Гусарские восьмидесятые - Андрей Бондаренко

Спускаемся по эскалатору в зал. Надо вам сказать, что эта станция метро — закрытого типа, то есть электрички отделены от потенциальных пассажиров стеной, в которой имеются ниши, оборудованные дверями.

И вот представьте себе картинку: подходит очередная электричка, двери открываются, но пассажирам из одной конкретной двери на перрон ну ни как не выйти — в нише, уперевшись спинами в противоположные стенки, стоим мы с ротмистром — и дубасим друг друга почём зря.

А рядом стоит Вика Кускова и улыбается — наконец-то ротмистр её приревновал по серьезному — сбылась сокровенная девичья мечта.

С Кусковым мы потом, конечно, помирились.

Но природа ревности, её смысл — для меня по-прежнему — загадка.

Ревность — только лишь цветочки,Повод выпить натощак.А опущенные почки —Это, братцы, не пустяк.

Байка восьмая

О напрасном героизме

Попович как-то незаметно превратился во всеобщего любимчика.

На любой вечеринке он — желанный гость. На гитаре классно играет, песенки разные душещипательные поёт проникновенно:

Заварим круто дымный чай,Взлетают искры светлым роем.Моя родная, не скучай —Шипит в костре сырая хвоя.Ты там не знаешь ничего,Винишь, наверное, в измене.А здесь, тропою кочевой,Усталые бредут олени.Здесь сопки в воздухе висят,По пояс скрытые в тумане.Из женщин — вёрст на пятьдесят —Лишь ты — на карточке в кармане.И тот дым, и этот чай,И кедр с обугленной корою…Моя родная, не скучай —Шипит в костре сырая хвоя.

Короче говоря, стал Попович душой коллектива.

Вот только с учёбой у него ни как не ладилось, особенно с точными науками. И если с высшей математикой ещё как-то вытанцовывалось — преподавала её совсем даже ещё не старая барышня, так что шансы у Поповича — женского любимчика, определённо были, то вот с теоретической механикой (термехом — по-простому) дела у Поповича шли — из рук вон.

Профессор Агранович, что нам лекции по термеху читал, вообще-то был мужиком неплохим, даже где-то удобным — в смысле сдачи ему экзаменов.

Всё ему было до фонаря. Читает лекцию, и видно невооружённым глазом, что думает то он совсем о другом — встречаются иногда такие чудаки, целиком в себя погружённые.

Вот и Агранович этот не от мира сего был — даже фамилий своих студентов не мог запомнить, постоянно ошибался — ну, неинтересно ему это было.

И внешность у профессора соответствующая — чёрный потёртый костюм, бородка клинышком, пенсне старомодное, скрывающее взгляд отсутствующий — вылитый академик Тимирязев — из фильма "Депутат Балтики".

А вот преподаватель по практическим занятиям — Витюков по фамилии — был полной противоположностью Аграновича, — молодой, ушлый до невозможности.

Он как-то сразу понял, что Попович в его предмете не смыслит абсолютно ничего, то есть — ноль полный. А, поняв это, тут же стал нагружать Поповича многочисленными дополнительными заданиями. Но мы брата-гусара в беде не бросили — совместными усилиями все задания эти порешали, получил таки Попович свой зачёт.

Ставя подпись в зачётке, Витюков зло прошипел сквозь зубы:

— Ничего, Попович, ничего. Мы с вами ещё на экзамене встретимся, там вот все точки над "и" и расставим, выведем кое-кого на чистую воду.

А экзамен по термеху следующим образом происходил: первые минут двадцать в аудитории находился только один Агранович — раздавал студентам билеты, по местам рассаживал, а потом — к моменту, когда первый желающий уже был готов отвечать, появлялся Витюков, подсаживался к профессору и начинал экзаменующемуся вопросы каверзные задавать, Аграновичу что-то на ухо нашептывать. И профессор к его мнению всегда прислушивался, и двойки — по просьбе Витюкова — ставил исправно.

Экзамены проходили в два приёма — в первый день шли те, кто был более-менее уверен в своих знаниях, во второй — все остальные. Я рискнул — пошёл сдавать экзамен в первый день, и всё прошло нормально — четыре балла.

И вот сидим в общаге, с Михасем и Генкой Банкиным — такими же счастливчиками, пивко бутылочное попиваем — празднуем, значит.

А тут и Попович пожаловал — смурной весь из себя, хмурый, словно туча из мультика про Вини Пуха. Поздравил нас неискренне совсем, и говорит:

— А мне, похоже, кирдычок приходит. Загрызёт меня завтра Витюков насмерть, гадом буду. Хоть вещи иди заранее собирать — в Донецк родимый возвращаться.

