Будь мудрым, человек! - Джон Уиндэм

— Это был галлюциноген? — перебила меня врач.

— Чуинхуатин. Вы знаете о нем?

Она отрицательно покачала головой, но кто-то из них сказал:

— Знакомое название. Что это такое?

— Наркотическое зелье, — объяснила я. — Добывается из листьев дерева, растущего на юге Венесуэлы. Племя местных индейцев открыло его, как когда-то другие открыли хинин и мескалин. Пользуются им во время ритуальных действий. Жуют листья. Требуется не менее шести унций для желаемого эффекта. Наступает состояние транса, которое длится три-четыре дня. В это время человек беспомощен, как ребенок, и не способен даже на самые простые самостоятельные действия. За ним необходим уход. Это делают специально приставленные члены племени. Они оберегают и охраняют людей, впавших в такое состояние. Это совершенно необходимо, ибо по поверьям, бытующим у племени, зелье освобождает дух из плена тела и дух блуждает во времени и пространстве. Приставленные охранять должны следить, чтобы в покинутое тело не вселился чужой бродячий дух. Когда потом люди приходят в себя, они утверждают, что изведали нечто мистическое и великое. Применение зелья не оставляет последствий, к нему не привыкают. А пережитые в состоянии сна или забытья ощущения настолько сильны, что не исчезают из памяти. Друг доктора Хелльера испробовал препарат в лаборатории на животных, определил дозу, переносимость и прочее, но, разумеется, не мог проверить верность утверждений относительно мистических видений. Видимо, они следствие воздействия препарата на нервную систему, но каковы они — радость, экстаз, страх, кошмары или десятки любых других ощущений — об этом морские свинки не могли поведать…

Я умолкла и посмотрела на серьезные и удивленные лица моих слушательниц, на гору розовых одеял, прикрывавших мое тело.

— По сути, — добавила я, — тут и начинается абсурдное, необъяснимое, невероятное…

Моим собеседницам было, бесспорно, присуще высокое чувство профессиональной ответственности. Они столкнулись со случаем явной аномалии, и в нем следовало добросовестно разобраться.

— Понимаю, — сказала, видимо, старшая из них тоном человека, который при всех условиях предпочитает оставаться на позициях трезвого разума. Она заглянула в блокнот, в который во время беседы то и дело что-то записывала. — Вы можете назвать дату и время, когда был произведен эксперимент?

Разумеется, я могла, и немедленно сделала это. После этого они забросали меня вопросами… Увы, это была игра в одни ворота — на каждый свой вопрос они тут же получали от меня исчерпывающий ответ, на мои вопросы отвечали либо уклончиво, либо так, что эти ответы практически ничего мне не давали.

Наша беседа продолжалась до самого обеда. Когда они наконец ушли, я поняла, что не стала умнее. Я по-прежнему не знала главного. Я ждала, что они вернутся, но этого не произошло.

Усталая, я погрузилась в дремоту. Меня разбудила шумная стайка сиделок, появившихся в палате. Они привезли с собой каталку и вскоре меня опять куда-то везли по незнакомым коридорам. Снова спуск по пандусу к санитарной машине, ждущей у крыльца. Когда меня погрузили в нее, вслед за мной в машине разместились три сиделки, чтобы сопровождать меня. Они не переставая болтали, перескакивая с одной темы на другую; большей частью их болтовня была мне непонятна. Наше путешествие длилось часа полтора.

Пейзаж за окном мало чем отличался от того, что был мне уже знаком: аккуратные поля, похожие одна на другую фермы, редкие небольшие населенные пункты, стандартные дома, стоящие вблизи дорог. Я заметила, что все дороги, по которым мы ехали, были в плачевном состоянии.

На полях то здесь, то там виднелись группки работающих амазонок или изредка одна или две одинокие фигуры. Редко встречались грузовики, иногда автобусы, но ни разу я не видела обыкновенного автомобиля. Мои видения на редкость последовательны в деталях, думала я, встречаемые нами амазонки ни разу не позабыли поднять руку и поприветствовать розовую санитарную машину.

Когда мы проезжали мост, я глянула вниз, решив, что под нами высохшее русло реки, однако увидела странно покосившийся столб, бурные заросли травы и сорняков. Строения, что когда-то стояли здесь, видимо, давно рухнули, но кое-где все же сохранились приметы существовавшей здесь некогда железнодорожной станции.

Мы пересекли поселок, который по количеству одинаковых домов, пожалуй, можно было бы считать довольно большим городом, а через две-три мили наша машина въехала через украшенные замысловатым орнаментом ворота в парк.

Поместье было похоже на то, из которого меня увезли, — те же ухоженные клумбы, бархатные лужайки, весенние цветы, но здания здесь были совсем другими: небольшие дома разного стиля, иные напоминали просторные коттеджи. Мои болтливые спутницы притихли и с опаской смотрели по сторонам.

Машина на мгновение остановилась, и малютка-водитель справилась у амазонки, одетой в комбинезон, с лотком для кирпичей на плече, куда нам ехать. Та указала дорогу и, увидев меня в окно машины, доброжелательно и почтительно улыбнулась. Вскоре мы остановились перед крыльцом двухэтажного особняка в стиле эпохи регентства.

На этот раз никто не предложил мне больничную каталку. Малютки-санитарки, к которым присоединилась водитель машины, суетясь и подпирая меня со всех сторон, помогли мне преодолеть все препятствия и войти в дом.

С трудом протиснувшись в открытую дверь, я очутилась в красивой комнате, изысканно меблированной в стиле той же эпохи, где в кресле с высокой удобной спинкой перед горящим камином сидела седая женщина в пурпурного цвета шелковом платье. Лицо и руки свидетельствовали о том, что она очень стара, но ее живые глаза светились умом.

— Рада приветствовать вас, дорогая, — произнесла она отнюдь не старческим голосом.

Она указала глазами мне на стул, но потом, еще раз окинув меня взглядом, произнесла:

— Я думаю, на диване вам будет удобней.

Я с сомнением и опаской посмотрела на диван — прекрасный образчик салонной мебели восемнадцатого века.

— Он выдержит такую тяжесть? — с сомнением спросила я.

— О, конечно, — сказала она не очень уверенно.

Моя свита осторожно усадила меня на диван и в испуганном ожидании замерла. Когда диван, жалобно скрипнув, однако же, выдержал мой вес, старая леди отпустила санитарок и, взяв в руки серебряный колокольчик, позвонила. В комнату вошла хоть и крохотная, но самая настоящая горничная.

— Принесите вина, Милдред, — распорядилась, старая леди. — Вы пьете вино, дорогая?

— Д-да, да, благодарю вас, — сказала я каким-то ослабевшим голосом. — Простите, миссис… мисс…