Клетка для невидимки - Андрей Дышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Беседа, однако, не завязалась. Ворохтин вообще объявил бойкот шоуменам, Кира была слишком потрясена случившимся на Четвертом острове, Чекота был немногословен от рождения, а студент был поглощен мыслями о своем растоптанном достоинстве. Так бы и причалили они к базе, не проронив ни слова, если бы вдруг в кармане Ворохтина не запиликала радиостанция.
Он торопливо взял ее, воткнул в ухо крохотный наушник и надавил на кнопку.
– Спасатель на связи!
Саркисян произвел свой главный жест – поднял палец вверх, заостряя внимание оператора на происходящем. Тот с неохотой взялся за ручку камеры.
– Это Пятый остров вас беспокоит… Александр Бревин.
– Что у вас стряслось, Александр?
– Ничего! Живу как у Христа за пазухой. Заготовляю грибы и ягоды, копчу уток, сушу рыбу. Уже нет места, куда складировать…
– Вы только это хотели сказать?
– Видел, как вы на Четвертый высаживались. Значит, Павлов сошел?
– Да, к сожалению…
– И больше никто?
– Этого достаточно.
– Как сказать… А вы не могли бы передать аппарат ведущему? Мне надо кое о чем с ним поговорить…
Ворохтин протянул станцию Саркисяну.
– Меня? – удивился тот и стал торопливо пристраивать наушник в ухе. – Чего тут нажимать? Куда говорить?
Ворохтин показал: нажимаешь на красную кнопку и говоришь, отпускаешь – слушаешь.
– Саркисян на связи! – начальственным голосом выкрикнул шеф.
– Приветствую вас! Бревин! – услышал он в ответ. – Виноват, забыл как вас по имени-отчеству. Но это не так важно. Я собираюсь сделать вам деловое предложение. Знаю, что рядом с вами много ушей, поэтому отвечайте мне только «да» или «нет». Договорились?
– Да, говорите.
– Признаюсь, что я уже вдоволь наелся вашей «Робинзонады». Я от души повеселился и хочу вернуться к нормальной жизни…
Саркисян хотел уже объявить всем присутствующим в лодке, что из соревнований выбывает еще один участник, как Бревин добавил:
– Тем не менее я не хочу проиграть.
– Что?! – удивленно воскликнул Саркисян, забыв про конспирацию, о которой просил его Бревин. – Что значит…
Он вовремя замолчал и отпустил кнопку.
– Погодите, не перебивайте! – продолжал Бревин. – Я хочу, чтобы вы незаметно сняли меня с острова. Я поселюсь неподалеку, на какой-нибудь базе отдыха, построю в лесу шалаш, в котором вы будете снимать меня два раза в день, будто все это по-прежнему происходит на острове…
– Нет, нет! – категорически возразил Саркисян и стрельнул взглядом в сторону Ворохтина – не догадывается ли спасатель, о чем идет разговор. – Это невозможно!
– Опять перебиваете! – мягко укорил его Бревин. – За это я вам отстегиваю миллион рублей наличными. Меня не столько интересует выигрыш, сколько нужно удовлетворить свое тщеславие. Понимаете? Вы неплохо заработаете, а я получу лавры победителя. Не спешите с ответом, подумайте над моим предложением. Надеюсь, что не позднее двенадцати ночи вы снимете меня с острова. Конец связи!
Саркисян нахмурился и возвратил Ворохтину рацию.
– Спрашивает, можно ли ему перенести камеру в глубь леса, – сказал Саркисян. – Ветер ему мешает…
Он сам не понял, почему солгал.
– Там может быть хуже освещение, – задумчиво произнес Чекота.
– Он же ничего не понимает в телевидении! – вставил Гвоздев и постучал себя по голове. – Поставит камеру против солнца, и будет на экране черное лицо!
– Так я об этом сразу подумал! – оживился Саркисян и как можно убедительнее добавил: – И вообще, условия для всех участников должны быть одинаковыми. А то дай волю, они занесут камеры кто в шалаш, кто в землянку. Я ему запретил это делать!
Давать задний ход было уже поздно, и Саркисяну ничего не оставалось, как погружаться в ложь все глубже и глубже.
Глава 12
Идиот
Лена сидела перед камерой на земле, накрыв ноги одеялом. Костер горел плохо, он давал не столько тепла, сколько дыма, но женщине это и надо было. Дым, словно вуаль, прикрывал ее лицо, и Лена надеялась, что зрители не заметят синяков под ее глазами, бледных губ и покрытого испариной лба.
Ей было очень, очень плохо.
– Лена, чем вы собираетесь сегодня ужинать? – спрашивал ее по рации Саркисян.
Она слушала, чуть придерживая наушник, а потом медленно отвечала:
– На ужин?.. Я приготовила пюре из стеблей борщевика…
Лена держалась из последних сил. Мысли ее путались. Ее бросало то в жар, то в холод. От едкого дыма слезились глаза.
– А какое меню вы составили на завтра?