Жалко, конечно, Поповича — да что тут сделаешь?

А Попович пивка хлебнул и продолжает:

— Есть, впрочем, шанс один. Да опасное это дело, не каждому по плечу. Слабовата нынче молодёжь пошла, слабовата — риска боится. Ну, рассказывать вам дальше, субчики, или не стоит — всё равно откажитесь?

Мы дружно киваем, мол, рассказывай, конечно. Мы ребята не робкого десятка, как никак — бравые гусары, а не какие-нибудь там — ботаники.

Ну, тогда слушайте, — оживляется Попович, — Агранович то у нас — гений, с одной стороны, а с другой — лох чилийский, никого и в лицо то не помнит. А Витюков на экзамены с опозданьем приходит — сами знаете. Вот если кто смелый найдётся и с моей зачёткой на экзамен сходит и минут за десять-пятнадцать сдаст его — было бы здорово!

Не, понятное дело, надо и на шухер у двери кого-нибудь поставить, чтобы если что — шум поднять, дабы засланный казачок смыться успел. Ну, как вам план?

— А что, на, — план, как план. Только, на, проработать его тщательно требуется, на, — тут же откликается Михась.

Начинаем тщательно прорабатывать. Попович — для ускорения мыслительного процесса — приносит бутылёк донецкого самогона.

Появляется, с честно заработанной тройкой, ротмистр Кусков, вносит свою лепту в составление развёрнутого Плана будущей Компании. Сидим допоздна, всё прикидываем, кумекаем, в конце концов, решаем, что утро вечера мудренее, — ложимся спать.

Утром меня расталкивает помятый Генка:

— Давай вставай, умывайся, брейся, пора торопится — опоздать запросто можем.

Приводим по быстрому себя в порядок, давимся горячим растворимым кофе, перед самым выходом бросаем жребий — а кому, собственно, идти к профессору.

Жребий тянем втроём: я, Михась и Банкин, ротмистр, как твёрдый троечник, в выборе претендента на героическую роль участия не принимает.

Выпадает — мне. Ну что ж, гусарское слово, данное накануне, возврату с утра не подлежит.

Занимаем места, согласно выработанной накануне Диспозиции: я — под дверью аудитории, оттеснив остальных сдающих, Михась с Банкиным — метрах в двадцати — с той стороны коридора, откуда может появиться Витюков, ротмистр с Поповичем — активно передвигаются по всему ближайшему пространству туда-сюда — "воздух нюхают".

Пунктуально, точно в назначенное время, появляется Агранович, открывает аудиторию, запускает первую пятёрку, отбирает зачётки, раздаёт экзаменационные билеты.

По прошествии трёх-четырёх минут поднимаюсь и подхожу к профессору:

— Сергей Николаевич, я готов отвечать!

— Ну что вы, молодой человек, к чему такая спешка? Посидите ещё, подумайте. Отмерьте ещё раз шесть, а потом уже — и отрежем, — равнодушно отвечает профессор, не отрывая взгляда от какого-то математического журнала.

— Видите ли, Сергей Николаевич, — я начинаю волноваться, и от этого нести откровенную чушь, — Но я очень тороплюсь, мне уже через час надо быть на Московском вокзале — невесту встречать. Она из провинции у меня, города не знает совсем, если встретить не успею — заблудится обязательно.

Агранович не хотя отрывается от своего журнала:

— Придётся пойти Вам, — смотрит в лежащую перед ним зачётку, откуда таращится мордастый мужик с шикарными усищами а-ля ансамбль "Песняры", — Товарищ Попович навстречу. Невеста — дело святое. Начинайте. Хотя, — переводит взгляд на меня, — Рановато Вам ещё женится, на мой взгляд — молоды больно.

Как назло, вопросы в билете попались заковыристые, требующие развёрнутых ответов.

Начинаю тарабанить со скоростью отбойного молотка, время от времени чиркая прямо на обратной стороне билета необходимые формулы, схемы, графики.

Минут через десять сообщаю, что, мол, всё, что знал — сказал.

Профессор смотрит на меня с некой долей удивления и уважения:

— Молодой человек, неплохо, право слово, — неплохо. Но для пятёрки мне необходимо задать Вам некоторые дополнительные вопросы.

— Сергей Николаевич! — Невежливо перебиваю профессора и прижимаю руки к груди в немой мольбе, — Но у меня же невеста там! Она же заблудится!

— Да, да, конечно же, — смущённо мычит Агранович, — Извините, забыл, извините. Берёт мою, то есть — Поповича — зачётку, и выводит там жирную пятёрку.