Тень угасшего пламени - Павел Липский

Ворон, видимо, и сам осознавал комичность ситуации, он еще шире улыбнулся и так же тихо вышел из дома, аккуратно затворив за собой дверь. Теперь ему нужно было чем-то заняться, так как будить добрую хозяйку он не хотел. Самое простое решение, пришедшее в голову, сразу же ему понравилось. Он вернулся в сарай, снял с пенька поднос с кувшином, очистил дальний угол и, переставив туда пенек, пошел искать топор.

Топор нашелся в небольшой пристройке, где хранился весь хозяйственный инструмент. А за ней оказался штабель не рубленых чурбаков. Это было как раз то, что нужно. Он подумал, что такая простая работа не только станет небольшой благодарностью хозяйке, но и необходимой ему тренировкой ослабевшего тела. Стараясь чересчур не шуметь, мужчина перетащил часть чурбаков в сарай и принялся за рубку. В таком виде его и застала Киаль, проснувшаяся сегодня позже обычного. Ночью она несколько раз навещала больного, меняла компресс на лбу и обтирала ему грудь и лицо. Это, по всей видимости, утомило маленькую женщину, и она уснула под утро крепким сном.

Ворон так увлекся, что не заметил, как Киаль осторожно заглянула в сарай. На ее лице появилась улыбка и довольное выражение, как у человека, который наблюдает результат своей успешной работы. Мужчина расколол последнее поленце и выпрямился, вытирая лоб рукавом рубашки. Взгляд его глубоких темных глаз встретился с ясным улыбающимся взглядом женщины, и Ворон улыбнулся ей в ответ.

- Вижу тебе уже лучше, Ворон, - приветливо сказала Киаль, заходя в сарай.

- О да, и это все только благодаря тебе, добрая женщина, - все так же улыбаясь, ответил Ворон. - Не знаю, как тебе удалось, но поставила ты меня на ноги гораздо быстрее, чем я мог надеяться.

- Ну, ты уже и доброе дело для меня сделал, - проговорила женщина, показывая рукой в сторону нарубленных дров. - Неблагодарна буду, коли не покормлю после такого. Я уж все приготовила, пойдем в дом.

Ворон кивнул, воткнул топор в пенек и последовал за женщиной наружу. Там она принесла ему таз с холодной водой, которой мужчина с наслаждением умылся. В доме был уже накрыт стол, блюда были простые, но вкусные, а стол опрятный и чистый. Вся эта нехитрая обстановка затронула что-то глубоко в душе Ворона, и он немного помрачнел. Кто знает, что выглянуло из той глубины, какие страшные тайны были там скрыты. Во время еды мужчина почти не говорил, только задумчиво смотрел поверх головы Киаль в дали, видные лишь ему одному.

Однако вскоре он очнулся от раздумий, улыбнулся и поблагодарил хозяйку за вкусный обед. Теперь пришло время узнать то, что он хотел.

- Скажи, Киаль, ты вот вчера мне рассказывала про друга твоего мужа, как там его...?

- Румар? - спросила женщина, нахмурившись.

- Нет-нет, другой.

- Тогда Дутто?

- Да, он. Мне вот что интересно, что с ним сейчас?

Киаль, все так же хмурясь, посмотрела на Ворона.

- Зачем тебе это?

- Просто интересно. Тяжело терять друга, по себе знаю, - ответил мужчина, прямо смотря в глаза Киаль своим глубоким взглядом.

Женщина опустила глаза.

- Ну,... он заходил как-то раз, сочувствовал, порывался все чем-то помочь. Я тогда сама не своя от горя была, не очень хорошо помню... А так, живет, наверное, как и раньше, у реки. Он холостой, дом сам построил когда-то...

Ворон улыбнулся и его взгляд потеплел.

- Понятно, понятно. Ну что ж, не буду тебя больше этим тревожить. Пойду, пройдусь, вашу деревню посмотрю.

"Значит дом у реки. Хорошо, пора нанести ему визит", - подумал Ворон и усмехнулся.

Глава пятая

Ричард был в отчаянии. Днем его донимала жара, влияние которой отнюдь не смягчалось натиравшими кожу железными браслетами и ужасной вонью рабского каравана. Но и ночь не приносила облегчения. Рабы спали прямо там, где остановились по знаку алихана, проезжавшего вдоль цепи, трубя в короткий рожок. Это означало привал, и измученные тела валились на землю и друг на друга, чтобы забыться тяжелым сном. Но даже в эти часы отдыха спали далеко не все, некоторые гремели цепями, кто-то разговаривал вполголоса. На них шикали, пытались урезонить силой, и вся эта возня создавала только еще больше шума.

Ричард проводил ночи, уперев взгляд в черное небо с незнакомым рисунком созвездий. В такие часы к нему приходили совершенно разные мысли. От панического отчаяния и непонимания происходящего, до каких-то отвлеченных философских раздумий. Хотя, с каждым изнурительным днем думать хотелось все меньше. Воды, раздаваемой надсмотрщиками с ревностной строгостью, хватало лишь ровно на столько, чтобы раб не умер от жажды. Не было и речи о том, чтобы напиться вволю. Вдоль тракта через равные промежутки времени встречались колодцы, но им трудно было выдержать такое количество жаждущих, поэтому строгость надсмотрщиков и скупость порций воды была вызвана отнюдь не жадностью или излишней жестокостью. Просто воды действительно было очень мало для такой большой группы людей. А алиханам приходилось еще делить ее примерно поровну и следить, чтобы сильные не отбирали порции у слабых. Хотя, на последнее смотрели сквозь пальцы. Если ты не можешь постоять за себя, значит, и ценности ты никакой не представляешь. Поэтому, как и все предыдущие, этот караван невольников оставлял после себя след из мертвых тел.

Надсмотрщики не были излишне жестоки, но их заботило, в конечном итоге, только состояние товара, а не личности рабов. Они старались поддерживать некоторое подобие порядка и следить, чтобы выполнялись определенные негласные установления. В остальном же алиханы представляли собой отдельную группу людей, ничего общего с рабами не имеющих, да и не желающих этого. Для них это была просто работа, за которую они получали деньги, чтобы жить так, как им этого хотелось. У кого-то была семья, у кого-то ее не было. Конечно, были среди них и те, кто относился к работе с неким подобием пристрастия. Таким алиханам нравилось чувствовать себя выше этих грязных измученных людей, и они старались пользоваться своей властью при каждом удобном случае.

Ричарду очень повезло. Надсмотрщик, первым обративший на него внимание, был человек не злой. У него была семья в Аль-Салеме, и его работа не стала для него жизненным кредо. Нельзя, конечно, сказать, что Башир-алихан ненавидел свою работу. Он просто воспринимал ее как нечто не слишком приятное, но необходимое. К тому же платили ему достаточно хорошо, чтобы Башир был всем вполне доволен. Тощий изможденный человек, мало отличавшийся по виду от любого другого раба, вызвал в нем даже некоторое подобие сочувствия. Надсмотрщик прочитал в ясных глазах того незнакомца искреннее недоумение и почти детскую обиду. Но обдумывать это Башир не стал. За десять лет, проведенных на этой работе, алихан усвоил, что чем меньше он интересуется личностями рабов, тем меньше у него головной боли и забот. Далеко не все невольники дошли до этого состояния потому, что были преступниками или пленными. Тысячи тысяч таких вот мучеников повидал Башир, и за каждым стояла запутанная жизненная история. И если бы он брался думать о каждом, то его голова разорвалась бы на маленькие кусочки. Поэтому надсмотрщик не размышлял о таких вещах, и ясноглазый раб вскоре исчез из его памяти.