Газета День Литературы # 107 (2005 7) - Газета День Литературы

Подросткам, поджидавшим Пааво (не именно Пааво, а любого другого) на "большой дороге", нужны были деньги, чтобы выпить еще. А Пааво в это время, ни о чем не подозревая, шел после банкета по случаю торжественного открытия визит-центра заповедника "Паанаярви" в гостиницу. Для подростков он был богатеньким: бедненьких, каких полно в их поселке, в визит-центр не пускают. Кто же знал, что у Пааво в кармане окажется всего 20 евро. Пааво был ненамного богаче своих несовершеннолетних палачей. От обиды, что улов оказался столь ничтожным, обиды, подогретой наркотиком, подростки озверели и продолжали измываться над Пааво даже тогда, когда знали наверняка, что тот уже мертв.

Пааво не дошел до гостиницы всего каких-то полсотни метров. Его жуткий крик слышали в гостинице (об этом мне вскоре после трагической гибели Пааво рассказывала мама одной из участниц открытия визит-центра). Сообщили финско-карельско-русским руководителям мероприятия, которое и приехал освещать Пааво. Но никто не откликнулся. Может, побоялись: в поселке, где проживает две тысячи человек, не было не только оперуполномоченного, но даже участкового (не предусмотрены). А может, для высокого руководства Пааво с его "припухшим от алкоголя лицом" "шизанутого поэта" был по ту сторону ограды. Как бы то ни было, но человека не стало.

"Что же делать? Чего ждать дальше?" — спрашивает журналистка Светлана Лысенко (газ. "Петрозаводск", 28.04.03). — Неужели правда, всё больше встает на ноги бездушное поколение убийц?"

Хотелось бы знать, к кому обращены эти вопросы? К обществу, разделенному на своих и чужих, на тех, кто по ту и по эту стороны ограды! Но при таком раскладе это крик вопиющего в пустыне. Никому ни до кого нет дела. Все заняты исключительно собой и своими проблемами, как и герой Григория Салтупа. За свое, свой интерес мы готовы биться всем имеющимся в нашем ассортименте оружием — зубами, ногтями, ногами, гранатами, танками, ракетами... и уж не знаю чем. И именно это говорит о серьезном кризисе, о распаде общности и катастрофической нехватке витамина "человечности".

В свете этого позволю себе предположить, что на сегодня наша главная национальная задача: не озвереть, сохранить себя как вид. Чтобы и лицо, облеченное властью, и рядовой гражданин видели и уважали друг в друге человека. Поскольку существует то экзистенциальное, что нас всех, бедных и богатых, писателей и читателей, мужчин и женщин, "чистых" и "нечистых" объединяет: это наши страхи, наши сомнения, наши страдания, наше одиночество... Надежда на понимание есть. Как и сто, и двести лет назад, она связана со Словом (иного средства общения нам, человекам, просто не дано). Это Слово понимания, сочувствия и любви может возникнуть даже в самых жутких, и, казалось бы, разрушительных для Слова условиях, как например, в "Бараке..." Григория Салтупа:

"Жил себе. Комната девять метров в коммуналке, высокое окно трехгранное, эркером — как трюмо, Витушка, жена молодая, с ногами манекенщицы и каштановой гривою ниже плеч у окна перед зеркалом. Красиво... Девичий силуэт сквозь оконную кисею и прозрачный халатик восково светится — как свеча в божьем храме, — и свет от нее, и сама прозрачная, — красиво! Сам — в углу, за столиком на колесиках бумагу чиркаю, чашка кофе с парком ноздри щекотит, слова подсказывает...

Солнечным зайчиком, бликом озерным,

Чудом нежданным чердак осветило.

Нить золотая соткалась из пыли,

Я, как пылинка, — сгореть и погаснуть.

Жаль, мимолетна ты, нить золотая...

Жаль, что во всей книге таких светлых лучиков немного. Но, может быть, суть этой книги — как раз отсутствие любви, тоска по любви, ее острая сердечная недостаточность. От этой недостаточности — все: и повседневная жестокость, и глобальные катаклизмы. Зло побеждает не потому, что мы слабы, а потому, что нетверды в Добре. И это вовсе не относительное понятие.

г. Петрозаводск

Александр Трапезников «ПОД РУССКИМИ СВЯТЫМИ НЕБЕСАМИ...»

Поэт идет впереди воинства, так повелось. Не в обозе же ему ехать, как маркитанту-гешефтнику, хотя сейчас время именно подобных преуспевающих литераторов из числа всяких кибировых и приговых, тань-толстых да вик-еро- феевых. "Такие вот времена", как любит повторять ветхозаветный Познер: он-то знает, что "такие времена" для этой публики будут всегда — в обозе, где можно торговать словом. Но речь, разумеется, пойдет не о них, надоели. Пусть сами смотрятся в свое трюмо либеральной революции. Любителей истинной поэзии ждет настоящий подарок — прекрасно изданный сборник стихов Сергея Дмитриева "О жизни, смерти и любви..." /"Вече", 2005 год/, с удивительными фотоиллюстрациями, от которых не оторвешь взгляд. Поэт негромкого, но высокого звучания, исполненный лиризма и мудрости, одинокой печали и той неистребимой русскости, которая позволяет ему быть "всечелове- ком", если вспомнить формулу Достоевского. Объять душой весь мир и оставаться корнями в своей земле: "Под русскими святыми небесами/ Нам выпало и жить, и умирать,/ И восхищаться теми чудесами,/ Что дарит нам природы благодать".

И понимать то, что выпало поэту в нынешней России, но главное, саму суть происходящего в ней: "Я русский поэт, потому и печален./ Стою на дороге один/ Над видами русских развалин,/ Над бездною русских глубин" . Да, развалины, но и глубина, бездна, святые небеса, благодать.

У Сергея Дмитриева, поэта со стажем, историка и издателя, давняя тяга к постижению жизни именно в красоте благодати, к богопознанию, что, собственно, должно быть естественным для каждого честного и мучающегося душой художника, творца. Именно здесь лежит путь к горнему Фаворскому свету. Но освещает он дорогу далеко не всякого, особенно в наши окаянные и разочарованные дни. Крепость духа, терпение и ясность цели даны не всем. У Сергея Дмитриева всё это есть: и в жизни, и в творчестве. Много путешествуя по миру — по Индии, Сицилии, Египту, Франции, другим странам, он внутренним взором всегда здесь, на Родине:

"Я буду ветром и дождями/ Над русской юдолью витать/ И травы нежные с цветами,/ Тоскуя, вечно целовать".

Слово откликается на зовущие его мысли. И важно ли, право, где, в Кимрах ли или Вальторансе, написаны эти строки: "Всего лишь три у жизни цели:/ Зачать потомство от любви в постели,/ Дать счастье тем, кто млад и стар,/ И накопить в душе страданий дар".

Страдание — оно и есть сострадание к другим, к младым и старым. Еще Пушкин упоминал в числе главных "душевных раздражителей" три вещи: ужас, смех и сострадание. В России теперь остались одни лишь ужас и смех, мутным потоком льющийся с телеэкранов. И почти нет любви и сострадания, в которых больше всего нуждается наш народ, презрительно именуемый "кысями". Тем и дорога мне поэзия Сергея Дмитриева.

Потому, что нет в стихах Сергея Дмитриева ни разрушения, ни тлена, узаконенных временами нынешними, "познеровскими". А есть вера, любовь и жизнь. Да, смерть тоже присутствует, даже в названии книги, но от нее уж, извините, не уйти никому. Но мы ведь явственно знаем, что есть и попрание смерти. Об этом сам автор говорит так: "Подари мне счастье, а в ответ/ Тем же я тебе опять отвечу/ И тебя с надеждой встречу/ Даже там, где жизни вовсе нет".

Алексей Шорохов ВОСПИТАНИЕ ЛИТЕРАТУРОЙ

А.И.Яковлев "Век Филарета", роман-хроника. — М., 2001

ДЕСЯТИЛЕТИЕ РЕФОРМ

За последние годы стало совершенно очевидно, что многие традиционные институты нашего общества, в том числе семья и школа, — сознательно или в результате глубокого ценностного кризиса передоверили свои воспитательные функции телевидению. И вряд ли этому приходится удивляться — так как первым из этих сфер нашей жизни, в том числе из телевещания(!), максимально самоустранилось само Государство Российское.

Таким образом, вероятно впервые в мировой практике мы стали свидетелями (и, увы, отчасти соучастниками) такого положения дел, при котором дело воспитания подрастающего поколения оказалось в руках людей, ничего общего с образованием не имеющих и слабо представляющих себе традиции страны, в которой они живут.

Более того, большинство исследователей вопроса сегодня сходятся на том, что события, имевшие место в нашей новейшей истории в 1991-93 гг., — вряд ли еще как-либо могут быть названы, кроме как революцией. В задачу нашей статьи не входит рассмотрение политэкономических характеристик такого сложного явления, как революция, с сопровождающей его "сменой формаций", отметим лишь наиболее важное для нас: либерально-демократическая революция — так же, как и любая другая революция — в первую очередь является революцией ценностной.