди прочих причин стоит назвать то, что люди Гинцбурги были потомственно образованными и воспитанными по-европейски.

Увы, представители другого рода — все как один тайные советники (на звезду больше, чем у Гинцбурга) — братья Поляковы до конца жизни говорили по-русски с таким акцентом, что становилось ясно: очень хотят от него избавиться, но ничего не получается. Братья Яков, Самуил и Лазарь родились в семье мелкого торговца в большом и шумном городе Дубровно Витебской губернии. Занимались братья разными делами: держали винокуренный откуп, основали Азовско-Донской банк, но прославились и миллиарды сделали на строительстве железных дорог. За что, кстати, честь им и хвала, ибо не без их стараний Россия в конце XIX века превратилась в великую железнодорожную державу. Не хотелось бы, чтобы автора этих строк обвинили в том, что во всех успехах рода человеческого он видит евреев, но в России тех времен слова «железнодорожник» и «еврей» иной раз звучали как синонимы. (Я имею в виду, естественно, не скромных тружеников, скажем, машинистов и кочегаров, а владельцев. Машинисты тоже были, но в синонимическом употреблении слова имели в виду не их. И не Лазаря Моисеевича Кагановича: время железного наркома еще не пришло.)

Так вот, когда Яков первым получил звание тайного советника и соответственно — потомственное дворянство, ни одно дворянское собрание империи не пожелало его к себе приписать. Пришлось, как тогда говорили, дать, и дворяне Области Войска Донского приняли его в свои ряды. Они, право слово, были антисемитами, зато дворянами сами были сомнительными…

С братьями Самуилом и Лазарем таких проблем не возникло. Зато Самуил прославился своим демократизмом. Он сказал чиновникам желдорведомства:

— Что ви язик себе ломаете: Самуил Соломонович да Самуил Соломонович! Гово’ите п’осто: ваше п’евосходительство!

Странноватые профессии, или Всех быстрее

Не ждите после этого заглавия заметок об успехах еврейских спортсменов. То есть — спортсмены есть, успехи есть, но утверждать, что евреи бегают, прыгают и на лыжах ходят быстрее всех, было бы явным преувеличением. Совсем не об этом мы хотим рассказать.

Тут не обойтись без литературных примеров. Югославский писатель, лауреат Нобелевской премии Иво Андрич (кстати, с очень большой симпатией описывавший балканских — особенно боснийских — евреев) в своем великолепном романе «Травницкая хроника» рассказывает о приезде в город Травник нового паши. Времена были турецкие, паша представлял собой что-то вроде нашего прежнего секретаря обкома или нынешнего губернатора. Самовластию его тоже не было предела. И составить себе состояние за время правления он тоже стремился. Итак, новый паша, человек очень опытный в своем деле, прибывает в Травник. И первым делом приказывает арестовать глав всех еврейских семей в городе. Человек он не злой, против евреев имеет не больше, чем другие. Но знает, что никто так быстро не платит и так стремительно не распространяет панические слухи, как евреи. И действительно, вечером все арестованные уже были дома, а через черный ход к ним устремились представители всех профессий и конфессий, которые могли предположить, что подобное случится и с ними. Когда на следующий день янычары явились за главами местных армянских и греческих семей, уже был собран выкуп. Начни паша с других, еще неизвестно: так ли быстро можно было бы достичь желаемого результата. С тех пор он правил Травником справедливо и мирно. Евреи щедро делились с горожанами своим опытом, и всем было ясно, чего ждать от властей. А согласитесь, такое взаимопонимание между властями и вверенным им населением — верный залог стабильности.

Увы, история распорядилась так, что евреи принимали каждую — даже самую мерзкую — выдумку властей по отношению к ним весьма серьезно и знали, что существует лишь один прием: откупиться.

А потому во многих местах власти просто упражнялись как на конкурсе — если и не веселых, то находчивых.

В Марокко дофранцузского периода каждый чиновник имел право призвать местную еврейскую общину для выполнения срочных и тяжких работ. Запретить ему это мог только чиновник более высокого уровня. Сами понимаете, кому платили (раз в год), чтобы у мелких чиновников не взыграло ретивое. В средневековом папском Риме евреи обязаны были представлять на карнавал нескольких человек для участия в весьма позорных состязаниях с ослами. Причем деньги на организацию бегов должны были предоставлять евреи же. Не хотите участвовать сами — платите в два раза больше!

Министр внутренних дел России (царской, конечно!) граф Игнатьев, который был человеком цивилизованным, а совсем не травницким пашой, и дружил, можно сказать, с финансистом бароном Гинцбургом, во многом представлявшим еврейские интересы в стране. Так вот, граф имел обыкновение предупреждать барона о антиеврейских замыслах властей. Сам-то он, понимаете, конечно, против таких мер, но что ж он сделать-то может, простой граф и бесправный министр? Обычно барон, договорившись с состоятельными единоверцами, приглашал графа в один из лучших петербургских ресторанов. Там они обычно сходились во взглядах: граф готов был пожертвовать даже своим реноме, чтобы только не допустить подобного свинства. Во взглядах они сходились обычно в отдельном кабинете. Через некоторое время отяжелевший граф начинал посапывать носом. Заметив это, все присутствующие на цыпочках покидали кабинет. Потом один возвращался и тихонько совал в графский карман конверт. И выходил. Если при следующем заходе оказывалось, что его сиятельство еще спят, совали конверт добавочный. Когда же граф просыпался, он с улыбкой говорил барону — тот уже в кабинете оставался с глазу на глаз:

— Сделаю все, что могу. Если бы вы знали, сколько людей непорядочных…

И добивался. Причем история покрывает завесой тайны: действительно ли что-то затевалось или…

Интеллигентный был человек граф Игнатьев. Это вам не паша из боснийского города Травник…

Беня-палач

Словосочетание, вынесенное нами в заголовок, настолько противоестественно для нормального еврейского уха, что мы не решились написать его на общедоступном русском языке, а перешли на ту — далекую от языковых норм — форму идиша, на которую переходили еврейские бабушки, когда не хотели, чтобы их поняли соседи. (Правильнее и литературнее было бы «а кат», «а хэнкер», «а тольен», в конце концов.)

Действительно: слышали ли вы когда-нибудь (и где-нибудь) такую беседу двух еврейских мамаш:

— А Беня кем работает? Я же его вот таким маленьким помню!

— Ой, Беня, это же ж моя радость! Он работает городским палачом!

— Ой, что вы! А глик от им гетрофен! Мазлтов! (Счастье ему привалило! Поздравляю!)

Нет, вы не слышали и слышать не могли такой беседы. Даже году этак в тридцать седьмом, когда такой Беня вполне мог трудиться «исполнителем», он бы не распространялся об этом перед близкими. И близкие на вопрос «А Беня кем работает?» вряд ли гордо отвечали бы примерно так: