Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Вячеслав Фомин

Чрезвычайная популярность произведения Герберштейиа в Западной Европе известна, и долгое время европейцы, обращаясь к истории России, повторяли его мысли. Но придавая им, в связи с разными обстоятельствами, в том числе и изменившимися политическими реа­лиями, приведшими к постепенному стиранию из их памяти Вагрии, современное звучание. В связи с чем, приведенный пример вариации мнения Герберштейиа о родине варягов не является единственным. Так, французский историк и натуралист Клод Дюре (ум. 1611) утверждал в своем «Всеобщем историческом словаре», изданном в 1613 г., что новгородцы по совету Гостомысла призвали Рюрика, Синеуса, Трувора «из Вандалии». А.Майерберг, глава посольства Священной Римской империи в России в 1661-1662 гг., сообщал своим читателям, что «некогда правили русскими братья Рюрик, Синеус и Трувор родом из варягов или вагров, князей славянского народа у Каттегата и Зунда (название проливов, соединяющих Балтийское и Северное моря. Зунд -немецкое название, принято именовать Эресунн)». М.А. Алпа­тов был уверен, что Майерберг, хотя ссылается на летописи, материал брал, скорее всего, не из этого источника. Поэтому приведенный отры­вок он охарактеризовал не как летописный, а как «русифицированный» вариант варяжской легенды, и предположил, что «в этой обрусевшей форме сказ о варягах бытовал в устной традиции в московских придвор­ных кругах, с которыми посланник германского императора сопри­касался в течение года». Не исключал ученый также тот вариант, что эти сведения «вошли из какого-либо списка летописи, до нас не дошед­шего». В свете примеров различных модификаций мнения Гербер­штейна о родине варягов писателями XVII в. заключение Алпатова вы­глядит несостоятельным.

Подводя черту, в целом можно сказать, что именно в добайеровский период варяжский вопрос был поставлен и решен на широкой источниковой базе в пользу скандинавов. Он, действительно, родился не в сфере науки, а в сфере политики, но только не той, о которой принято го­ворить. Начало ему, как и начало норманской теории, было положено шведской историографией XVII столетия. В 70-х гг. XVI в., констатирует И.П. Шаскольский, «стала вырисовываться конечная цель внешней по­литики - превращение Швеции в великую державу, достижение господ­ства на Балтике и на всем севере Европы»130. Цель эта была достигнута в результате Тридцатилетней войны, когда Швеция захватила экономи­ческие и стратегические позиции в Северной Германии. К ней отошла по условиям Вестфальского мира 1648 г. Бременское архиепископство, территории вокруг Висмара, Западная Померания со Штеттином, о. Рюген. Еще до Тридцатилетней войны Швеция владела Финляндией, Эстляндией, Карелией, Ингерманландией, а в ходе ее завоевала Курляндию, Лифляндию, часть Восточной Пруссии и Литвы, отвоевала у Дании о. Готланд. После перехода в ее руки южного берега Балтийского моря оно превратилось в «шведское озеро», и Карл X Густав (1654-1660) решил стать полновластным хозяином на Балтике. С этой целью он развязал в 1655-1660 гг. войну с Речью Посполитой, намереваясь захватить при­балтийские польские земли. Но эти замыслы преграждали путь к Бал­тийскому морю усиливающейся в ходе русско-польской войны России (1654-1667), что в конечном итоге привело к обострению русско-швед­ских отношений, а затем к русско-шведской войне 1656-1658 годов. Пер­вая северная война, как еще называют шведско-польскую войну 1655-1660 гг. (в нее были втянуты империя Габсбургов, Бранденбург, Дания, Голландия), утвердила преобладание Швецию на Балтике.

Издавна Швеция преследовала четкие цели на востоке. Еще в 50-х гг. XII в., желая овладеть северными и восточными берегами Финского за­лива и оттеснить русских от выхода к Балтийскому морю, она начала экс­пансию против Новгородской республики. С выходом Швеции из Каль-марской унии и обретением ею независимости Густав I Ваза (1523-1560), активизируя внешнюю политику, обратил внимание, говорит Шасколь-ский, «на традиционное (с XII в.) восточное направление шведской агрессии - в сторону России, на Карельский перешеек и на берега Невы». Шведский король, уточняет Г.В. Форстен, «носился с обширными плана­ми оттеснить московского государя дальше на восток и отделить его ки­тайскою стеною от Европы». Так, в 1555 г. шведские послы внушали ливонцам, что «вполне спокойными соседние державы могли считать себя только в том случае, если московские владения будут совершенно от­резаны от моря...». Юхан III приступил к реализации планов своего отца, стремясь подальше отбросить Россию от Балтийского моря и «це­ликом подчинить шведскому контролю все морские пути из России на Запад». В связи с чем в 1580 г. была разработана развернутая программа шведских территориальных приобретений за счет России (именуемая в зарубежной историографии «Великой восточной программой»). Соглас­но ей планировалось захватить все русское побережье Финского залива, города Ивангород, Ям, Копорье, Орешек и Корелу с уездами, большую часть русского побережья Баренцева и Белого морей, Кольского полуост­рова, северной Карелии и устье Северной Двины с Холмогорским остро­гом. Юхан III намеревался установить контроль над Новгородом, Пско­вом, ливонскими городами, "провести новую шведскую границу по Оне­ге, Ладоге, через Нарову». Эта захватническая программа, отмечает Шаскольский, «легла в основу всех последующих завоевательных планов шведских правящих кругов рубежа XVI-XVII вв. по отношению к Рос­сии», и уже к 1621 гг. Восточная Прибалтика была завоевана Швецией.

Свои притязания на господство на Балтийском море и в балтийском регионе послы Швеции полно высказали русским в конце 1594 г. в пред­дверии заключения «вечного» мира в Тявзине. Наши представители, убеждая шведов, что им «всех поморских и немецких государств гостям и всяким торговым людям, землею и морем задержки и неволи чинить не пригоже», в ответ услышали: «Мимо Ревеля и Выборга торговых лю­дей в Иван-город и Нарву с их товарами нам не пропускать, потому что море наше и в том мы вольны». В 1986 г. Д.А. Авдусин совершенно справедливо сказал, что «у колыбели норманизма стоял шведский вели­кодержавный национализм». Действительно, норманизм был порожден экспансивными замыслами Швеции, притязавшей на земли Прибалти­ки и Северо-Западной России. А. Латвакангас, сравнивая шведский оригинал книги Петрея с его немецким переводом, заметил, что если в первом он выводит варягов только из Швеции, то во втором - «из Швед­ского королевства, или присоединенных к нему земель, Финляндии или Лифляндии». Как резюмирует ученый, учитывая атмосферу, царившую после Столбовского мира, а также интересы шведов в Лифляндии. то эти дополнения понятны.

Вместе с тем весьма показательны слова, произнесенные в 1615 г. шведским королем Густавом II Адольфом: «Русские - наш давний на­следственный враг». И прав, конечно, А.С. Мыльников, что «мнение ко­роля в концентрированной форме выражало традиционный курс швед­ской восточной политики - а ведь ряд шведских авторов XVII в., Петрей в первую очередь, этот курс отражали». Подмечено, что если шведские исторические сочинения XVI в. отличались определенной независимостью по отношению к королевскому правительству, то «последующая же историография была совершено верноподданнической, выполняла роль рупора монархическо-лютеранской правительственной пропаганды», а т.н. «риксисториографы» (Петрей, Видекинди и др.) выполняли «прямые задания королей под их контролем...». Все вышесказанное по­зволяет сказать, что варяжский вопрос изначальна имел конкретную политическую направленность. Ибо посредством его шведские историки XVII в., обслуживая великодержавные замыслы своего правительства и также считая Россию, как и многие их соотечественники, «наследствен­ным врагом», обратились к варягам, некогда господствовавшим на Бал­тике и основавшим на Руси династию Рюриковичей, доказывая их якобы шведское происхождение. Тем самым они пытались «исторически» подкрепить притязания Швеции на господство в Восточной Прибалтике и на ее земли, к чему она так настойчиво стремилась на протяжении не­скольких веков.

Важно отметить, что у шведов к этому времени был уже пример и опыт использовать историографию, по словам В.В. Похлебкина, «как оружие в борьбе за определенную направленность политики». В 1523 г. Швеция, объединенная с 1397 г. с Норвегией и Данией в Кальмарскую унию (под эгидой последней), вооруженным путем выходит из нее, и шведским королем был избран Густав I Ваза. В 1544 г., когда была провозглашена наследственность шведской короны в доме Ваз, датчане настояли на том, чтобы их король Христиан III, как и короли времен Кальмарской унии, носил на своем гербе герб Швеции. В 1557 г. датский монарх видоизменяет униатский герб и шведские три короны оказались под датскими леопардами. На государственной печати Дании герб Швеции был помещен под датским и норвежским. В этих действиях Густав I справедливо усмотрел посягательство на свою корону, на что указал датскому монарху, укоряя его в желании вовлечь Швецию в новую войну. Противостояние между этими странами являлось борьбой за господство на Балтийском море и за территорию Сконе (Южная Шве­ция), принадлежавшей Дании, и потребовало, заключает Похлебкин, «идеологического обоснования претензий» и выдвинуло «необходимость создания концепции истории Дании, соответствующий моменту и задачам внешней политики». В 1553 г. в Дании вышло новое издание датской рифмованной хроники («Римкронике»), которая быстро дошла до Швеции, где вызвала негативную реакцию шведского короля. Не зная, что речь в ней идет лишь о переиздании давно известного сочинения, он в изложении событий времени унии усмотрел прямую насмешку над Швецией и поспешил взять реванш. Им явилась «История всех готских и шведских королей» Ю. Магнуса, вышедшая в 1554 г. В Дании она была встречена с большим неодобрением в силу враждебности, которой были проникнуты все известия, касающиеся ее истории.