Царский витязь. Том 2 - Мария Семёнова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дядя Потыка! – обрадовалась Нерыжень.
Светел тоже вскинул голову, благо ростом мало уступал даже Гуляю. Коготковичи загораживали Царской проход, стоя во всей славе грозного боевого строя. Углом вперёд, заслонясь сомкнутыми щитами, и на каждом щите – хищная птичья лапа с изготовленными когтями! Реет по ветру знамя, а на знамени распахивает крылья Скопа…
Захватило дух. Светел в первый раз видел дружину в полном доспехе и выстроенную для боя. Крашеные порты, зелёные с жёлтым налатники, багряный плащ воеводы! Даже взяла крамольная ревность. Почему не сеггаровичи стоят в красе и воинской славе? Почему вывалились из леса миряне мирянами, в кожухах, в грубых заплатниках?..
Пока Светел любовался и ревновал, Царская тоже сплотилась в боевой клин, не такой нарядный, но ничуть не менее грозный. Чествуя Потыку, Ильгра выпустила из чехла знамя с Поморником. Светел забыл досадовать на яркое перо коготковичей, взявшись новой обидой: «Почему Косохлёсту и Нерыжени есть место в груди клина, а я у нарты стою? Доищусь ли чести биться подле вождя?..»
Взгляд отметил такого же отрока, стоявшего в тылу супротивной дружины. Только стерёг парень не нарту с мороженой птицей, ему было вверено куда более ценное. На саночках сидела молоденькая женщина – две бронзовые косы из-под тёплого головного платка. «Самокрутка? Покрытка?..» Юная мать держала на коленях угловатую большую корзину. Внутри шевелилось меховое нежное одеялко. С перевясла гроздьями свешивались обереги. Крохотные топорик и меч…
Сеггар вышел вперёд:
– Ну здравствуй, что ли, Потыка.
Обычно он говорил мало, негромко. Но возвысил голос – и стало понятно: этот голос привычен был одолевать бурю, крики, железный лязг.
– И тебе, батюшка Неуступ, здоро́во на все четыре ветра, коли не шутишь, – так же зычно отозвался Коготок. Улыбнулся: – Видал суложь мою? Впрямь нетронутую взял. Сына вот родила!
Он был не столь кряжист, как ширяй Сеггар, зато высок ростом, очень подвижен, гибок, точно стальное копьё. Сходства добавляла кольчуга, ничем не прикрытая, пугающе-красивая сама по себе. Сидела она на Коготке, как вторая кожа. Сразу видно, насколько привычно и удобно в ней телу.
Светел глянул и понял: хоть он разбейся, не судьба ему такой доспех на подвиг вздевать. Не носить, небрежно красуясь, как носил Коготок. Да что носить! Отроку бестолковому даже чистить не вверят…
– А не пропущу тебя, морянин, без выкупа! – весело задорил между тем Коготок. – Возьмёшь поле – в блюде за столы сядем. Не возьмёшь – ступай, отколе пришёл!
– Не хвались, на рать идучи, – гудел в ответ Сеггар. – Которой честью разведаться вздумал?
– А мы, как на пиру, с малой чаши начнём. Ты, я вижу, отрока взял, так и у меня молодчик Посвящения чает. Сравнятся пусть, а там, глядишь, уже мы с тобой разохотимся жилы обмять.
Все посмотрели на Светела. «Отрекутся. Куда на меня такого честь возлагать…» А у самого вострепетал живчик надежды.
– Мой – справный гусляр, – сказал Сеггар.
Коготковичи стали смеяться.
– Удивил! Так наш тоже. Твой пока ещё шпенёчки подкрутит, а наш, наготове стоя, пальцы морозит.
Щуплого беловолосого парня потянули вперёд, переняли заботу о суложи воеводы. Светел, уже тянувший из санок полстку с Обидными, метнул взглядом на соперника…
Из памяти тотчас выдуло всё, чем мыслил заняться.
Отрок нёс вагуду, какой Светел никогда в руках не держал, лишь изображение видел.
Где видел? А на щите славнука, что много поколений сберегали Пеньки.
Маленький толстый лук, унизанный десятком тетив…
Захлестнул восторг чуда, редкостного и святого. Светел с двадцати шагов понял: певчее дерево было старым. Не на его, Светела, веку впервые струнами зазвучало. Может, даже не на веку Ерги Коренихи. Наследие, чтобы в божнице хранить, снимая лишь для праздника Рождения Мира, когда кипит мужской удалью боевой Круг… уж не по кружалам перепутным таскать, ввергая в скверну и бедствия…
Чего не отдал бы Светел за позволение прикоснуться, в ладонях понежить!
Беловолосый держал искру Прежних без трепета, как самую обычную дуделку или брунчалку. И вряд ли собирался души за облака возносить.
Шустрые заменки между делом раскупорили воеводские сани. Облачили Сеггара в поддоспешник. Взялись за броню…
Потыка кивнул белобрысому. Отрок начал играть.
Голос у древней пе́сницы оказался точно такой, какого подспудно ждал Светел. Серебряный, лебединый и звёздный.
Царь-обидчик, в ратном делеНе сыскав желанной славы,Снарядил копьё и стрелыРади прихоти кровавой.
Без вменяемой потребыПричиняя смерть и раны,Разлучил с высоким небомЗолотого симурана.
Пнул ногой, смеясь удаче,Ком тускнеющего меха:«Пусть поверженные плачут!Что им свято – нам потеха!»
Эту песню вспоминали на Коновом Вене, ожидая назавтра войны с Ойдриговичами. Светел тоже её знал. Сам не пел: было больно. Вместо жестокого царя неизменно виделся парень, мало не причинивший смерть Рыжику. Тот был, правда, не жарый волосом, как дети всех андархских владык, просто медный. В том ли суть! Светел знал: если где-нибудь встретит, не ошибётся. «Покажу, как без дела стрелами бить…»
Между тем против древнего царя ополчился весь поруганный мир:
Только шутка вышла боком.Голося, взлетели птицы:Лютый царь, стрелок жестокий,Обернулся кобылицей!
Свита в крик, упало знамя,А свирепая кобылаПоскакала с жеребцами –То рожала, то кормила.
Раз валялась в том же поле,Под копытом череп стукнул…Вмиг продолжилась недоля –Лошадь стала злобной сукой.
Годом позже, вся в коросте,Отлучив приплод пятнистый,В поле выкопала кости –Тут же стала мерзкой крысой!
Снова год прошёл по кругу.Для крысят на прежнем местеГолохвостая зверюгаПодбирала клочья шерсти…
И вернулся царь державы,Поседевший, грязный, хворый,Вместо почестей и славыТрижды меченный позором!
…Кнут и дыбу за глаголыО проклятье симуранаПовелением престолаПосулили горлопанам…
Но заткни-ка рот напеву!В землю косточки погрузли,А над ними встало древо,А из древа вышли гусли.
И гласят всему народу,И звенят крамольной быльюПро старинную невзгоду,Про изорванные крылья.
Коготкович заглушил струны.
– Чем ответишь? – крикнул весело, зная: спел на славу.
Обе дружины снова посмотрели на Светела. Светел очнулся и с ужасом вспомнил: Обидные так и лежали не налаженные. Он вслепую бросился к саночкам.
– Станет ждать тебя воевода! – досадливо фыркнула Ильгра.
Сеггар застёгивал нащёчники. Будь Светел готов состязаться, может, нашёл бы предлог повременить. А так – нет.
– Наша взяла. До горы! – обрадовались коготковичи.
– Рано хвалитесь! Хар-р-га! – зарычала в ответ Царская.
Сеггар поправил кованый пояс, зашагал навстречу Потыке. Светел стоял с пылающими ушами, понимая, что впервые зрит истинного Неуступа. Какой «дядя Сеггар», пестовавший юных заменков? Толстый поддоспешный суконник, выпуклые «доски» брони, шлем с бармицей, росший прямо из плеч… Доспех, весивший, наверно, пуды, пугающе искажал телесную соразмерность. На Коготка надвигался железный утёс. Ни глаз, ни лица, ничего человеческого. Неуязвимый, неприступный. Мечтая о расправах с врагами, Светел даже не представлял их такими. А если…
Снедающий срам и тот отпустил. Лыко ли в строку оплошка ничтожного отрока, когда спорят вожди!
Ничего-то Светел пока не знал, не умел… Только рукавицы раздирать да пустой воздух дубасить…
…Сошлись. Поклонились, держа расстояние, когда ещё копьём не достать. Обнимутся после. Когда вызвонят друг другу славу по щитам, по шеломам, по серебрёным нарамкам.
– До горы! – взревели коготковичи.
– Хар-р-га! – ответила Царская.
– Эх! – блестела шальными глазами Ильгра. – То ли дело прежде бывало! Сойдёмся с кем переве́даться – только и утихнем, когда всяк молодечеством натешится и Небо натешит…
– Нынче не то.
– Чай вместе наниматься идём, а купец глянет – один руку нянчит, другой без зубов шепелявит, третий рожу исписанную несёт…
– Глянет, напугается, к Ялмаку отбежит.
Косохлёст ломко подал голос:
– Если кто плачет, будто дядя Сеггар всем в убыток нас с сестрой бережёт…
Кочерга отвесил молодому витязю подзатыльник:
– Умишка не нажил, так язык прикуси.
Светел вновь уловил тревожную недомолвку, касавшуюся заменков. Неволей вспомнилась Житая Росточь. Тётка Обороха, не знавшая, чем ещё напоследок потешить сыночка, обетованного котлу. И Лыкаш, сам не свой от страха и неизвестности. Он тоже тогда задирал то Сквару, то Светела, а губы знай тряслись…
…На застывшей реке, на поле воинской чести, огороженном двумя стенами молчаливого леса и двумя – оружных людей, затевалось соперничество стремнины и тверди, удали и упорства. Коготок вился, нападал с лёту, как скопа на лосося. Да вот лосось нынче был велик и непрост. Из тех, что выплывают в отвесно падающей струе. Измором не возьмёшь, врасплох не захватишь. Силой попрёшь – самого ловца утянет на дно!