На завтра… Первого сентября Лешка пойдет в первый класс. Все ли она купила?.. Список дали огромный: тетрадки, циркули, линейки… Что-то очень важное сказал ей Игорь. «Я вернусь из командировки и…» Что «и»?.. Лешка уже видел свою учительницу, и она ему не понравилась… Дождь, сегодня весь день дождь… А мальчишки просто обожают шлепать по лужам… И ботинки на осень ему надо покупать. Кому «ему»? О ком она думала – о Лешке или об Игоре?..
– Завтра я буду есть… – произнесла Лена в микрофон и замолчала. Сердце колотилось в ее груди со страшной силой. Огромным усилием воли она сдерживала себя, чтобы не закричать, не схватиться руками за лицо.
– Похоже, что этот вопрос вас не слишком волнует, – пищал в наушнике голос Саркисяна. – Ваше спокойствие вызывает у телезрителей восторг!..
Какой восторг? О чем он?.. Лена смотрела на красную лампочку, горящую над объективом камеры. Эта лампочка гипнотизировала ее. Она напоминала лазерный прицел. Может быть, это и есть прицел!.. Лене казалось, что красный свет тонкой спицей прокалывает ее лоб, вонзается в мозг и там начинает накаляться. Боль усиливалась. Плавленый свинец мелкими каплями падал на ее мысли, стекал по ним, оставляя за собой черные дымящиеся рубцы… Лена опустила взгляд. Косметичка лежала на ее коленях. Черная кожаная сумочка с молнией. Маленькая, черная дрянь весом в товарный состав.
– Вы видите сны?..
Она чуть шевельнула ногой под одеялом. Косметичка даже не шелохнулась… «Я схожу с ума! Откуда здесь косметичка? Я же оставила ее на базе!»
– Сны… – повторила она, и ей показалось, что это сказала не она, а какая-то другая женщина, сидящая рядом с ней. – Мне снится…
Она стиснула зубы и потянулась к косметичке рукой. Ее пальцы пронзили ее насквозь, не почувствовав сопротивления.
– Мне снится сын Лешка…
«Как я его люблю! Как я его люблю! Игорь, любимый, чистый, светлый, солнечный, святой…»
Она спрашивала: «Почему учительница тебе не понравилась?» А Лешка отвечал: «Потому что она ходит очень быстро, и за ней остается ветер». Он увидел в этом агрессию…
Она разомкнула губы и глубоко вздохнула.
– Невероятно! – комаром зудел Саркисян, сидящий в ее ухе. – Только женщина может в таких условиях думать о своем ребенке! Небывалое самоотречение…
«Дурак!» – подумала она, натягивая на себя одеяло. Красная точка на камере прожгла ее мозг, выбила затылочную кость и вырвалась на волю. Лена ухватилась руками за траву, изо всех сил сжала пальцы… Надо держаться! Держаться во что бы то ни стало! Иначе она свалится с Земли и полетит в космос…
– Спасибо, Лена! Конец связи!
Она с трудом поднялась на ноги. Пошатнулась, но устояла. Сделала шаг, второй. Наступила в угли, в воздух взлетели красные мухи. Расплодились, твари! Надо выключить камеру. Хватит демонстрировать себя любителям подглядывать в замочную скважину!.. Что же с сердцем? Куда оно торопится, куда несется, словно учительница, которую Лешка успел невзлюбить?
Лена приблизилась к камере и выключила ее. Руки ее тряслись, по лицу градом катился пот… Она долго не выдержит. Она возьмет ракетницу и дернет за шнур. И в небе загорится звезда… «Небывалое самоотречение…» Идиот! Что он знает про самоотречение?
Она легла в траву, прижалась к холодной сырой земле горячей щекой и почувствовала, как на мочку уха взобрался муравей…
Глава 13
Срочный вызов
Саркисян заполнял собой кадр, а на заднем плане два санитара загружали в медицинский фургон носилки с телом Павлова, накрытым простыней.
– Мне трудно комментировать… Игра приняла слишком драматический накал. Не прошло и четырех суток, как число участников сократилось на одного человека. Тем не менее оставшиеся четверо робинзонов по-прежнему полны решимости бороться за победу до конца…
Захлопнулись дверцы фургона. Вспыхнули малиновые габариты. Переваливаясь из стороны в сторону, машина медленно поехала по разбитой грунтовке. Это должно было задеть зрителей за живое: ведущий в мокрой куртке на синтепоне, понурый лес с застрявшими в нем клочьями тумана и удаляющаяся машина с телом погибшего участника «Робинзонады».
Чекота выключил камеру, осветители погасили фонари. На площадку, окруженную зачехленными машинами и палатками, опустились сумерки. Многие мужчины поддались тягостному настроению и, встав кругом, стали курить и вполголоса обсуждать печальное событие. Кто-то предложил выпить и помянуть несчастного. И база непременно расслабилась бы в массовом сочувствии вдове и детям покойного, если бы не бодрый голос Саркисяна:
