Тибо, или потерянный крест - Жюльетта Бенцони

— Если хочешь, можешь уехать, — сказал мне король Амальрик — Я смогу понять, если ты захочешь отправиться к тетке в Рамлу...

— Она меня не любит, да и я не слишком-то к ней привязан. Зато я люблю моего принца, хочу ему служить и помогать ему до тех пор, пока он меня не прогонит...

— Ты не боишься проказы? Знаешь, это ведь страшная болезнь.

— Наш учитель, архидиакон Гийом, ее не боится, так почему же я должен опасаться? Нет, я хочу остаться.

Амальрик I был человеком с холодным умом, держался чаще всего отстраненно, но на этот раз он меня обнял.

— Я сам посвящу тебя в рыцари одновременно с Бодуэном, и ты станешь его щитоносцем. Только помни о том, что ты еще очень молод и берешь на себя серьезные обязательства!

— Нет никаких причин для того, чтобы со временем я передумал...

Вскоре после ужасного известия о болезни принца королевство потрясла другая трагедия, заставившая еще сильнее кровоточить и без того истерзанное сердце короля: землетрясение, от которого содрогнулся весь сирийский берег. Многие деревни были разрушены, пострадали такие города, как Антиохия, Триполи, где живым был найден всего один-единственный человек, Алеппо, Хама, Баальбек: там обрушились высокие колонны огромного храма Юпитера Гелиополитанского, уцелели всего шесть из них...

Амальрик I не знал, как истолковать это двойное несчастье, и приказал своему окружению и подданным молиться о том, чтобы Господь отвратил свой гнев от прекрасной страны. Бодуэн молился, должно быть, усерднее всех, но просил он не за себя: все его помыслы были о тех несчастных, кого унес шторм, или о тех, чьи жилища были разрушены подземными толчками. В остальном мы остались верными своим привычкам, каждый день отправляясь на пешие или конные прогулки. И — вещь невероятная, если вспомнить о том, какой страх внушает проказа, — никогда ни горожане, жители Иерусалима, ни солдаты, ни даже крестьяне и не думали разбегаться при появлении моего друга. Обаяние его личности было столь велико, что рассеивались самые обоснованные опасения. Вот только потом, у него за спиной, женщины плакали, а еще горше рыдали молодые девушки, печалясь о его красоте, которой угрожала смертельная опасность...

В то время исламский мир еще делился на две враждующие части, у каждой из которых были свое учение и свои обряды: багдадский халифат, с его суннитским вероисповеданием, противостоял каирскому халифату Фатимидов, где проповедовали шиизм. Правитель второго халифата ненавидел властителя Багдада: тот жил в сказочной обстановке «Тысячи и одной ночи», в окружении женщин, поэтов, эмиров и садов. Для того чтобы справиться с тяжким бременем реальной власти, он обратился к турецким наемникам, и тогда целые орды оголодавших волков лавиной скатились с плоскогорий Малой Азии и завладели рычагами управления, оставив халифу лишь религиозную власть. Стало быть, существовали уже два правителя и два различных истолкования сур Корана, породившие множество сект. Конечно, Пророк говорил: «Разнообразие взглядов есть милосердие Аллаха», однако на этот раз дело зашло слишком далеко, и Готфрид Бульонский понимал, что у него есть неплохая возможность создать посреди этого пестрого и раздробленного халифата франкское королевство.

Между тем, когда сабли Зенги, а затем и его сына Нуреддина начали перекраивать это прекрасное христианское королевство, Бодуэн III и Амальрик I обратили свои взгляды к Египту, который, в свой черед, начал приходить в упадок, купаясь в удовольствиях и неге двора не менее утонченного и не менее развращенного, чем багдадский. Впрочем, то же сделал и Нуреддин в Дамаске.

После смерти брата Амальрик выступил в первый поход против каирских Фатимидов. Это был всего лишь набег, но он доказал иерусалимскому королю, что Египет может стать легкой добычей. За ним последовали, с переменным успехом, два других похода. Королю дважды пришлось возвращаться, чтобы сразиться с Нуреддином, который, воспользовавшись его отсутствием, начал расширять свои владения. Кроме того, властитель Дамаска отправил в Каир храброго воина, Ширкуха, который должен был сменить визиря Шавера — им Амальрик мог вертеть, как хотел. Но Ширкух был стар, и Шавер надеялся его обхитрить. Однако он не принял в расчет племянника старого воина. Тот был молод, талантлив, преисполнен честолюбия и религиозной нетерпимости. Он предложил Шаверу отправиться верхом к могиле мусульманского святого, а сам мирно скакал рядом с ним. Но вдруг, внезапно наклонившись, сдернул визиря с седла и велел заковать его в цепи, а сам занял место визиря. Его имя было Салах эд-Дин, но мы, франки, переделали его в Саладина. Ему предстояло объединить в своих руках распавшийся на две половины ислам.

По надеждам Амальрика I Египту тем самым был нанесен жестокий удар, но король, дальновидный политик, использовал обстоятельства для того, чтобы установить еще более тесные связи с Мануилом Комнином, византийским императором, чьи войска и сильный флот могли оказать ему существенную помощь.

Тем временем в Каире Саладин продолжал проводить свою политику оздоровления, полностью уничтожив прежний халифат Фатимидов и объявив себя властителем страны. Это не понравилось Нуреддину. Старый атабек Дамаска счел его обычным мятежником и принялся готовить карательный поход. И тогда Саладин постарался сблизиться с Амальриком I, чье государство, как ему казалось, было на редкость удачно расположено между «его» Египтом и Дамаском. Иерусалимский король был тонким политиком и не мог не отозваться на столь любезное отношение. Впрочем, Нуреддин умер в Дамаске 15 мая 1174 года, оставив одиннадцатилетнего сына по имени Малик-аль-Салих, и король Иерусалима всерьез подумывал о том, чтобы стать покровителем этого ребенка, если только не достигнет соглашения с Саладином, целью которого был бы раздел Сирии. Но два месяца спустя после смерти Нуреддина, 11 июля 1174 года, он и сам, не дожив до сорока лет, скончался от тифа.

Три дня спустя, 14 июля, тот, кого я называл своим братом, был коронован в базилике Гроба Господня и стал королем Бодуэном IV. Ему было всего четырнадцать лет. Конечно, он был ненамного старше юного Малика аль-Салиха, но как они отличались друг от друга: болезнь, которой страдал Бодуэн, закалила его душу, и возложенную на его голову корону он принял со слезами на глазах и величием, поразившим всех присутствовавших. Голос, только что переменившийся после мутации, звучал уверенно и решительно.

«...Я обещаю, — говорил он, — сохранить прежние привилегии и суды, и прежние обычаи и вольности, и защищать вдов и сирот. Я сохраню старинные обычаи королей, моих предшественников, и всех христиан королевства, и буду править христианами королевства согласно старинным обычаям, по закону и справедливости. Я верно сохраню все, как и подобает христианскому королю, честному перед Господом!»