Русские провидцы и предсказатели - Виктор Меньшов

В таких заботах жил Илия. Когда же исполнилось ему восемнадцать лет, в 1567 году, вышел неурожайный год, когда «глад на Руси бысть велик». В селе настал голод, многие мужики отправились в город на заработки. Илия последовал их примеру и ушел в Нижний Новгород. Там ему удалось найти хорошую работу, но два года не мог он подать весточку родителям, потому что был неграмотен, а оказии не подворачивалось.

Обеспокоенные родители отправили на поиски Илии его старших братьев – Андрея и Давида. Они отыскали его работающим у богатого крестьянина. Работы было много. Платил крестьянин исправно и не скупо, в родном селении было все так же голодно, вот братья и остались вместе с Илией, известив родителей, что все у них хорошо. Однажды, накануне Успенского поста, братья сидели вечером за скромной трапезой, и вдруг Илия горько и неутешно разрыдался. Братья бросились успокаивать его, стали спрашивать, что за причина столь горьких слез его. Илия ответил:

– Только что видел я преставление родителя нашего, несли его светлые юноши на погребение.

Братья продолжали успокаивать Илию, говорили ему, что только что из дому, отец жив-здоров, ни на что не жаловался, да и как Илия мог такое увидеть за триста верст вдали от дома?

Как ни успокаивали его братья, оставался младший брат неутешен. Через короткое время отпросился он домой, никак не мог сердцем успокоиться. Когда добрался Илия домой, оказалось, что видение его было пророческим: на Успенский пост отец скончался. Рассказал Илия матери о чудесном видении. Услышав, что видел Илия, как светлые юноши несли отца на погребение, мать немного успокоилась.

Вскоре после этого Илия попросил у хозяина расчет. Отработал он исправно, хозяин ответил ему тем же – заплатил щедро. Настолько щедро, что Илия и брат его Андрей купили дом в Ростове, перевезли в него мать, да еще и дело свое завели, торговлей занялись. Торговали успешно, потихоньку богатели, хозяйство крепло. Илия трудился, как всегда, на совесть, жизнь вел тихую, усердно церковь посещал, милостыню раздавал щедро.

В это время он сблизился с купцом Агафоником, человеком набожным, а главное, начитанным. Агафоник терпеливо читал вслух своему новому другу Божественное Писание, вел с ним долгие беседы о прочитанном, толковал непонятное.

Укрепив сердце познанием Слова Божьего, Илия благословился святым крестом и собрался в дорогу, ища душевного спасения. Мать спросила его:

– Куда же ты от дома, от хозяйства? Только обживаться стали!

Илия ответил:

– Дом мой – молитва. Иду в монастырь святых страстотерпцев Бориса и Глеба на Устье, хочу помолиться.

Вспомнила мать слова Илии, сказанные им в детстве, заплакала, но сына благословила. Он расцеловал мать, поклонился брату и ушел в монастырь.

Придя в обитель, обратился к игумену, испросив его благословения. Игумен благословил и спросил:

– Зачем ты пришел в обитель? Что ищешь ты здесь?

– Желаю, отче, ангельского образа, – ответил ему Илия, – постриги меня Бога ради, невежду и селянина, и причти к избранному Христову стаду и к святой дружине твоей!

Святитель Дмитрий Ростовский пишет: «Игумен сердечными очами узрел, что юноша пришел от Бога и принял его с радостью постриг в ангельский образ и нарек ему в иночестве имя – Иринарх».

Как принято в монастыре, игумен передал инока старцу в послушание и покорение. Первое послушание Иринарх провел в постах и молитвах. После первого послушания игумен послал его на работы в пекарню. И там Иринарх безропотно трудился денно и нощно, чтобы прокормить братию. Несмотря на то что в пекарне часто приходилось работать по ночам, Иринарх после трудов шел в церковь, вместо того чтобы отдохнуть, и полностью стоял на ногах всю службу от начала до конца. Уже тогда некоторые монахи стали выражать недовольство тем, что, по их мнению, Иринарх таким образом старается выделиться.

Как-то, после принятия Иринархом пострига, в монастырь явился Агафоник и провел с другом, которого давно не видел, «немало дней». Проводив приятеля и возвращаясь в обитель, Иринарх сокрушался о том, что слишком много времени отдает мирскому. Он размышлял, «как бы ему спастись, и давал обещание идти в Кириллов Белозерский монастырь или в Соловецкий».

Когда он, как ему казалось, принял окончательное решение, откуда-то раздался голос:

– Не ходи ни в Кириллов, ни в Соловки. Здесь спасешься.

Иринарх перекрестился, осмотрелся, но вокруг никого не было, кругом тишь лесная. Только он путь продолжил, как опять отчетливо услышал:

– Здесь спасешься!

И все так же никого вокруг не было, а невидимый голос в третий раз оповестил:

– Здесь спасешься!

Иринарх укрепился в том, что это был голос свыше, и остался в монастыре, только теперь стал молиться и по ночам, на короткое время забываясь сном на голом полу. Игумен направил его на дальнейшее послушание в службу пономарскую. В обязанности его входило звонить в колокола, что было делом нелегким, особенно в холода, когда на высоте колокольни от ледяного ветра укрыться негде, веревки льдом покрываются, словно стеклом ладони режут, колокола к звоннице примерзают, попробуй раскачай!

И ветер! Ветер! Не то ты колокол раскачиваешь, ни то тебя самого, словно колокол, ветром по колокольне мотает, того гляди – вниз сбросит!

Но Иринарх терпеливо нес и это послушание, заполняя свободное время молитвами. Как-то пришел к монастырским стенам странник, стал корочку хлебца выпрашивать. Спустился Иринарх с колокольни, вынес бедолаге хлебушка, а когда посмотрел на нищего, ужаснулся – стоял тот на снегу босой, а ноги от холода черные, ногти синюшные.

Сжалился Иринарх над несчастным, стал просить Господа: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, сотворивший небо и землю и первого человека, прародителя нашего Адама, по образу Своему, и почтивший его теплотою в святом рае, да будет воля Твоя святая со мною, рабом Твоим: дай, Господи, теплоту ногам моим, чтобы я мог помиловать сего странника и дать с себя сапоги на ноги его!»

С этой молитвой снял с себя сапоги Иринарх и отдал несчастному бродяжке. Игумен рассердился за его поступок и не велел ему выдавать новые сапоги. Но Иринарху обувь и не нужна стала. Он с тех пор по любому морозу босой ходил, одежку стал носить ветхую, а тепло ему было, словно и не мороз на дворе, не стужа лютая. Господь его согревал.

Монахи не поняли божественной сути происходящего, стали попрекать Иринарха поведением его вызывающим. Игумен решил, что это гордыня, стал смирять непокорного: в самые морозы на колокольню гонять, благовестить, а после еще велел ему стоять на молитве напротив оконца своей кельи, чтобы видеть, как смирится непослушный Иринарх.

И это наказание с покорностью сносил Иринарх. Тогда посадил его игумен на три дня под замок. Велел ни есть, ни пить не давать ослушнику, заставить его обувь носить и одежду исправную – нечего монастырь позорить.

И под замком не одумался Иринарх, не отступился от выбранного пути, продолжал ходить босиком и в ветхой рясе, в которой дыр было больше, чем звезд на ночном зимнем небе в ясную погоду. Игумен махнул на него рукой и вернул служить пономарем, думал, продует все же его на колокольне свежим ветром, блажь выдует. Но он все так же ходил в рубище, босиком, холода не чувствовал.

Рассказал приехавший в монастырь на богомолье купец о том, что в Ростове-городе собрались судить за долги друга Иринарха – Агафоника. Иринарх тут же собрался идти на выручку, хотя и сам не знал, чем помочь может. Но далеко уйти ему не удалось – только удалился он от монастырских стен, как опять стал чувствителен к холоду. Ему бы вернуться, понять, что это знамение, но он упрямо шел и шел, пока ноги совсем чувствительность не потеряли. Подобрали его с обмороженными ногами монахи, за дровами в лес ездившие, привезли в монастырь, как могли лечили. Три года Иринарха боли постоянные мучили: ноги гноились, сукровица шла. Но даже больной не оставлял он трудов и молитв.

Игумен, видя такое упрямство, решил отослать непослушного монаха на работы вдали от монастыря. Иринарх посчитал это изгнанием из храма, опечалился и ушел в Авраамиев Богоявленский монастырь на озере Неро. В древнем, основанном преподобным Авраамием еще во времена крещения Руси храме, его приняли с радостью, архимандрит приметил его усердие в молитве и назначил келарем. Иринарх не мог отказаться от порученной службы, исполнял ее, как и все работы, с усердием, принимая любое послушание, но вскоре впал в скорбь, стал грустить сердцем о том, что монастырская братия и служки «без меры и без воздержания берут всякие потребы, истощая монастырское достояние». И пожаловаться настоятелю на вороватых монахов не мог, язык не поворачивался, и томился, поневоле чужой грех на себя принимая. Только и мог он в молитвах обращаться к основателю и покровителю монастыря: